В 1406 году он был в большой милости у сына Козимо, Пьеро, который хотел сделать его членом коллегии восьми, но Якопо отказался, не желая участвовать в приговорах об изгнании. Пьеро был человек великодушный, но при этом перевороте он, ради удовлетворения своих друзей, позволил осудить и сослать гораздо больше граждан, чем он это сделал бы по собственной воле. Якопо ему помогал и добился того, что многих вернули, между прочим Пьеро Минербетти, который был впоследствии рыцарем; он был большим другом мессера Аньоло Аччайоли и вел с Пьеро переговоры о его возвращении, на которое Пьеро готов был согласиться по добродушию своей природы; однако он выжидал какого-нибудь случая, который позволил бы ему это сделать, не слишком раздражая друзей; когда Пьеро умер, Якопо продолжая те же переговоры с Лоренцо, но из них ничего не вышло, так как Лоренцо этого не хотел. После смерти Пьеро в 1469 году Якопо, бывший в то время оратором в Риме, написал Лоренцо письмо, убеждая его запастись терпением, и дал ему, главным образом, два совета: первый – это сохранить для себя друзей отца и деда, верность и ум которых были испытаны во времена многих опасностей и переворотов; второй – подражать милосердию отца и пускать в дело железо и жестокие средства лишь при самой крайней необходимости. Позднее, после заговора Пацци, Лоренцо был страшно против них ожесточен – потому ли, что такова его природа, потому ли, что он был потрясен гибелью брата, собственной раной и страшной опасностью, ему грозившей; он приговорил к тюрьме молодых Пацци, которые были невинны и о заговоре не знали, и велел издать приказ, по которому девушкам Пацци, не имевшим большого приданого, запрещалось вступать в брак во Флоренции; Якопо всегда убеждал Лоренцо выпустить невинных юношей из тюрьмы и лучше изгнать их из пределов нашей земли и снять с девушек запрет брака; в конце концов Лоренцо, хотя и гораздо позднее, согласился на то и другое – потому ли, что смягчился, или потому, что его уговорили Якопо и другие граждане, просившие о том же.

Якопо был человек книжно совсем необразованным, и хотя это мешало совершенству его духовных даров, но вместе с тем показывало силу его природного ума, который, не имея случайных украшений начитанности, проявился на опыте многочисленных его посольств. В речи его не было широты и изысканности, она была скорее важной и естественной, как это обычно для людей мудрых и необразованных. Природа также одарила его щедро: он был высок, белолиц и необыкновенно красив, – может быть, не было в его времена более красивого человека во всей Флоренции. Он был необычайной силы и крепчайшего здоровья, и единственным недостатком его была близорукость. Судьба его тоже не обошла своими милостями, потому что, получив от отца своего маленькое наследство, он, благодаря приданому, делам и должностям, настолько его увеличил, что оставил около двадцати тысяч скуди. Почестей ему было оказано столько, сколько вообще возможно для частного человека во Флоренции: помимо всех своих посольств и других поручавшихся ему дел, он два раза был гонфалоньером, и его хотели выбрать в третий раз; случилось, однако, что, возвращаясь во Флоренцию из своей виллы, он сломал себе ногу и хотя впоследствии выздоровел, но проболел все время, когда надо было вступать в в должность. Он был три раза членом синьории, аккопиатором, членом коллегии десяти – должность, которую занимал три года подряд, членом коллегии восьми; всяких других отличий, которые даются нашим городом, было у него без конца. Он ездил в Левант на большой галере и вел ее сам, без капитана; затем он, кажется, был во Фландрии капитаном двух галер.

