В пылу боя Веселов не заметил, как стрелка, контролирующая горючее в баках, приблизилась к критической черте. Спохватился и оторопел: долетит ли до аэродрома? Как раз в это время и поступило на борт истребителя приказание Крапивина садиться на соседнем аэродроме. «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день», — подумал Веселов и, мысленно прикинув расстояние до «чужого» аэродрома, решив, что не дотянет туда, доложил:

— «Третий», «Третий», говорит «Четырнадцатый». Лететь на аэродром Н. не хватит горючего, не хватит горючего...

Командир полка бросил взгляд на часы — у него была такая привычка часто смотреть на часы — и, как всегда, подумав, распорядился:

— «Четырнадцатому» совершить посадку на свой аэродром.

Бурков сделал очередную пометку в блокноте. Взял новую папиросу «Казбек», вынул зажигалку-пистолетик, прикурил, но тут же погасил папиросу. Командиру полка показалось, что Бурков, прицелившись левым глазом, выстрелил в него, Крапивина. Но за суетой, за горячкой летной работы мгновенно забыл об этом. Его тревожило другое — дотянет или не дотянет до аэродрома Веселов? Летчик он недостаточно опытный. Мастак лирические стишки сочинять и читать со сцены.

— «Четырнадцатый», доложите, как с горючим? — запросил Крапивин.

Веселов назвал цифру.

— Наберите высоту, планируйте.

— Набираю высоту, планирую.

— Снова наберите высоту.

— Есть!

— Планируйте!

— Есть, планировать!

— Доложите, как с топливом?

Веселов несколько минут молчал.

— «Четырнадцатый», почему молчите?

— Рассчитываю, хватит ли?

— Назовите цифру.

Веселов назвал. Крапивин сдвинул брови. Рядом с ним стоял настороженный Фадеев. Цифра, названная Веселовым, была критической.

— Наберите предельную высоту. Планируйте! — снова скомандовал Крапивин. В такой обстановке это решение, пожалуй, было наиболее верным. Крапивин рассчитал, что, спланировав с максимальной высоты, истребитель появится в районе аэродрома и его можно будет посадить, может быть, даже на грунт.

Веселов, выполняя команду, стал набирать высоту. Но самолет с каждой минутой становился менее управляемым: он неожиданно срывался с траекторий полета, проваливался.

— «Четырнадцатый», доложите высоту! — запросил Крапивин.

— Самолет ведет себя неустойчиво, — радировал Веселов. — Горючее на исходе.

— Высота?! — с раздражением спросил командир полка.

— Восемь тысяч.

Крапивин взглянул на Фадеева. Тот побледнел, стоял не шелохнувшись. Командир полка понял: замполит разделяет его решение — катапультироваться. А может быть, все же дотянет Веселов? «Ах ты, частушечник!» — зло подумал Крапивин и потребовал от оператора доложить, сколько самолету лететь до аэродрома. «Не дойдет», — решил Крапивин и подал команду:

— «Четырнадцатый», приказываю катапультироваться.

С борта прозвучал ответ:

— Вас понял, катапультироваться.

Полковник Бурков давно вскочил со своего кресла, стоял рядом с Крапивиным. Волнение людей, работавших на СКП, невольно передалось и ему. Он мял ладони, спрятанные за широкую спину, нервно жевал губы, сверлил левым прищуренным глазом Крапивина.

Несколько минут длилось тягостное молчание. Магнитофонная лента чутко записывала каждый шорох, каждый вздох. Веселов безмолвствовал. Крапивин и Фадеев, очевидно, догадывались: лейтенант делает последние усилия, чтобы спасти машину.

— Товарищ подполковник, «Четырнадцатый» выходит на приводную, — доложил штурман.

Крапивин и вслед за ним все, кто был на СКП, устремили взгляд на горизонт.

— «Четырнадцатый», «Четырнадцатый»! — кричал подполковник в микрофон. — Слушай мою команду! Посадка по моей команде. Держись, частушечник, держись! — вырвалось у Крапивина.

Он стал подавать команды, вел Веселова по наиболее выгодной глиссаде посадки, подсказывал, какую держать скорость.

