Прекраснейшая!
Молю, не упрекай меня за отсутствие, когда все мои мысли неотступно ютятся у твоих ног. Я бы с радостью поменял богатство, честь и все механизмы мира на вечную тьму, только бы еще раз взглянуть на твое прекрасное и обожаемое лицо. И все же признаюсь: не долг препятствует мне убежать прочь, а страх. Да, страх! Я, не боящийся ни Человека, ни Истины, трепещу при мысли, что ты презираешь меня. Ибо что мы суть друг для друга, как не тени, мысли, предположения - робкие, так и не коснувшиеся друг друга, все еще не опаленные жестоким солнцем любви? Твое отсутствие лишило меня умения лгать, способности скрыть мою пылающую страсть. Один взгляд скажет мне все. Мое лицо вероломно даст тебе понять, на что я не могу осмелиться. А потом?… Если моя любовь тебе отвратительна, а мой вид вызывает на твоем прелестном лице гримасу сильнейшего негодования, то огонь в моих глазах погаснет. Тогда избегай меня - я обещаю не преследовать тебя, а поспешу скрыться в Тартаре нищеты, смирения и отчаяния. И все-таки, если каким-нибудь чудом мое ухаживание принесет тебе радость, приди ко мне завтра ночью, и мы превратим наши тени в материю, а нашу любовь - в славу.
Обожающий тебя и преданный,
И. В. Ф.
Маргарита прочитала письмо несколько раз, чтобы удостовериться, что в нем сказано то, что, похоже, имелось в виду. Разделить такую смесь тревог и надежд казалось ей невозможным. Она знала, что Фауст хочет ее, и знала, почему это дурно. С его стороны неучтиво было просить ее, тем более не лицом к лицу, поставить под угрозу бессмертие ее души в обмен на то, что считалось, по общему мнению, сиюминутным и мимолетным удовольствием. Тем не менее, подумала она, независимо от выбора - это именно тот путь, которым мужчина обязан проявить себя.
Пасхальное утро выдалось ясное, с пением птиц, пестрыми облачками на небе и игривым легким ветерком. Оно заливало солнечным светом крыши домов и стучалось бесплотными кулаками во все двери. Маргарита обдумывала, какое надеть платье, и уже перебрала все - ни одно, казалось, не подходило для той важной вещи, что она задумала - и наконец надела скромное белое. И вот настало время идти, и родители позвали ее от парадной двери. - Милочка? - проговорила мать. - Дорогая моя, мы пришли.
Только Маргарита догадалась, почему из всех кафедр в храмах Нюрнберга Фауст выбрал их крошечную приходскую церковь. У дверей стояли охранники, не допуская в церковь никого, кроме постоянных прихожан. Это были плотные румяные мужики, и хотя кое-то был недоволен, никто из тех, кого они развернули, не пытался им возражать. Один из этих охранников, который, когда Маргарита была маленькой, был к ней добр, все равно как дядя, подмигнул ей, приветствуя, когда она вместе с родителями проходила мимо.
Несмотря на то, что церковь наводнила толпа, для Рейнхардтов сохранили их личную скамью. Они сели среди углубившихся в требники, так и не увидев Фауста. Должно быть, тот скрывался в маленькой комнатке нартекса, ибо, когда отец Имхофф с улыбкой объявил, что сейчас гость церкви прочтет пасхальную проповедь, он вышел по проходу из глубины церкви. Пока он шел, раздавался шелест приглушенных голосов и все головы поворачивались к нему.
Торжественно поклонившись аудитории, священник отошел в сторону.
Фауст поднялся на кафедру. Темно-коричневая, с вырезанными в дереве сотнями страдающих мучеников, она наклонно высилась над паствой, как нос прибывающего корабля. Через витражные окна, расположенные с теневой стороны, слабо просачивался солнечный свет. Единственная лампа освещала его лицо - бледное чело, орлиный нос, - отбрасывая тень ему в глаза; все это воспринималось как гармоничная совокупность с кафедрой, на которой покоились его сильные руки.
На передней скамье сгорбились радиомеханики, колдуя над своими кислотными батареями и ящиками с электрооборудованием. От них тянулся провод к установленной на шпиле антенне. В соответствии с особым соглашением, проповедь Фауста станет первой публичной демонстрацией удивительной новой технологии. Приемники разместили во всех церквах Нюрнберга. В этот исторический день каждый житель этого города будет напряженно слушать единственный набор слов.
На цыпочках подошел техник и поставил перед Фаустом микрофон, и размером и формой поразительно похожий на дароносицу.
Фауст наклонился вперед, глядя в темноту; его взгляд прошелся над морем свечей, по всей пастве. Рядом с ясным лицом Маргариты все прочие казались смутными и неотчетливыми - и жадно смотрели на него.
Он с улыбкой раскинул руки. Слегка опустил голову и приподнял подбородок, так чтобы его глаза улавливали свет и горели . Было очевидно, что этот человек охвачен глубочайшей страстью. Затем уголок его рта сардонически приподнялся. Когда Фауст заговорил, его голос гулом отдавался у Маргариты в животе и заставлял гудеть ее грудную кость.
- Владыка любит вас, - произнес он и продолжил: - Сидящий на своем золотом престоле в центре мироздания, Он - самый неусыпный из монархов. Его разум повсюду. Его очи всевидящи. Он никогда не спит. Существует много населенных областей, не только Земля - тысячи, миллиарды миров, им несть числа. Его владения охватывают мириады земель, невероятно диковинных и странных, с расами и гротескными, и обладающими ангельской красотой. У некоторых собачьи уши, у некоторых нет головы, а лица находятся на груди; есть такие, что скачут на одной ноге. У кого-то вместо рук крылья, и они неспособны творить зло. Но для Владыки ничего странного в них нет. Ведь они все Его дети.
И все же, несмотря на все эти миры, королевства, земли, города, - внимание Владыки сосредоточено на вас и единственно на вас. Он очень любит вас. Его глубочайшее желание - чтобы все вы обрели счастье.
Очень хорошо иметь такого друга.
Никогда еще вы не нуждались в Его дружбе более. Ибо вы - в опасности. Собираясь делать только добро, вы вот-вот совершите ошибку, которую запомните навечно. Владыка видит ее - там, где вы не можете ее увидеть, и немедленно откладывает все свои дела, дабы предостеречь вас.
