Гретхен сидела в комнате одна. Вокруг нее в холодном свете, отражающемся от побеленных стен, кружились пылинки.
Комнату наполняла тишина.
Спустя некоторое время Гретхен закурила.
Здоровье отца таяло. Мать до того растерялась от этого ухудшения, что в своих письмах больше не старалась скрыть овладевшее ею опустошающее отчаяние. В ее жизни так много было связано с мужем, что она не видела смысла в существовании без него. Когда Гретхен была маленькой, мать часто рассказывала ей историю о великане-людоеде, которого нельзя было убить. Ибо его сердце было спрятано в яйце в самой сердцевине старого дуба. Но он умер, когда дерево треснуло от попадания молнии. Вот и отец был таким дубом, в котором мать хранила свое сердце. Она не могла жить после его смерти. А если сможет, то, безусловно, уже не играя главной роли в тех делах, что он вел.
Когда отец скончался (что непременно когда-нибудь должно было произойти), все, что создавала Гретхен, оказалось на грани краха. Она постаралась по возможности запутать юридическую ситуацию, однако в определенном важном моменте закон был ясен: если она не отыщет мужчину, который бы опекал ее и присматривал за ней, то в отношении нее будут назначены судебные слушания.
Лучшим кандидатом ей казался Вульф.
Не то чтобы этот человек был нужен для управления «Предприятиями Рейнхардта». Ему даже не хватило храбрости лично предстать перед Гретхен, когда он попытался ее шантажировать. Он просто вложил снимки в конверт и оставил на ее столе, чтобы она обнаружила. Гретхен ни разу не почувствовала сожаления. Ни когда его избили, ни когда его дом сожгли, чтобы наверняка уничтожить негативы.
Не то чтобы у него были выдающиеся умственные способности. Она подошла к его постели с цветами и супом, о котором сказала, что сварила сама. (Это была ложь во спасение; конечно же, его приготовил Абеляр.) Потом она сидела рядом с ним и вспоминала о детстве, проведенном вместе, смеялась над веселыми вечеринками, держа его за руку, когда он вспоминал тех, кто уже умер. Вульфхен, называла она его, волчонок, в точности так, как когда они были молоды. Когда Гретхен ушла, он остался озадачен: ведь именно из-за нее он попал в госпиталь?
Человек, который во главе огромной корпорации будет настоящим бедствием.
Однако, несмотря на все его недостатки, Гретхен не уволила бы его. По мере постепенного сокращения своей семьи она все бережнее относилась к воспоминаниям. В любом случае, лучше волк в загоне, чем бродящий снаружи во тьме. Ей нравилось, бывая с ним, поглядывать на него украдкой. Нравилось, что можно доверить ему секретарские обязанности. Если бы только со всем, что ей угрожает, можно было управляться так же легко!
Мир был полон врагов менее очевидных.
Даже тетя Пеннигер, глупая курица, ополчилась против нее. Как раз в прошлое воскресенье, за обедом, она сказала:
- Ты заметила, что все как будто одного мнения? Будто боятся, что соглашение не будет достигнуто. Они не думают, что если не уступят, то с ними что-нибудь случится? Мне кажется, им следует задуматься.
- Я представляю себе эти новые настроения, - ответила Гретхен. - Анархия и профсоюз - кто не слышал о таких вещах? Ныне уже никого не удовлетворяет его положение, даже тех, кто отхватил лишку и пытается удержать обеими руками. Неудивительно, что везде смута.
- Мне очень жаль этих бедолаг шахтеров. О них много пишут в газете.
- Изрядно путаницы в этих статьях. Главное тут, что маркграф совершил ошибку. Однако и им не следовало прибегать к жестокости и саботажу. Не следовало самовольно захватывать шахты. Чего же они ожидали? Что солдаты просто повернутся и уйдут?
- Как это ужасно - умереть вот так! Но ведь кто-то теперь радуется, что его компании, производящие…
- Тетя Пеннигер! - возмутилась Гретхен.
Та отвела взгляд.
- Ну а что, собственно, я могу знать? Я всего лишь старуха. - И, более решительно, добавила: - Во времена моей молодости о таких злодеяниях и не слыхивали. Тогда лучше умели управлять. Солдаты убивали только других солдат.
- Это, конечно, весьма прискорбно, но, может быть, вы перестанете говорить и думать об этом…
- Мне кажется, становится все прискорбнее и прискорбнее. Как будто некто построил мельницу типа маленькой волшебной меленки на дне моря, что молола соль, да только это мельница нищеты и горя. Сколько неприятностей! - Тетушка Пеннигер покачала головой. - В любом случае, мы занимаемся печальным бизнесом.
Благодаря которому, поняла ее Гретхен, ты и имеешь такое высокое положение.
И это было правдой. Загрязняемый из сотен непрослеженных источников, изо дня в день становясь все более мрачным и жестоким, по причинам, которые не сумел бы доходчиво объяснить никто на свете, мир соскальзывал в хаос и даже что-то похуже хаоса, для чего не имелось названия. На улицах все реже раздавался смех, все чаще проходили марширующие группы. Все понимали, что деревянные ружья, которые они носят, - не все оружие, которое у них есть. Все понимали, что их восторженные обеты о верности императору, больному и далекому, лживы и что эти люди верны только себе самим. Все понимали, что их грубые и неграмотные вожаки руководствуются только своими амбициями.
Зазвонил телефон, но она не подняла трубки.
Она была беременна.
Возможность этого не предполагалась. Ей сказал это Фауст. Он обещал, что она не забеременеет. И недвусмысленно и торжественно поклялся ей в этом. - Да, - произнес он. - Я и вправду все понимаю. Понимаю.
Кто-то считает себя хорошим человеком. Кто-то - необъективный судья. Некоторые из поступков Гретхен… ей не хотелось думать о них. Так легко быть уничтоженным ходом событий. Все, что сейчас происходило, было последствиями решения, причем не обязательно сознательного, не утруждать себя думать о последствиях. Она была не вполне уверена, что хочет жить в подобном мире.
Правильного решения вообще не существовало. И наконец она просто пошла побеседовать с Гюнтером Хаафтом. Он был химик и добрая душа, один из лучших исследователей, которых она знала, и, безусловно, очень сдержанный и осторожный человек. Она попросила его порекомендовать человека, умеющего провести вполне определенную операцию. Она взяла написанное, тайком отпечатала его и попросила местного почти анонимного стихоплета переложить текст в стихи, чтобы объяснить операцию.
