А Тихон давай плескаться, что рыба огромная. Выгибается в спине, заныривает. Отфыркивается, волосы потемневшие поправляет. Да Варе вроде говорит чего-то — ей и не слышно толком.

Накурнался вроде. Спокойней уже ближе к берегу подплыл. И рукой Варе махнул:

— Залазь!

А светлеть уже стало. Так, что видно лицо его наглое стало.

— Вот ещё! — Варя аж отшатнулась от берега. — А вдруг тебе потом жениться придётся!

Ничего ей Тихон не ответил. Только водой в Варю плеснулся.

***

Народу на ярмарке — не протолкнуться. Солнце весело запекает, лучами среди людей путается. Обогреть всех да каждого старается. Чтоб у каждого на лице веснушки горсткой рассыпались. Да волос выцветал, рыжел. Чтоб как у Тихона становился.

Где же, кстати, Тихон этот? Не может ведь никто, покуда с головою дружит, дня ярмарочного пропустить. Да только петушки леденечные всё над Варей посмеиваются — ищи, мол, ищи. Мы-то есть, а рыжего твоего чего-то не видать.

Язык им Варвара украдкой показала. Вас-то, мол, съедят, и следов не останется. От настоящих курей — и то толку больше. Так что не обращает внимания Варвара на петушат этих.

Тут изменилось чего-то на ярмарке. Гомон разнопёрстный, лай собачий, трекотанье птичье будто единую мелодию приобрели. И направление общее.

Столб ярморочный — он для развлечения народного делался. Чтоб на нём подвесить вещи, а кто желает их — залезал да брал себе. Вот только не сразу и взять их получится — столб-то скользкий. А то б каждый дурак так с сапогами домой уходил. Ежели крепкий дурак достаточно.

А народу и весело на это смотреть — шутка ли, другой позорится?

Тихон такие игры завсегда обходил — ему и сапоги халявные ни к чему были. Да теперь... Как Варвару в толпе увидал, будто сил прибавилось. Грудь молодецкая сильнее задышала. Плечи с ногами раззуделись. Да так, что не удалось на земле устоять — так и потянуло Тихона наверх. К сапогам злосчастным.

Это оно с земли близко кажутся. А как начнёшь, словно жук, всем телом перебираться. Обхватываешь столб этот изо всех сил, а он всё как не родной — выскользнуть норовит. Да уж и не выпустишь — до середины долез почти что.

Солнце макушку припекает. Пот глаза заливает. Тело уж дрожит. А назад нельзя. И зачем только Тихон сюда карабкаться начал?

Сам не понял, как до верха добрался. Да как норову хватило за красный каблук ухватиться. Чего-то с низу заголосили сильно, зарадовались.

Глянул тогда Тихон вниз — мать честная! Высоко-то как! Люди мелкие, что свистульки детские. А небо близко совсем. И сапоги уж на плече болтаются.

Спускаться что ли? Или тут остаться. Аж самому Тихону смешно стало.

Да не будешь же здесь гнездо вить. Пришлось спускаться. Вроде и сил прибавилось у Тихона? По крайней мере, легче спускаться было, чем подниматься.

А внизу уж Варварка смеялась. И подумалось Тихону, что за смех такой он ещё б на столбы такие десяток раз слазить согласился.

***

Холодать по ночам положено. А сегодняшней ещё жарче, чем днём стало. А как оно будет, ежели кострами подогревается ночь светлая, безлунная?

Не погребальные костры в этот раз. Светлые. Праздничные. Как положено на Ивана Купалу.

Днём-то да вечером ребятня друг друга побрызгала водою, теперь отсыпаться уложилась. А у взрослых веселье только начинается. Песню заводят девушки да юноши. Варя вон ленты к венку своему ромашечному приделывает. Разноцветные. Длинные. Так, чтоб путь могли по течению речному указывать. Венок-то — он не для украшения. Для обряда праздничного. Да чтоб не утонул на первом же повороте. Утонуть — это примета нехорошая.

Начали девки уж венки в воду бросать. Хохочут, переговариваются. А сами всё он круги поглядывают. Говорят, если хорошо в свой венок глядеть, то лицо суженого увидеть получиться может.

Варя-то знает, что просто так ничего не увидишь. Надо слова специальные знать. Варя-то знает. Так что пробормотала так, что не слышал кто. Не от жадности. Просто чем больше народу их знать будет, тем быстрее ворожба спадёт и перестанут они работать.

