— Погоди-погоди. Ты мне скажи сначала... — продолжила Варя. Да на половине слова прерваться пришлось.

Петухи — они ж создания своевольные. Вроде и положено им солнце криком своим будить да ночь тёмную отгонять, а поди ж ты — ещё до утра голосить начинают.

Этот видно старый был, из ума выживающий. Потому и заорал своё «ку-ка-ре-ку» прям в разгар ночи обычной. Да разговора для Вари важного.

А чёрт как услыхал, сразу сам не свой сделался. Завизжал, что хряк перед забивкой. Заметался, чуть Варю с ног не сшиб пару раз. Заскакал, как в зад хвостатый ужаленный. Завертелся волчком.

Уж тут Варя перепугалась. Того и гляди — ускачет от неё «друг» ситный. А это ж ещё хуже, чем если бы вообще не пришёл. Надо делать что-то.

Да у Вари и на тот случай решение есть. Вытянула она из сумки верёвку льняную. Длинную, перевитую хорошо.

Бросать-то её правильно Варя давно умела — чтоб корове той же вокруг рогов обмоталась да не выпустила. Тятька научил. А у чёрта рога что у коровы. Вертится только больно сильно. Того и гляди сбежит, собака такая.

Положилась Варя на удачу да на Велеса волю, и замахнулась верёвкой, на конце петлёю перекрученной. Уж и не думала, что попадёт. А ну ж ты — дёрнуло конец другой у неё из рук прямо, а чёрт и скорости свои потерял. Орать только сильнее стал. Ругается, наверное, по-своему. По человечьи-то ему ругаться нельзя — боятся такие мата человечьего.

А Варя и не знает, чего дальше с чёртом-то делать. Как на зло, все слова мудрёные из головы повылетали. Тянет его только Варя, чтоб совсем не ускакал на копытах своих. А сил всё меньше. Руки слабеют, устают, верёвкой их перетирает. И не рада Варя, что затеяла это всё.

А тут петух тот безумный ещё раз проголосил. Да звонко так, будто правда утро сей же час наступит. Варя даже оглянулась, рассвета полосу багряную ища.

Нет её. Ночь ещё в разгаре. А чёрт пуще прежнего напугался. Знает, шельма, что на третий раз Ярило солнце выпустить может. Если не знал бог солнечный, что просто с головою у петуха дурацкого не в порядке.

Тут замер чёрт. Напрягся, в струнку весь вытянулся. Даже хвост мохнатый стрелой встал. Даже веревку сбрасывать перестал. И... словно сила какая новая в него вселилась. Гамаюном-птицей он что ли стал? Взлетел потому что, прямо с места, что стрела из лука выпущенная. Да понёсся, понёсся вперёд.

Звенькнула верёвка от натяжения сильного. Да Варя уж обмотать её вокруг локтей хорошо успела. И опомниться не успела, как ноги от земли оторвало, да ветер в ушах засвистел, что волк голодный.

Чёрт понёсся, а она не верёвке и следом.

Испугаться Варя не успела. Чует только, как всё тело будто охватывает да сдавливает. Будто узко оно ей стало — от движения скорого. Ноги только сами собой в воздухе перебирают — опору найти стараются. А перед глазами мутит всё — серость с чернотой перемешиваются, голову дурят. Воздух холодный лицо царапает, дыхание путает. Так и хочется отвернуться, руки со страху разжать. Шутка ли — на чёрте привязанном кататься.

Только от страха Варя ещё сильней руки сцепила. Чтоб голову не кружило, аккурат на рога чёртовы и уставилась — торчат вдвоём, как неприкаянные. А чёрту хоть бы хны. Летит, скорости не сбавляет. Ток покачивается, деверьев ветки обходя. И хвостом длинным покачивая.

Чёрт-то уворачивается, а Варе как? То одна её ветка стукнет, до другая. Ёлка какая-то, будь она неладна, всю щёку расцарапала. Может, и ну его? Отпуститься, не поздно пока? Всё равно с чёртом проклятым не сладить...

Не успела Варя толком умом пораскинуть. Вмиг будто перемешалась с небом земля. Или Варю это кувыркнуло? А она и дух перевести не смогла. По сторонам только оборванные картинки глазами улавливает.

Как деревья выше стали. Как земля с травой к ней подтянулись. Как тело чёртово, что впереди скорости не сбавляет, вихлять по сторонам начало.