В последние годы жизни ему было поручено распределение налогов и назначено было для этого из первых граждан города пять человек на больших окладах; но Якопо отказался; он считал, что незачем ему ввязываться в дело, из которого невозможно выпутаться, не обидев бесчисленное количество людей. Он очень обрадовался, когда смог впоследствии провести снижение налога и облагодетельствовать таким образом многих. В конце его жизни вся власть флорентийского народа была передана балии из семнадцати граждан, среди которых был и он; умер он, состоя в этой должности, и вместо него был избран сын его, Пьеро. Хотя Луиджи был его старшим братом, и, в уважение к возрасту и положению, почести оказывались ему преимущественно перед Якопо, однако с 1457 года и до конца его дней правительство в важных делах больше ценило Якопо и больше ему доверяло, так как он считался более мудрым, а вовсе не потому, чтобы он был более раболепен; помимо других его свойств, он любил говорить прямо, что думал, и Лоренцо иногда на него раздражался, но большей частью терпел, зная, что это идет из хороших побуждений. Влияние его, особенно между 1483 и 1490 годами, было огромно, и можно прямо сказать, что в это время он был после Лоренцо первым человеком в городе. К нему одинаково хорошо относились и народ, и лучшие люди, а вне города солдаты и кондотьеры, которые после его смерти горевали о нем как об отце. Он был в дружбе со многими князьями, между прочим с герцогом Галеаццо, который особенно полюбил его, когда он был в 1476 году послом, хотя относился к нему хорошо и раньше. В большой дружбе был он с герцогом Калабрии и кардиналом мантуанским, но в последние годы он не очень ее поддерживал, чтобы не вызвать неудовольствия Лоренцо, которому всякое возвышение очень выдающегося гражданина казалось подозрительным. Женат он был только раз, на Гульельметте, дочери Франческо Нерли, и, как сказано выше, жил он с ней в совершенном счастии и умер еще при ее жизни. У него был всего один сын, Пьеро, и Якопо еще при жизни мог видеть шесть или семь своих внуков. Была у него и дочь, Маддалена, вышедшая за Бернардо Веттори, сына Франческо. Не говоря об удачной его жизни, Якопо умер как счастливейший человек, оставив детей, внуков, богатство, высокое имя, славу и, что дороже всего, память о чистой совести.

Мессер Риниери Гвиччардини был незаконным сыном мессера Луиджи Гвиччардини от связи его с рабыней Биндо Галетти по имени Маргарита, когда мессер Луиджи был морским консулом в Пизе. Он еще ребенком ушел в духовенство и, чтобы подготовиться к каноникату, сделался еще в молодости доктором церковного права; отец уже тогда доставил ему несколько бенефиций и должностей и мог доставить еще много других, но, желая усовершенствовать его в науках, послал его в Павию, когда ему исполнился двадцать один год, а через несколько лет перевел его в Пизу, где в это время вновь открылась высшая школа; и тут и там юноша больше думал об удовольствиях и увеселениях, так что толку получалось мало, и в конце концов его сделали старостой студио в Пизе, что считалось для наших граждан, учившихся там, законной долей невежд. Оставив студио, он жил, как хотел, и отправился в свои бенефиции, так как был каноником Санта Липерата, коммендатарием аббатства Сан Томмазо в Кремоне и в последние годы получал от них больше четырехсот дукатов дохода. Каноникат он получил от цеха шерстяного дела, аббатство – от герцога Галеаццо. Он был приходским священником в Кастельфальфи, получив это место от капитанов гвельфской партии[216], которым оно принадлежало, а по хлопотам Якопо Гвиччардини, бывшего тогда послом в Риме, получил от папы Павла каноникат Монте Варки. В Лукардо ему принадлежал приорат, подаренный владельцами его, семьей Макиавелли; была у него церковь, называвшаяся Фратичелли в Верчано, капелла в Лоро в Казентино, и так шли дела его до самой смерти отца. Мессер Луиджи умер в 1487 году, когда Риниери было 38 лет, и оставил ему в наследство все свое имущество. Якопо сильно негодовал, считая это распоряжение мессера Луиджи неразумным, так как мессер Риниери получал такие доходы, что в отцовском наследстве не нуждался; он знал достоверно, что это не было свободным желанием мессера Луиджи, что он поступил так по настояниям мессера Риниери и больше всего потому, что годы мессера Луиджи сильно ослабили в нем ясность ума; зная порочную природу мессера Риниери, его неприязнь к своим родственникам, легко можно была предвидеть, что после его смерти состояние