IV.

   Московская промышленная выставка 1882 года привлекла к себе массу публики со всех концов России, особенно из Петербурга. "Весь Петербург" счел своею обязанностью непременно побывать на выставке, представлявшей собою видимый и осязаемый результат всего, сделаннаго в нашем отечестве за третью четверть девятнадцатаго века.   Один из петербургских поездов привез на своих железных крыльях оригинальную пару, обращавшую на себя общее внимание: высокий, рослый, но немного сгорбленный мужчина с великолепною седою бородой вышел на платформу с молоденькою, красивою женщиной не русскаго типа; он нес перекинутый через руку плэд и часто раскланивался по сторонам с своими безчисленными знакомыми, улыбаясь блаженною улыбкой совсем счастливаго человека, а она, видимо, конфузилась, потому что была в немного исключительном положении, в каком бывают замужния женщины. Мужчины оглядывали оригинальную парочку улыбавшимися глазами, хотя и не знали, что этот седобородый мужчина -- наш старый знакомый oncle, а его спутница -- Бэтси, теперь m-me Бередникова и, притом, с самыми несомненными признаками продолжения угасающей фамилии Бередниковых.   Отыскав дилижанс Лоскутной гостиницы, oncle усадил в него Бэтси и с удовольствием начал глазеть по сторонам в стекла дилижанса.   -- Отлично, я всегда так любил Москву,-- повторял несколько раз oncle, называя улицы и даже дома.-- Вот мы здесь и поселимся где-нибудь, голубушка,-- обяснял он во всеуслышание своей жене.-- То-есть не здесь, на Мясницкой или на Лубянке, а в Москве. Купим избушку и заживем. Право, это будет не дурно, а?   -- Перестань, пожалуйста, болтать,-- по-английски ответила Бэтси, показывая на улыбавшихся спутников по дилижансу.   -- Ах, какая ты, право... да ведь мы не в Петербурге, а в Москве. Понимаешь: Москва!   Лоскутная была битком набита приезжими, но oncle отыскал-таки себе номер лучше других и сейчас же сообщил Бэтси, что он на доске с фамилиями приезжих отыскал много знакомых.   -- То-есть больше все мои знакомые, а из твоих почти никого нет,-- обяснил он, распаковывая чемоданы.-- Ну, как ты себя чувствуешь?   -- Ничего. Вот что, Николай Григорьевич!-- серьезно заговорила Бэтси немного капризным тоном.-- Ты меня много обяжешь, если не будешь выискивать этих твоих петербургских знакомых. Понимаешь?   -- Ага! Ну, хорошо, хорошо, голубчик. Я ведь так сказал, а собственно чорт с ними со всеми. А в Лоскутной и Бегичев с Котлецовым, и Мансуров, и Брикабрак, и Нилушка Чвоков. А я буду держать себя incognito. Знаешь, все эти коренные петербуржцы ужасно делаются смешными в Москве, потому что начинают относиться ко всему иронически, с кондачка, и каждый непременно корчит из себя какого-то дипломата, по меньшей мере.   Бэтси за последний год точно помолодела и казалась рядом с седою бородой onel'я просто девочкой. Как устроился этот странный брак? Бэтси и сама плохо давала себе отчет и часто смотрела удивленными глазами на oncl'я, точно спрашивала: "Зачем он здесь, в одной комнате с ней?" Oncle однажды пришел в номера Баранцева на Моховой и обявил без всяких приступов:   -- Послушайте, голубушка Лизавета Ивановна, мне надоело жить на свете старым пнем, да и вам тоже не особенно весело мыкать свое горе одной. Соединимся узами брака и удивим мир злодейством. Что такое я -- вы видите, я весь перед вами, а что касается вас, то я не требую любви или там как это называется. Ей-Богу, проживем отлично. Я понимаю, конечно, разницу наших лет, но ведь, голубушка моя, чего на белом свете ке бывает?   Сначала Бэтси обиделась и даже испугалась этого предложения, а потом раздумалась на тему о превратностях человеческой жизни и согласилась. Свадьба была устроена "на нигилистический манер", как обяснил oncle, т.-е. они отправились в Павловск, в сопровождении капитана и Симона Денисыча, и там обвенчались. Бэтси переехала к Египетскому мосту и быстро переделала всю квартиру oncl'я на свой лад, так что даже сам oncle не узнавал своей берлоги и восхищался всякою мелочью. Свои холостыя привычки oncle оборвал разом и даже отпустил бороду. Бэтси засвежела, как опущенная в воду верба, но ее безпокоила возможность встречи с Романом, и она уговорила мужа переселиться в Москву, тем более, что в Петербурге у oncl'я решительно ничего не было, что могло бы его удерживать.   Бэтси знала, что Сусанна не поедет на выставку, следовательно и Роман тоже не будет в Москве, поэтому и решилась воспользоваться этим временем, чтобы отыскать себе в московском захолустье скромное гнездышко и потеряться в нем навсегда от глаз старых петербургских знакомых, которые всегда напоминали бы ей о тяжелом прошлом.   В первый день приезда в Москву Бэтси чувствовала маленькую усталость и поэтому никуда не выходила из своего номера; следующие дни были заняты осмотром выставки и приисканием квартиры. Выставка очень мало интересовала Бэтси, и она ездила туда, только не желая огорчить мужа.  

