— Как в басне: «Ай, Моська, знать, она сильна, коль лает на Слона», — вставил Кока. — Я эту басню с детства помню.

— Ты прав, как в этой самой басне. — Костя толкнул Коку в плечо и расхохотался. — А кабан действительно был со слона. Ну, не со слона, а с нашего «москвича» наверняка, знаете нашего «москвича»? Секач был!.. Клыки у него — во-о. — Костя показал рукой. — Глазищи кровью налились от злобы: такая, мол, маленькая, а больно кусает. Бежит, бежит секач — и прямо на нас. Только канал разделяет. И это; слава аллаху, хорошо. Безопасно. Когда раненый кабан бежит на человека — все, хана, без прописки — на тот свет.

Залегли мы. Я кричу дружку: «Перезаряжай «восьмеркой»!» Дробь такая, кабанья. Он только глазами хлопает: «Нет, мол, у меня «восьмерки». Ничего себе, собрался на охоту! Говорил я вам: не охотник, а пустое место. Тогда я заряжаю в оба ствола «восьмерку». Лежим, ждем. Утки раз — и взлетели. Значит, думаю, зверюга к каналу подошел. Высунул я голову из-за бугра — не видно. Может быть, обратно повернул? Какое там обратно!

Костя посмотрел на Курта, продолжал:

— Какое там обратно, Курт! Нежданно-негаданно секач вырос прямо перед носом моего дружка да как чихнет. Тут, конечно, у моего дружка душа в пятки. Закрыл он от страха глаза — ни дыхнуть, ни охнуть: все, мол, хана, без прописки — на тот свет. Но тут он все же опомнился немного, нажал на крючок — ружье ахнуло прямо под ноги секачу.

— Ха-ха-ха, — захохотал Курт. — В самом деле стрелок дрековый.

— Курт смеется, а ведь я ни капельки не вру, честное слово охотника, — сделал серьезный вид Костя. — Значит, как ахнет под ноги секачу, но тот, дьявол, только презрительно фыркнул и пошел наутек. Вот тут-то и вступил в свои права я. Приподнялся на колено, прицелился, выстрелил. Попал. Кабан юлой завертелся на месте, оборотов десять дал — и опять наутек. Снова прицелился — бабах. Попал. Опять, стерва, завертелся юлой и скачками пошел по полю. Вдогонку выпалил еще два раза — хоть бы что. Побежал я за секачом. Тяжело. Ноги вязнут в пашне. Сбросить сапоги? Холодно. Вот как был, так и бегу за ним. Смотрю, в стороне два камрада работают, земляки ваши. Увидали кабана — тоже за ним. Один камрад с железной лопатой. Наперерез так и бегут. «Ну, — думаю, — зря они это делают. Сомнет он их. Ведь озверел секач-то». И гляжу, кабан с ходу налетел на одного камрада, подмял его под себя и начал своими клычищами, как мячик, подбрасывать. Раз подбросил, другой, третий. Подбежал второй камрад — и лопатой, лопатой, зверюгу, по башке. Да острием, да острием. Очумел, видать, секач, повертел своей мордой, злобно рявкнул и побрел к лесу. Тут-то я его и настиг. Выстрелил. Кабан упал, дернулся несколько раз — и на жаркое.

— А как же тот камрад? — спросила Марта, слушавшая Костю с открытым ртом.

— Помял он его, но не очень. Подошли ко мне, завалили мы кабана в телегу и отправили в гасштет Петкеру. До сих пор спасибо говорит: выручил, мол. Не так ли, Петкер?

— Так, Коста, так: отменные были котлеты из кабана.

— А как дружок ваш себя чувствовал? — спросил Кока.

— Что с ним? — Костя повернулся к Коке. — Ничего. Только заикаться стал.

— Ведь заливаешь, Коста? — сквозь смех спросил Курт. — Охотники любят заливать.

Но Костя будто не расслышал вопроса.

— Может, за это бок-бир? — спросил Петкер. — Как, Курт?

— Меня можно не спрашивать, шеф, — ответил Ромахер, — какой вечер без пива.

— «О, черт пузатый, ерша хочет подсунуть», — подумал Костя и вслух сказал:

— Я не против, давай, Петкер, пить так пить, гулять так гулять. — Вилков сделал паузу, посмотрел на Ромахера: — Хоть здесь душу отведешь. Дома «Бурковкой» довольствуюсь.

Курт прислушался к словам Вилкова, спросил:

— Что такое «Бурковка»? Не понимаю.

— Поймешь, если попробуешь, — ответил Костя. — Знаешь, что такое сельтервассер?