«Суженый, ряженый, приходи ко мне ужинать».

Да и булькнула венок Варя в речку. Понесло его сразу течением. Не утонул, не расплёлся, не рассыпался. Уже знак добрый. Ток угнаться надо — лицо-то внутри венка надобно разглядеть. Светло тем более.

Не заставил себя суженый долго ждать. И если в прошлый раз, у колодца, опешила Варвара, то теперь вопросов не было у неё. Только радость от того, что лицо знакомое рыжее оттеняется внутри.

А тут уж пора через костры прыгать настала. Боязно всё-таки — никому опалиться огнём-то неохота. Да не для трусливых забава. Так что нашла Варвара глазами Тихона — настоящего. Да взяла и подошла к нему. Потом сама за руку и взяла.

Разбегаться с ним удобно да весело. Несётся, правда, быстро Тихон. Да руками сильно размахивает. Но это и потерпеть можно. Тем более когда столб огненный перед вами встаёт. А ежели прямо на него и повалишься? Вроде и не было такого... Да не охота Варе первой становиться.

Так что воздуха она побольше набрала, Тихона на всякий случай сильнее сжала да и сиганула, что есть мочи.

Огонь вроде их и застать хотел. Да даже пяток не облизал. Видно, особенный был огонь. Дрессированный. Чтоб не сильно лютовал.

А уж когда на той стороне от кострища приземлились оба... То никакой огонь и не страшен оказывается. Ежели вместе да сообща делать.

Не знали Варвара с Тихоном, да только венок её, что в речку запускала... Как от села отплыл подальше, так и потонул. Вместе с ленточками всеми. Ни с того, ни с сего.

[1] Леля — богиня весны.

Неспокойно с самого утра Варваре было. Подорвалась она чего-то проснуться чём свет. И с печалью такою в груди — того и гляди порвётся что там. Будто страшное что уже приключилось.

Прислушалась Варя тогда, чего в доме происходит. Спят ещё все. Не встают.

Варя тогда на цыпочках в комнату прокралась. Над родителями с бабкой постояла — дышат вроде. Здоровые на вид. Её не услыхали, досыпать продолжили. Не стала Варя их тревожить. Только избу обходить начала. Крыс вроде не притаилось. Других гостей непрошеных тоже. Думала уж обратно ложиться, да всё равно успокоения особенного в душе нет. Так и пришлось во двор выходить да подметать его начинать. А чего ещё делать? Не курей же будить — эти со страху могут и нестись перестать. Бестолковые.

Чего-то Варе и смешно стало, как о бестолковых курях подумала. Сидят ведь у себя в сарае. Квохчут. Каждой тени пугаются. Да голосят, чуть что. Оно, наверное, и Варвара непонятно чего потому и испугалась — всё-таки недалеко от курятника спит. Понятно теперь, чего родители с бабкой в самую глубину избяную ночевать залезают.

Зябко ещё. Так и трутся руки друг об друга. Сон уж сошёл давно. Так что взяла Варя метлу да принялась тихонько по двору шоркать. Всё время не терять да днём меньше возни будет.

За работой согреваешься быстро. Да и беспокойство обычно переплёскивается, не даёт нутро всё захватить. Так что от беспокойства лучшее лекарство — занятие трудовое. Ещё можно перепугаться хорошенько — настоящего чего, а не выдуманного. Но лучше всё-таки трудовое.

Раззуделась кровь у Варвары. Почуяла она силу свою. Даже украдкой подумала: вот явится кто из Нави на самом деле, сам же от Вари и огребёт. Боевистость на неё нашла. Видно, придаёт женщине уверенности метла в руках. А Варя всё на другой край деревни поглядывает. Вроде и убирается, а у самой мысли всё теплее скачут. И убеждает она себя, что просто ждёт, когда народ подниматься начнёт. А сама же только о Тихоне и думает.

И как ведь раньше жила спокойно?

Наконец, отворилась дверь в его избе. И ещё радостнее Варваре стало. Не потому даже, что придёт сейчас сюда. Или, тем более, помогать захочет — не надо того Варе. Просто хорошо уж внутри делается только от того, что Тихон в этом мире есть.

А тот в белой своей рубахе, что у лебедя, вышел. Потянулся широко. Не успела Варя глаза отвести — заприметил её Тихон. Лица его выражения не видать, а вот руками ей замахал. И так сразу Варваре опостылела её метла... Лучше уж к другу сердечному сбегать. Или хотя б простым шагом пойти.