V.

   Новая жизнь Julie сложилась окончательно и отлилась в определенныя формы; больше не было ни неровностей ни недоразумений, потому что Julie шаг за шагом поработила своего покровителя. Это была долгая и мудреная работа, требовавшая громаднаго мозгового напряжения и топкой ювелирной работы в исполнении. Еще немного, и Теплоухов будет смотреть ея глазами, слушать ея ушами, и жизнь потечет вольною, широкою волной. Julie не мечтала из Теплоухова сделать законнаго мужа и еще меньше того увлекалась разными романическими бреднями.   Теплоухов всеми зависящими от него способами старался сделать все, чтобы угодить Julie, хотя это было и трудно. Julie была непроницаема и относилась к своему покровителю как-то свысока, как относятся к ребенку, когда его манят игрушкой, чтобы заставить выпить горькое лекарство. Она интересовалась всеми делами Теплоухова, хотя открыто и не высказывала своих мнений; по специальным вопросам она, конечно, ничего и не могла сказать, но зато произносила самое безапелляционное решение относительно окружавших Теплоухова людей, льнувших к его богатству, заискивавших, лгавших и обманывавших   За последний год в характере Теплоухова произошла резкая перемена, которая не могла не броситься в глаза всем, знавшим его близко: он по временам делался как-то необыкновенно разговорчив и сильно увлекался, так что его безжизненное, бледное лицо покрывалось нестественным лихорадочным румянцем и на лбу выступали капли холоднаго пота.   -- Уж ты здоров ли?-- иногда спрашивала его Julie, щупая рукой холодный лоб.-- У тебя руки холодныя и глаза такие лихорадочные.   -- Больше, чем здоров!-- с улыбкой отвечал Теплоухов, целуя ощупывавшия его руки.-- Это оттого, Julie, что я слишком счастлив, несправедливо счастлив. Ты мне подарила свою молодость, и я ожил около тебя.   Минуты возбуждения сменялись периодами апатии и какой-то сонливости, когда Теплоухов превращался в настоящую куклу и смотрел кругом мутными и безсмысленными глазами. Julie приписывала эти последния минуты физическаго разслабления излишествам прошлой жизни Теплоухова, а моменты оживления -- своему влиянию. Поездка на выставку и пребывание на ней на время уничтожили припадки апатии.   -- Я никогда так не работал, как теперь!-- говорил Теплоухов, когда оставался с глазу на глаз с Julie.-- И всем этим я обязан исключительно тебе, моя крошка!   На выставку прилетела и чета Мансуровых, приехала неизвестно зачем, как большинство выставочной публики. Инна попрежнему везде таскала за собой Илью Ильича и удивляла публику разными наивными выходками. Julie всегда была рада присутствию этой оригинальной пары, тем более, что Илья Ильич немножко ухаживал за Julie, что она охотно ему позволяла, чтобы поддержать в Теплоухове должное напряжение чувств. Есть люди, которые родятся, живут и умирают как-то между прочим, оставаясь все время незаметными. Именно таким человеком был Мансуров, не отличавшийся ни особенными добродетелями ни особенными пороками, а так, живший изо дня в день, пока живется. От него всегда так и веяло заматерелою ленью, так что даже невозмутимая Julie удивлялась мансуровскому спокойствию.   В самый разгар выставки, когда работа кипела по всей "линии", как любил выражаться Богомолов языком военных реляций, одно событие нарушило предвкушаемое им торжество, именно: мансуровские заводы ушли с молотка и были куплены стариком Зостом. Первым в "Славянский Базар" принес это известие Богомолов, который влетел в номер Julie, как бомба, позабыв все приличия усовершенствованнаго дельца.   -- Вы слышали?-- накинулся он на Мансурова, который сидел в кресле с стаканом кофе в руках.   -- Нет, не слыхал!-- ответил Мансуров, защищая свой стакан рукой.   Julie и Теплоухов переглянулись, но Богомолов не желал ничего замечать и, приняв самую трагическую позу, сообщил публике известие о продаже заводов Зосту.   -- Что же тут удивительнаго?-- невозмутимо спросил Мансуров.-- Кажется, это в порядке вещей, что одни покупают то, что другие продают.   -- Я тоже не нахожу ничего особеннаго,-- заметил Теплоухов.-- Этого можно было давно ожидать...   -- Ничего особеннаго?.. Что вы, господа!-- взмолился Богомолов, обрушиваясь в кресло.-- А почему именно теперь проданы заводы, когда мне нельзя оторваться от выставки? Я бьюсь здесь в Москве, а в Петербурге уж успели воспользоваться моим отсутствием, потом, претендентов на покупку было много, а остались они за Зостом! Ах, господа, господа, как это вы не хотите ничего понимать?   -- Да тут, собственно, и понимать, кажется, нечего,-- заметил Мансуров.   -- Так я же вам скажу, господа, что это значит: это первый ход Нила Кузьмича, который открывает им свою кампанию против нас, и в частности этим ходом он хотел насолить лично мне.