— Конечно! — воскликнул Вурт.

— Так вот, «Бурковка» — это и есть самая настоящая сельтервассер, а по-русски газированная вода.

— Но почему «Бурковка»? — не унимался Курт, делая вид, что не знает, почему так называют газированную воду.

— В честь полковника Буркова окрестили. Знаете такого?

— О, как не знать!

Костя нахмурился:

— Посадил он нас всех на «Бурковку» — и хоть бы хны...

Вилков заметил: Курт внимательно слушает его. Под левым глазом Ромахера мелко-мелко забился тик. «Нервничает, гад, — подумал Костя. — Замкнется, как улитка, или расколется?»

— Это плохо, Коста, — сказал Ромахер. — Как же так?

Костя присел рядом с Ромахером, перевел разговор:

— Ты воевал?

— Воевал, отступал, — уклончиво ответил Курт. — Война кончилась, застрял в этом городе.

Марта здруг крикнула:

— Коста, хватит говорить! — Она наполнила бокалы.

Ромахер осторожно настраивал Костю на прежний разговор. Вилков, как бы вдруг протрезвев, спросил:

— Слушай, а почему это тебя интересует, Курт?

— Все, что говорит Коста Вилков, меня очень интересует.

Вилков встал, сделал шаг от Ромахера.

— Ты мне брось, — погрозил он пальцем. — Ты что, всерьез или шутишь?

— Всерьез, Коста, конечно, всерьез. — Ромахер тоже встал, сунул руки в карманы, улыбнулся: — Петкер, включи магнитофон!

Вилков растерянно посмотрел на Ромахера. Магнитофон зашипел, потом послышалось, как Кока встретил Костю, как Вилков здоровался с Куртом, Мартой, Петкером.

Ромахер крикнул:

— Это несущественно, пропусти.

Заклюкал, засвистел магнитофон: Петкер искал место разговора Кости с Куртом. И вот в динамике раздалось: «Посадил нас всех на «Бурковку» — и хоть бы хны...»

— Что это значит, Курт? — резко спросил Вилков.

— Забава, Коста! Петкер купил магнитофон, вот и пробует.

— Зачем же? — насторожился Вилков.

— Петкер коллекционирует голоса друзей. Ты не хочешь услышать свой голос? Так мы сейчас...

— Сотрите. — Костя рассердился. — Не дай бог дойдет до моего начальства. Штаны спустят.

— Боишься? — Курт махнул рукой, и Петкер, закрыв магнитофон, вынес его в другую комнату.

Ромахер, чтобы разрядить обстановку, поднял бокал:

— Давайте выпьем. Коста, кажется, спешит домой. За друга Косту.

...Вилкова проводили до тропочки, что идет вдоль канала в город. Ему хорошо знакома эта стежка, не раз ходил он по ней на охоту. Постояли немного, посмотрели на выползающий из-за леса месяц.

— Луна! — воскликнул Ромахер.

— К счастью — справа всходит, — ответил Костя.

— Доберешься сам или подбросить? — спросил Курт.

— Дойду. Хмель выветрить надо. Ну, бывайте. — Вилков повернулся и зашагал по тропинке. В груди его часто билось сердце: «Немедленно к Цинину»…

— Василий Григорьевич здесь? — спросил Костя. — Доложите.

Дежурный вошел в кабинет и тут же вернулся с Цининым.

— Товарищ генерал... — Вилков приложил руку к фуражке.

Цинин шагнул ему навстречу, придержал руку.

— Ну как? — Генерал дал знать дежурному оставить их. — Можете вкратце доложить?

Вилков, наморщив лоб, сказал:

— Попытаюсь, товарищ генерал.

Костя присел в кресло, Василий Григорьевич — напротив. Так они и просидели вдвоем до самого утра. Вилков подробно рассказывал о встрече с Куртом, а Цинин слушал его, не перебивая.

За окном уже рассвело. В саду защебетали птицы. Солнечные лучи, выскользнув из-за небольшой тучки, пробились между шторами. Желтые зайчики, отразившись от стекла, что лежало на столе Цинина, присмирели на стене. Генерал поднял усталые глаза.

— А не переигрываете вы с этой Вальтраут, Константин Петрович?

— Не знаю.

— Смотрите, вы ведь, так сказать, не профессионал...

— Постараюсь, чтоб было все хорошо.

— Ну ладно, Константин Петрович. Отдыхайте. Будьте, однако, начеку. Может быть, понадобятся дополнительные сведения.

— Можно идти? — Вилков встал.

— Спасибо за службу, товарищ Вилков. — Генерал взял Костю за плечи, посмотрел ему в глаза.