На ближнем берегу реки жизнь била ключом: на причалах и верфях - непрерывное копошение, как в муравейнике. Буксиры тащили грузовые суда, грузоподъемные краны поворачивались, разгружая баржи. Грохотали двигатели. Стояла летняя жара. По улицам мчались повозки и фургоны; локомотивы работали на холостом ходу, пока хопперы через открытые створки загружались углем; бригады бурлаков тянули баржи с рудой по каналам. Трубы изрыгали выхлопные газы. Из вентиляционных выходов валили клубы дыма.

Прозвучал громкий свисток, и открылись сотни ворот. Рабочие потоком текли по улицам. День подходил к концу, и рев мощных моторов и стук поршней всего этого производства сливались и смешивались столь совершенно, что Лондон в целом казался единым организмом, живой машиной, Матерью Войны, которая через несчетное количество отверстий забирала необработанные материалы и после их быстрого созревания в широченных кирпичных матках литейной рождала новую расу титанов - военные машины.

Но теперь испанская флотилия уже была в пути. Все, что могло быть сделано, уже было сделано. Теперь, после всей той неистовой активности, оставалось только ждать, как именно сработает то, что год назад было приведено в движение.

Фауст открыл коробку сигар, стоящую на столе, выбрал одну и отложил ее так и незажженной.

От ядерных физиков на переоборудованном теннисном корте в лондонском Сити толку пока никакого. Они работали и перерабатывали информацию, исписывали мелким подчерком тонны бумаги, но не производили ровным счетом ничего. Теперь он понимал, что проект опережал свое время. Мефистофель оказался прав - пирамиду нельзя возводить с вершины. Просто не было научной и технологической базы, которая дала бы возможность его гению работать с полным размахом. Поэтому его новые идеи не будут применяться в сражениях начавшегося конфликта.

Сейчас все военные действия будет вестись армиями с самым обычным вооружением.

Испанские броненосцы были оснащены нюрнбергской артиллерией. Лучших пушек не было во всем мире. Непревзойденная дальность, сверхъестественная точность. Корабельная броня достигала восьмисантиметровой толщины. Кроме того, ходили слухи о снарядах, начиненных фосгеном.

Но и британские пароходы не могли пожаловаться на плохое оснащение. Инженеры-баллистики предприятия с причудливым именованием «Завод Испанца», инженеры-химики на производстве спецбоеприпасов, а также инженеры-электрики, налаживающие радары, трудились долго и упорно и часто без сна, как того требовали обстоятельства этих дней. Они много чего успели.

Фауст, изрядно уставший, покинул свой офис и свернул к одной из фабрик.

Это было адское место - темное, душное, не лучше тюрьмы. Он даже сомневался, фабрика ли это, равно как не знал точно, что именно там делается, ибо свернул наобум: двигаясь по Электрической Дороге, поднимаясь к Паровому Молоту, прошел через «вертушку» одной из проходных. Сегодня здесь, если отбросить шум и треск механизмов, в целом стояла необычная тишина. Никто не орал. Надзиратели отдавали приказы тихо, дружески держа руку на плече. Рабочие выслушивали их распоряжения, быстро кивали и поднимали большой палец. Фауст увидел сварщика, почему-то горько плачущего.

Поговори с этим человеком! - настойчиво посоветовал Мефистофель. - Дай ему немного серебра. Спроси, как зовут его жену и сыновей. Затем созови работников вместе и побеседуй. Скажи, что все работали не покладая рук и многое перенесли, чтобы к этому дню все было готово. Скажи им, что столкновение сил будет скоро, очень тяжелое, и хотя один свободный человек равен десяти иберийским рабам, Англии, безусловно, предстоит тяжелое сражение. Скажи им, что победа будет принадлежать в равной степени и им, а не только храбрым морякам Королевского флота. Извинись, что родился за границей, и скажи им, что эта земля, их родина, уже покорила твое сердце и обрела твою преданность. Что сегодня ты с гордостью бы отдал за нее жизнь! Подведи их к восславлению трона и той задницы, которая сейчас его занимает. Затем дай им выходной на весь остаток дня. Они полюбят тебя за это.

- Мне не нужна их любовь.

Фауст проходил через фабрику, словно заколдованный, узнаваемый всеми, но никем как бы не замечаемый ввиду боязни его теперь уже знаменитого гнева. Главный надзиратель и его управляющие, которых можно было узнать по жестким шляпам - их никто больше не носил на этаже, где трудились рабочие, - с тревогой следили за ним издалека, готовые отреагировать на малейший его жест. Он сделал вид, что их не заметил.

Во всем здании он встретился взглядом только с одним человеком: сухопарым, скверно одетым механиком на узкой площадке высоко над землей возле открытого мотора подъемника. В ногах у него стоял ящик с инструментами. Этот человек, широко расставив ноги, взирал на Фауста с совершенно отчетливой ненавистью. Воздух вокруг него был словно наэлектризован от силы его чувства.

Подойди к нему.

Фауст поднялся по металлической лестнице и остановился рядом с мужчиной.

Долгое время оба молчали. Наконец Фауст проговорил:

- Кто ты? Что я могу сделать для тебя?

- Меня зовут Ламберт Дженкинс. Ты дал мне образование.

- О! - воскликнул Фауст. - Ты один из тех.

- Да. Один из тех. - Каждое слово механик выговорил отдельно, словно откапал четыре капли чистейшей желчи. Гладкие волосы, влажные от пота, закрывали молодому человеку лоб; в его немигающих глазах светилось что-то очень близкое к безумию. - Я даже не предполагал, что вы вспомните посещение Глостера.

Фауст покачал головой.

- Я помню только, что шел дождь, и я вышел в эту слякоть и грязь, поклявшись никогда больше сюда не приезжать. Ведь есть столько городов, которые можно посетить… Так много семян, чтобы посадить.

- Меня зачислили в технический колледж. Однажды вы явились на занятие по математике. Вы рассказывали о природе света и геометрии пространства-времени. Вы сказали, что свет ведет себя иногда как частица, а иногда - как волна. До этого момента я считал себя алгебраистом. Вы же сделали меня физиком. Вы даже не можете себе представить, как я боготворил вас!