это вообще уйдет из нашего рода, и потому Якопо дал понять мессеру Риниери, что он не намерен признать такое завещание. Мессер Риниери вначале сильно упорствовал, но дело после долгих споров кончилось тем, что, считаясь с весом Якопо и понимая, насколько он еще может быть ему полезен, Риниери удовольствовался пожизненным владением и пользованием домом во Флоренции, имением Каве под Флоренцией, домом в Поппиано и имением около Массы; после же смерти его половина этого имущества должна была перейти к Якопо и его наследникам, а другая половина – к наследникам Никколо, второго брата мессера Луиджи; остальное состояние, которое было невелико, разделялось уже сейчас между названными его родственниками. Таким образом мировая сделка была заключена, а немного спустя, в 1489 году умер мессер Джироламо Джуньи, архидиакон Флоренции, и в сан этот, благодаря покровительству Якопо, возведен был мессер Риниери. Ему до смерти хотелось получить епископство, и потому он вплоть до 1494 года был неотлучным придворным мессера Джованни, кардинала Медичи[217], сопровождая его в Рим и всюду, куда бы он ни направлялся; желая достойнее служить ему и понравиться этим Лоренцо Медичи, он носил одежду протонотария. Когда в 1494 году произошел переворот, мессер Риниери решил, что одной только княжеской милостью и известностью своего имени епископства не добудешь, а потому он начал копить деньги для его покупки, и когда в 1498 году надо было собирать десятину с папских диспенсаций духовенству, он был назначен папой единственным комиссаром для сбора и раскладки налога; назначение это состоялось благодаря покровительству герцога миланского и монсиньора Асканио[218], а также по хлопотам мессера Франческо Гуальтеротти, в то время нашего оратора в Риме. Дело это принесло мессеру Риниери огромную выгоду, но вместе с тем возбудило против него сильную зависть и доставило ему столько хлопот, что он через несколько месяцев для избавления себя от излишних дрязг и ради вящшего укрепления за собой этой должности согласился на то, что к нему присоединят двух флорентийских каноников. Помимо того он много лет и еще до 1494 года был вместе с мессером Пандольфо делла Луна комиссаром по налогам при студио; таким образом, благодаря своим обычным доходам и этим двум должностям, мессер Риниери в короткое время собрал: больше трех тысяч дукатов, несмотря на то, что тратил деньги широко и щедро. Считая, что по времени приходилось прикрывать свои намерения, он, несмотря на то, что много раз мог сторговать себе епископство, пропустил несколько таких случаев, в частности епископство Фьезоле, от которого его отговорил Пьеро, сын Якопо, его двоюродный брат; в конце концов, когда оказалось свободным епископство в Кортоне, мессер Риниери не устоял против искушений честолюбия и осенью 1502 года получил его от папы Александра наперекор всей своей родне и мнению людей, желавших ему добра. Стоило это ему, считая деньги, уплаченные папе и расходы на диспенсацию ввиду его незаконнорожденности, расходы на право удерживать бенефиция, а также другие необходимые и почетные траты, четыре тысячи дукатов или около того, самое же епископство не приносило и трехсот дукатов. Когда все уже было сделано, мессер Риниери, сообразив, что поведение его было неразумно, и чувствуя, насколько непривычно для него оказаться без гроша и иметь долгов на сотни дукатов, решился с горя сократить все свои расходы, отправиться в свою Кортонскую епархию и оставаться там столько времени, сколько нужно для того, чтобы не только заплатить долги, но вновь сколотить себе несколько сот дукатов. Однако судьба решила иначе, и летом 1503 года, когда он отправился по делам своим в Кремону, он от жары или от излишеств схватил изнурительную лихорадку и чуть было не умер в Ферраре на обратном пути; снова захворав, он приехал во Флоренцию и, так как болезнь его перешла в перемежающуюся лихорадку, пробыл там почти до конца января. К тому времени он выздоровел от лихорадки, но начал хворать приступами кашля, вначале до того легкими, что трудно было их заметить, но потом они усилились, началась сильная лихорадка, и в феврале мессер Риниери умер, заранее исповедовавшись и причастившись и собираясь написать завещание, в котором хотел оставить свое движимое имущество ближайшим родственникам; смерть не дала ему окончить завещание, и он оставил все наследство своей сестре, дочери мессера Луиджи, и ее наследникам; после уплаты долгов кредиторам осталось около шестисот дукатов.