Во времена В. Гумбольдта было в ходу несколько гипотез о происхождении языка — звукоподражательная (Г. Лейбниц), междометная (И. Гердер) и др. Но В. Гумбольдт решительно отмёл эти гипотезы. Все они исходили из предположения о том, что язык создавался постепенно — от слова к слову. Эта точка зрения на зарождение языка выглядит вполне естественно. Она согласуется с эволюционистской аксиомой о том, что развитие любого объекта осуществляется в направлении от его более простых форм существования ко всё более сложным. В. Гумбольдт в вопросе о происхождении языка пренебрёг этой аксиомой, хотя идея развития языков от их менее совершенных форм к более совершенным пронизывает всё его лингвистическое наследие.
В. Гумбольдт считал, что язык возник сразу и целиком — как Афина из головы Зевса. Он писал: «Язык не может возникнуть иначе как сразу и вдруг, или, точнее говоря, языку в каждый момент его бытия должно быть свойственно всё, благодаря чему он становится единым целым» (там же, с. 308). В другом месте читаем: «…первое слово уже предполагает существование всего языка» (там же, с. 314). Чудодейственная интерпретация возникновения языка здесь налицо. Её таинственность ещё больше возрастает, когда мы вспомним о таких словах В. Гумбольдта: «Язык не является произвольным творением отдельного человека, а принадлежит всегда целому народу» (там же, с. 318). Выходит, язык возник сразу и целиком в сознании целого народа.
Как ни странно, но подобная интерпретация чудодейственного происхождения языка возродилась в современной эволюционной лингвистике. Под неё подвели теорию мутаций. Но мутационное (генетическое) объяснение глоттогенеза сродни божественному. Бернар Бичакджан писал в связи с этим: «То, что в наш научный век божественное вмешательство заменяется генетическим процессом, разумеется, понятно, но как насчёт природы языка? Откуда в современной лингвистике и в соседних областях науки взялись авторы, исповедующие креационистские взгляды на язык как на нечто неделимое, существующее по принципу „всё или ничего“?» (Бичакджан Б. Эволюция языка: демоны, опасности и тщательная оценка // Разумное поведение и язык. Вып. 1. Коммуникативные системы животных и язык человека. Проблема происхождения языка / Сост. А.Д. Кошелев, Т.В. Черниговская. М. Языки славянских культур, 2008, с. 60).
Эволюционное мировоззрение во времена В. Гумбольдта лишь пробивало себе дорогу. Универсальный эволюционизм Иоганна Гердера (1744–1803) и биологический эволюционизм Жана-Батиста Ламарка (1744–1829) ещё не стали достоянием научной общественности. Вот почему нет ничего удивительного в том, что в осмыслении универсального эволюционизма и в его приложении к глоттогенезу В. Гумбольдт ещё не был последовательным. В вопросе о происхождении языка мы обнаруживаем у немецкого учёного его явный недостаток, зато в первоначальной интерпретации происхождения языковых типов — его избыток.
В работе 1822 года «О возникновении грамматических форм…» В. Гумбольдт сделал беглый набросок происхождения флективного типа языка в частности и других языковых типов вообще. Он наметил здесь три ступени в развитии первоначального языка — корнеизолирующую, агглютинативную и флективную. При этом каждая из них оценивалась по культурно-эволюционной шкале: первая квалифицировалась как низшая, а стало быть, и менее совершенная, а последняя — как высшая.
Отсюда следует, что и соответственные типы языка — изолирующий, агглютинативный и флективный — получают у раннего В. Гумбольдта неравную культурно-эволюционную оценку. Первый оказывается на более далёком расстоянии от идеального языка по сравнению с последним, поскольку эти типы вышли из соответственных стадий в развитии первоначального языка.
