I.

   Покатиловская газета шла попрежнему хорошо, и круг читателей все расширялся. Год шел за годом, события чередовались, но улица, выражением которой служило "Северное Сияние", оставалась та же. Она требовала только одного: новостей и новостей. Конечно, эта улица не имела никаких политических убеждений и была совершенно индифферентна по части общественных интересов, но ей нужно было убить время, и покатиловская газета доставляла все средства к этому. Просматривая сырые корректурные листы, Покатилов часто не мог удержаться от смеха над ловко закругленными фразами своих сотрудников. Сам Покатилов редко брался за перо и то для того только, чтоб его не забыли: репутация и на улице составляла известный капитал.   Жил Покатилов на прежней квартире, хотя больше уже не мечтал ни о какой обстановке: все шло, как попало или как хотела старая Улитушка.   -- Жениться бы надо, Роман Ипполитыч,-- говорила старуха при всяком удобном случае.-- Что так-то задарма мыкаться?.. На генеральской бы дочери женился.   -- Подымай выше, женюсь да княжне.   -- Что же? Всякия и княжны бывают. Другая только будто одно название, что княжна... Будет около чужих-то жен хороводиться, Роман Ипполитыч, потешился, а потом и честь пора знать. Тоже и годки твои не малые подходят, золотое-то времечко как раз укатится... Покружится человек, поскачет, а потом и повернет на свое гнездо. Так от Бога поставлено. Дождешься вот собачьей старости, так тогда разве какая мещаночка пойдет за тебя.   -- Ничего, нянька, как-нибудь устроимся.   -- Это все от той бухарской змеи,-- вздыхала про себя горевавшая старушка.-- Кругом окрутила парня. Этакое приворотное зелье издастся же... Да и не одного окрутила, а всех. Ох-хо-хо!.. согрешили попы за наши грехи!   Свободное время Покатилов обыкновенно проводил у Доганских, где, в виду грозившаго разрыва с Теплоуховым, царило лихорадочное оживление. В кабинете Доганскаго появлялись все новыя лица, частью дельцы, частью просто люди с громкими аристократическими фамилиями. Строились блестящие проекты, составлялись планы, сметы и соображения, велись горячие дебаты и замышлялись ходатайства по всевозможным инстанциям -- кавказская нефть, донецкий каменный уголь, сибирское железо, кокандские хлопчатники, хлебные элеваторы, табачныя плантации,-- ничего, кажется, не было упущено из вида.   Из старых знакомых Богомолов не показывался совсем, oncle завертывал очень редко; оставались неизменными только двое: Нилушка и Покатилов. Чарльз Зост то бывал часто, то исчезал. Сусанна теперь была в полном расцвете красоты. Покатилов видел ее в течение пяти лет чуть не ежедневно и находил в ней постоянно что-нибудь новое, что с такою мучительною болью заставляло биться его сердце.   -- Если вы когда-нибудь выгоните меня,-- часто говорил ей Покатилов,-- я уйду на улицу и буду сидеть где-нибудь на тумбе против вашей квартиры.   Она улыбалась и говорила:   -- У вас есть настойчивость, Покатилов, но жаль, что вы так неудачно распоряжаетесь собой... Ведь пять лет скоро, как мы знакомы, и вы все еще не можете образумиться.   -- Не могу.   -- Пустяки!... Человек должен стоять выше своих слабостей, как вы сами говорите.   -- Да, да... Совершенно верно. Искусство управлять собой -- самое трудное; это азбучная истина.   Она опять задумчиво улыбнулась.   -- Бэтси любит вас, вы -- меня, я -- Чарльза, Калерия Ипполитовна любила Юрия,-- говорила Сусанна, глядя куда-то в сторону.-- И все одинаково несчастны, кроме тех, кто, как Julie, никого не любит... Нет, решительно всякая любовь есть несчастие и величайшее зло.   Любил ли Покатилов Сусанну, он, пожалуй, затруднился бы теперь и сам сказать, потому что его теперь увлекал уже самый процесс достижения цели. Да, он шел к ней, потому что незаметно, шаг за шагом производил свои завоевания в обстановке тех комнат, где жила Сусанна, в ея костюмах, в привычках; даже в мыслях он чувствовал свое влияние. Самая трудность работы увлекала его, и он торжествовал, когда Сусанна начинала даже говорить его, покатиловскими фразами и в том же тоне.   -- Послушайте, Покатилов, кто из нас здесь хозяин: вы или я?