Варю уж ветками задевать начало — то по спине, то по боку отлупит. Глаза б не выцарапало. Зажмурила их Варя на всякий случай. И голову пригнула. Вовремя, наверное — прошлось по макушке твёрдое что-то. Под шею больно ударило, чуть весь воздух не выбив. По трубе будто какой-то протащило — локти с коленками обо что-то твёрдое бьются, и запах в нос резкий бьёт. Будто горело давно что старое.

А тут и исчезло всё резко. И труба, и запах.

Тело Варино мешком по воздуху полетело. Мешком же и бухнулось на твёрдое. Так сильно, что в хребтине эхом удар отозвался. И дышать нечем стало.

Лежит Варя — шевелиться боится. Вдруг и не может больше шевелиться — вдруг переломало чего? Даже глаза открыть не торопится. Только руками так и чувствует верёвку толстую. Свободную уже — нет на конце её никого. Сорвался что ли чёрт наконец?

Приоткрыла Варя глаз один — точно, никогошеньки. Второй открыла — открывается. Стала она тогда на ноги тихонько подниматься. Вроде слушается всё. Боль в теле утихает.

Головой повертела Варя — шея тоже вертится. Только глаза что-то подводить стали. Странное показывать.

Село своё она от сих до сих знала. Любое место узнала бы. А тут... будто и земля, и небо ночное, и деревья — всё чужое какое-то незнакомое.

А, нет. Не деревья это. Деревья двигаться не умеют. А эти — навстречу идут.

Похолодело у Вари дыхание. Даже парок изо рта пошёл. Только не до него сейчас совсем. Деревья на Варю так и двигаются. И не шагают, а по воздуху будто плывут. Тихо. Бесшумно. Не единый листик не шевельнётся. Может, это сама Варя им идёт навстречу? Та аж под ноги глянула. Нет. Стоят, родимые. Не несут никуда. Даже не убегают.

Страх Варе, видно, глаза прочистил — растопырились получше, и увидела Варя, что не деревья это вовсе. Похожи только в темноте ночной очертаниями тонкими и вытянутыми. А будто фигуры высокие, в плащи дождевые замотанные. И как только дорогу-то видят — глаз-то у них вроде нету. И лиц тоже.

Вроде и темно вокруг, а хорошо Варя видит. Как наступают на неё фигуры. Грозные? Нет. Плывут не боязненно. Но печально так, покачиваясь размеренно. Будто и не хотят идти, а приходится. Будто не ждёт их дальше ничего хорошего. А и на месте остаться нельзя. Будто сам Числобог [1] им шевелиться велит, а у самих желание подавленное.

Не боится их больше Варвара. Только, глядя на них, грустить начинает. Отчего? И сама не ведает. Только будто снегом сердце изнутри покрывает. Ему и шевелиться что ли лень становится? Всё лень становится...

Близко уж совсем к Варе фигуры. И не страшно ей больше. Не тронут её фигуры странные. Чтобы тронуть кого — умысел нужен, желание живое. А у этих ничего нету. Смерть только. Собственная.

Глаза у Вари заслезились. Собрались капли по краям. И не вытекают, и не высыхают. И дышать тяжело становится. Не от того, что душит кто или воздуха мало. Просто желание такое из тела улетучивается. Уснуть бы вроде надо. Или не надо? Не знает толком Варя.

Уже совсем рядом с ней фигуры высокие. Просвет между ними Варя видит — как раз ей поместиться, чтоб не зашибли её. Холоднее становится. Тише. Только крик далеко где-то раздаётся. Журавлиный. Что по осени улетают.

Будто и всё равно Варе. И фигуры мимо уж проходят. Нет в них тел. Нет размера. Даже ткани Варя не чувствует. Только безысходность какая на плечах девичьих лежит.

И миновали её вроде ряды ровные. И дышать вроде полегче стало — стал воздух согреваться. А тут голос из-за спины у Варвары раздался. По имени позвал:

— Варька!

Сразу Варя припомнила, кто голосом звонким хозяйничал.

Жила у них в селе Агнеша. С детства её Варя помнила — статная, ходит ровно, что лебёдушка, смеётся звонко. Веснушки, что огонь по лицу всему горят. Коса до пояса — не обхватишь. Цвета листвы осенней, перезревшей. Смелая была, каждому перечить могла, что молодому, что взрослому если не по её что. Работящая. Песни звонко петь умела. Да с малышнёй типа Вари тогда дружить умела. У той от этого «Варька!» аж в затылке зажглось. Так и захотелось оглядеться — чтоб Агнешу увидеть. Радостное что-то она несла, как солнце на заре.