Как изменился Нюрнберг!

Дым от вязанок хвороста, пропитанных дегтем, их зажигали по одной на каждую дюжину домов, равномерно устилал улицы, наполняя воздух отвратительными и удушливыми миазмами. Из-за окуривания серой щипало в носу. Языки пламени отбрасывали тени, суетящиеся на почерневших от копоти стенах. Тепло от этого огня странным образом оттеняло промозглую октябрьскую стужу.

На рыночной площади возле своих потерявших популярность прилавков стояли мясники с большими мисками уксуса, куда покупатели могли опускать монеты, до которых продавцы не осмеливались дотронуться. Живодеры, истребляющие домашних животных, ходили с красными посохами, а те, кто искал трупы, - с белыми. Встречаясь, они обходили друг друга и обменивались кивками. Двое монахов нищенского ордена получили от папы разрешение причащать и соборовать до тех пор, пока не вернутся священники, и носили с собой на длинных шестах хоругви с вышитой на них Пресвятой Девой и Святым Сердцем. Под капюшонами, над набитыми травами кожаными конусами - защитой от заразы - виднелись лишь их глаза. В этих конусах они производили мрачное впечатление длинноклювых служителей Вельзевула.

Трава росла прямо посреди улиц.

Но самым странным была тишина. Несмотря на стук шестов и треск пламени, город был тих, как сельская долина. Половина горожан - те, у кого были деньги и просто отчаявшиеся - бежали, прихватив лошадей. Исчезли грохот повозок и стук копыт, всегда слышные в дневное время. Фауст слышал только воробьев, щебечущих на карнизах, и шепот легкого ветерка над крытыми шифером крышами.

На ставнях, закрывающих витрину галантерейной лавки, и на входе в магазин плетеной мебели белели приклеенные листки. Передав поводья осла Вагнеру, Фауст подошел и прочитал: