Между эволюцией и инволюцией имеется существенная разница. Первая движется от простого к сложному (биосфера, например, сложнее физиосферы), а вторая — в обратном направлении. Вот почему в моделировании мира никак нельзя обойтись без категорий простое и сложное, эволюция и инволюция.

После категорий «часть — целое», «старое — новое», «простое — сложное», «эволюция — инволюция» мы не можем не поставить категории единства и борьбы противоположностей, качества и количества, поскольку без этих категорий невозможно объяснить механизмы эволюции и инволюции.

Вслед за категориями, связанными с законами диалектики, вполне резонно поставить категории общего и индивидуального, поскольку в каждом новом эволюционном звене, с одной стороны, сохраняется нечто общее со старым, а с другой стороны, в нём появляется нечто индивидуальное.

Дальше могли бы следовать категории сущности и явления, поскольку эволюционная теория не может объяснить природу того или иного явления без определения его сущности (например, сущности жизни в её конкретных проявлениях).

Переход одного эволюционного звена в другое нельзя объяснить без категорий внутреннего и внешнего, поскольку этот переход предполагает накопление в предшествующем эволюционном звене значительного количества новых качеств, благодаря которому новое эволюционное звено выходит из внутреннего состояния во внешнее.

В таком случае категории внутреннего и внешнего близки к категориям причины и следствия: накопление значительного количества новых качеств внутри предшествующего эволюционного звена может расцениваться как причина появления последующего эволюционного звена.

Подобным образом мы можем систематизировать и другие философские категории — необходимости и случайности, возможности и действительности, единства и многообразия, структуры и системы и т. д.

При этом важно усвоить, что последовательность онтологических категорий в универсально-эволюционном моделировании мира имеет в определённой мере условный характер, поскольку эти категории, с одной стороны, семантически пересекаются друг с другом, а с другой, отражают не только диахронические процессы, но и синхронические.

Так, с одной стороны, эволюционно-категориальное моделирование мира нельзя не начинать с категорий бытия (сущего) и небытия, поскольку эволюция начинается с бытия (сущего) и небытия и движется в пространстве и времени, а с другой стороны, движение от одного эволюционного звена к другому связано одновременно с категориями части и целого, старого и нового, простого и сложного и т. д. Вытягивание этих категорий в строгую временную линию — насилие над реальным процессом эволюции. Старое, например, является одновременно простым, а новое — одновременно сложным. Что первее?

Эта оговорка, вместе с тем, не отменяет безусловной ценности самой системы онтологических категорий, ориентированной на процесс глобальной эволюции. Ценность такой системы состоит в том, что онтологические категории рассматриваются при таком подходе не разрозненно и не в отрыве от эволюции, а как вытекающие из неё. В систематизированном виде они отображают унисферу — то общее, что объединяет физические, биологические, психологические и культурологические объекты. Эти категории, вместе с тем, чересчур абстрактны, чтобы ограничить картину мира только их системой.

Очень хороший обзор работ по систематизации философских категорий даётся в книге Е.Д. Гражданникова «Метод систематизации философских категорий». Автор этой книги ещё много лет тому назад наметил путь, соединяющий философию с тем разделом лингвистики, который связан с составлением идеографических (тезаурусных) словарей. Он писал: «Лингвисты решают задачу, сходную с проблемой систематизации категорий, при составлении так называемых тезаурусных, или идеографических, словарей. Построить систему философских категорий — значит составить небольшую, но важную часть идеографического словаря» (Гражданников Е.Д. Метод систематизации философских категорий. Новосибирск, 1985, с. 7).

Художники слова существенным образом влияют на развитие словарного состава языка. К сожалению, авторских слов, принадлежащих писателям, установлено немного. Известно только, что Н.М. Карамзин ввёл в русский язык слова влюблённость, будущность, промышленность, трогательный, Ф.М. Достоевский — стушеваться, М.Е. Салтыков-Щедрин — головотяп.

Намного больше известны индивидуально-авторские слова (окказионализмы), созданные поэтами. Примеры из В. Хлебникова:

Подобные окказионализмы, как правило, остаются за пределами национального языка. Они обречены быть вечными речевыми неологизмами. К их созданию поэты прибегают неслучайно, поскольку обычные слова за счёт их частого употребления утрачивают свежесть. Вот как об этом сказал А.Т. Твардовский в стихотворении «Слово о словах»:

Эволюция нравственности влечёт за собой эволюцию языка. Однако эволюция в нравственности противоборствует с инволюцией. Если первая ведёт язык к прогрессу, то другая — к регрессу. При этом регрессивные процессы в языке могут затормаживать прогрессивные на целые века. Яркий пример — матерщина.

В русском языке, как и в других языках, имеется богатый выбор для цензурной брани. Мы можем оскорблять друг друга как словами, употребляемыми в прямом смысле (подлец, сволочь, мерзавец и т. д.), так и с помощью метафор и метонимий (идиот, кретин, шизофреник и т. п., когда речь идёт о здоровом собеседнике). Скверных, оскорбительных, уничижительных слов, которые возникают в нашем озлобленном сознании благодаря его способности находить сходства (в этом случае мы используем метафоры) или устанавливать те или отношения (в этом случае мы используем метонимию) между людьми и другими явлениями, намного больше, чем аналогичных слов, употребляемых в прямом смысле. Примерам несть числа. Так, мужчины оскверняют женщин с помощью таких метафор, как швабра, подстилка, змея (подколодная), обезьяна, свинья, тёлка, корова, собака, сука и т. д. Некоторые из этих метафор перепадают и нашему брату, но для него имеются и особые метафоры (заяц, медведь, волк [более внушительный вариант — волчара], баран, козёл, кобель и т. п.). Но цензурного сквернословия людям мало. В их распоряжении имеется ещё и нецензурное сквернословие — матерщина.