Веселов, как добросовестный школяр, выполнял команды. Истребитель, резко коснувшись колесами о бетон, подпрыгнул, взлетел на несколько метров над полосой и снова коснулся ее так, что из-под шасси вылетел сноп пламени. Сделав еще несколько подскоков, самолет резко затормозил. На командном пункте охнули: истребитель, пробежав несколько десятков метров, как-то неуклюже повернулся, замер на обочине взлетной полосы.

Заревела сирена. К самолету рванулись пожарная машина, автобус «скорой помощи». Пожарники с ходу размотали рукав, направили брандспойт на истребитель. Техники быстро открыли колпак, вытащили из кабины Веселова.

— Живой! — воскликнул кто-то. — Наверное, ушибся здорово.

— В машину!

Техники подняли Веселова, положили в автобус.

— Жив, говорите? — спросил Крапивин, вытирая платком вспотевшее лицо. — Жив, значит, — повторил он и через силу улыбнулся. В душе он похвалил Веселова за мужество и самообладание. — Упрямый, частушечник...

Когда Крапивин вернулся на командный пункт, Бурков тоже спросил:

— Жив?

Узнав, что Веселова отправили в госпиталь, Бурков с нахмуренным лицом сел в машину и уехал в штаб. Перед отъездом сказал, что завтра во всем разберется.

— Да-а, — протянул Крапивин, — нескладно получилось. — Он сел за пульт управления, вызвал соседей, приказал самолету, что вылетал с Веселовым в паре, перебазироваться на свой аэродром. — Но могло быть хуже, комиссар, — сказал Крапивин Фадееву и горько улыбнулся. — Если бы Новиков скрыл недомогание, быть второму ЧП. И тогда комиссар...

— Разобрались бы.

— Вот завтра посмотрим, что скажет Бурков. Он мне так своим глазом спину просверлил, что до сих пор чувствую.

Над аэродромом с громом пронесся истребитель, запросил посадку. Крапивин разрешил. Самолет, словно оса, почуявшая нектар, плавно приземлился на полосу и зарулил на стоянку.

Крапивин приказал дать красные ракеты. Полеты окончены. А завтра — разбор. Его будет делать полковник Бурков.

День выдался хмурый, нелетный. Такие здесь встречаются часто. Вдруг набегут с запада облака, лохматые тучи — и посыплет дождь, мелкий, нудный. День, два, неделю. А потом, смотришь, проглянет солнце — и сразу все оживет: и птицы запоют на все голоса, и ромашки поднимут свои беленькие с желтыми глазками головки, и петухи загорланят на немецких дворах.

Трифон Макеевич Бурков приехал ровно в двенадцать. Все были в сборе, сидели в зрительном зале Дома офицеров, притихшие, настороженные. Что ни говори, а в одном из лучших авиационных полков, не знавшем несколько лет летных происшествий, случилась беда. Теперь определенно будут склонять на всех собраниях, заседаниях. Видимо, и так называемые оргвыводы сделает начальство — нельзя оставлять безнаказанными людей за чрезвычайное происшествие.

Буркова встретил Крапивин. Когда полковник поднялся на сцену, офицеры дружно встали, замерли. Бурков выждал минуту, скомандовал: «Товарищи офицеры». Все с шумом сели.

Бурков расположился у края стола, положил перед собой массивные сжатые кулаки, грудью навалился на крышку. Он еще раз внимательно посмотрел в зал, и его взгляд остановился на сверхсрочнике, который почему-то был в общевойсковой форме.

— А этот «петух» как тут оказался? — спросил он Крапивина. И тут же обратился к старшине: — Вы кто такой, молодой человек?

Офицеры повернулись в сторону общевойсковика.

— Старшина Кротков, товарищ полковник. — Он встал, поправил на себе фотоаппарат. — Фотокорреспондент газеты «Во славу Родины». Прибыл запечатлеть ваше присутствие...

— Хм-м, — хмыкнул Бурков, — прибыл запечатлеть...

— Так точно, товарищ полковник.

— Мое присутствие, — продолжал Бурков прерванную Кротковым фразу. — Я, молодой человек, прибыл не присутствовать, а давать взбучку. Знаете, что это такое? А?

— Точно так, товарищ полковник.

— Значит, приходилось получать, коль знаете?

— Приходилось. И неоднократно, товарищ...

— От кого же? — По лицу Буркова проскользнула улыбка.