Если у В. Гумбольдта картина происхождения языковых типов в упомянутой статье имеет эскизный характер, то Август Шляйхер (1821–1868), вдохновлённый эволюционным учением Ч. Дарвина, доведёт эту картину до полной отчётливости: он вытянет языковые типы в строгую эволюционную цепочку: изолирующий → агглютинативный → флективный. Лингвистическая типология при таком — сверхэволюционном — подходе превращается в историческую типологию языков. Подобный подход у нас пытались применить в 30–40 гг. в стадиальной типологии языков, вдохновителем которой стал Николай Яковлевич Марр (1864–1934).
Н.Я. Марр — автор «нового учения о языке», где он пытался подвести под языковые типы не только стадиально-эволюционную, но и общественно-экономическую основу. Они стали связываться у него с определёнными общественно-экономическими формациями — рабовладением, феодализмом и т. д. Вульгарный марксизм Н.Я. Марра не был унаследован его самым талантливым учеником — Иваном Ивановичем Мещаниновым (1883–1967), однако свой вклад в стадиальную типологию языков он сделал.
В книге «Новое учение о языке. Стадиальная типология» (1936) И.И. Мещанинов вытянул в эволюционную цепочку четыре типа языка — активно-мифологический, пассивный, эргативный и активный (номинативный). Подобные цепочки выстраивали в то время также А.С. Рифтин и С.Д. Кацнельсон. Однако после антимарристской дискуссии, инициированной в 1950 году И.В. Сталиным, стадиальная типология языков по существу сошла на нет.
Вряд ли стоит сомневаться, что тот или иной язык проходит в своём развитии через определённые стадии. Через подобные стадии могут проходить и другие языки. В такой ситуации возникает реальная основа для исторической типологии языков. Вот почему теоретически историческая (стадиальная) типология языков вполне вероятна. Но практически её построение, очевидно, осуществить невозможно, поскольку в имеющемся языковом материале нет достаточных данных, свидетельствующих о древнейших состояниях языков.
К концу жизни В. Гумбольдт отказался от культурно-эволюционного взгляда на происхождение языковых типов. В своём главном труде, над которым он работал в последние пять лет своей жизни, он писал: «Здесь можно было бы поставить вопрос, не должно ли существовать в процессе формирования языков (не в рамках одной языковой семьи, а вообще) ступенчатого подъёма на всё более совершенные стадии? В ответ на этот вопрос можно было действительно предположить, что в различные эпохи существования человечества бывают представлены лишь последовательные языковые образования, находящиеся на различных ступенях развития, каждая из которых предполагает и обусловливает возникновение последующей. В таком случае китайский (как представитель изолирующих языков. — В.Д.) был бы самым древним, а санскрит (как представитель флективных языков. — В.Д.) — самым юным языком, и время могло донести до нас формы разных эпох…» (Гумбольдт В. Избранные труды по языкознанию. М., 1984, с. 244).
Именно так и думал ранний В. Гумбольдт. Но в зрелые годы он отказался от культурно-эволюционного подхода к возникновению и развитию языковых типов. Он писал: «Самый совершенный язык не обязательно является самым поздним» (там же, с. 244). Зрелый В. Гумбольдт сохранил, вместе с тем, культурно-эволюционный (оценочный) взгляд на историю конкретных языков в рамках отдельных языковых типов.
В работах последних лет немецкий мыслитель шёл к подлинному эволюционизму в своих взглядах на язык, свободному как от его недостатка (как в случае с его теорией глоттогенеза), так и от его избытка (как в случае с его первоначальной сверхэволюционной интерпретацией происхождения языковых типов).
Ф. де Соссюр, как известно, сравнивал деятельность исследователя, вступившего в область синхронической лингвистики, с положением человека, который застал шахматную игру в определённом состоянии. Чтобы овладеть этим состоянием, полагал учёный, такому человеку нет нужды в изучении истории этой игры. Стало быть, и при синхроническом изучении языка, по Ф. де Соссюру, мы можем полностью абстрагироваться от истории этого языка.
Мог ли В. Гумбольдт позволить себе подобное сравнение? Мог ли он допустить самоё мысль о том, что при синхроническом изучении языка исследователь вправе полностью абстрагироваться от диахронии?