-- спросил однажды Доганский, прищуривая глаза.   -- Должно-быть, вы, Юрий Петрович.   -- Я?.. Ага... Это хорошо. Знаете, я начинаю себя чувствовать каким-то гостем в собственной своей квартире, потому что здесь всем распоряжаетесь вы, другими словами, Сусанна делает все по-вашему. Впрочем, мы, кажется, понимаем друг друга...   Они церемонно раскланялись и разошлись. Эта глупая сцена, однако, заставила Покатилова задуматься, точно он сделал открытие, что на свете существует еще муж Сусанны, а не просто Юрий Петрович Доганский, милый и непроницаемый человек. В самом деле, что это за человек, этот Доганский, котораго Покатилов видит в течение пяти лет чуть не каждый день? Покатилову припомнился случай, когда он в полутьме сумерек сидел в будуаре Сусанны на голубом шелковом диванчике; она сидела рядом с ним и тихо смеялась над его болтовней. Да, она хорошо умела смеяться, как смеются дети, когда их пугают козой. В этот момент в дверях точно из земли выросла долговязая фигура Доганскаго, постояла одно мгновение и безмолвию скрылась. Сусанна притихла. На этом все дело и кончилось. В другой раз Доганский вошел в комнату как раз в тот момент, когда Покатилов с взволнованным лицом крепко сжимал руки Сусанны, но непроницаемый человек сделал только вид, что ничего не заметил, и прошагал дальше. Покатилов чувствовал, что если кого он в состоянии убить, так это именно Доганскаго.   Отношения к Чарльзу Зосту у Сусанны принимали самый острый характер; он не показывался иногда по месяцу, но потом опять возвращался. Сусанна казалась то совсем равнодушной к нему, то плакала, жаловалась, капризничала и непременно делала какия-нибудь неприятности Покатилову.   -- Сюзи сердится, значит, вы кругом виноваты,-- обяснял Доганский.-- А где мой друг Чарли? Я соскучился о нем.   Все это было слишком глупо, и Покатилов начинал чувствовать, что он сходит с ума. Являлось какое-то глухое отвращение ко всему. Когда делалось особенно скучно, он, по старой привычке, исчезал на несколько дней и скитался по разным вертепам.   Эти скитанья на время отрезвляли Покатилова, возвращая ему чувство действительности, то сознание равновесия душевных сил, которое теперь колебалось в нем. А главное, в нем затихала сосавшая его неотступно глухая тоска. Жизнь -- сплошная глупость; значит, не стоит безпокоиться. Собственно нет никаких действительных интересов, нет ничего серьезнаго, кроме вечно одних и тех же хороших слов, которыми большинство людей самым добросовестным образом обманывает самих себя. Одна улица была права, потому что во всех положениях оставалась сама собой и захватывала все шире и шире круг действия. Да, она проникла давно в раззолоченные салоны неизвестно откуда выплывавших миллионеров, в старые барские дома. И, прежде всего, она, эта улица, заражала все самое выдающееся, талантливое, красивое, отзывчатое. Стоило ли жить, когда глаз везде открывал таившуюся заразу и душа проникалась безнадежным скептицизмом?   Возвращаясь однажды из такого путешествия в свою "кумирню", Покатилов нашел дверь не запертой на ключ, как обыкновенно, а в передней дремавшую Улитушку, которая только замахала руками. В кабинете у письменнаго стола, положив голову на руки, сидела Сусанна.   -- Сусанна Антоновна!-- тихо вскрикнул Покатилов, не веря собственным глазам.   -- Я знала, что вы придете...-- тихо ответила Доганская, протягивая руку.   Было часов десять вечера, и в кабинете горела всего одна свечка.   Сусанна сидела в коротенькой собольей шубке и в меховой шапочке. Лицо у нея было спокойное, и только глаза странно блуждали.   -- Я ведь давно здесь сижу,-- продолжала она.-- Мне очень нравится ваш кабинет... то-есть, наоборот, совсем не нравится.   Покатилов с каким-то благоговением поцеловал протянутую холодную руку. Он понимал, что она залетела в его квартиру, как ласточка, загнанная бурей, и ему хотелось согреть эту головку собственным дыханием.   -- Мне было тяжело, и я, право, не помню, как попала сюда,-- смеялась Сусанна, оглядывая комнату.-- Какой, однако, у вас безпорядок... Это нехорошо! Послушайте, где это вы пропадали?   Он засмеялся и ничего не ответил. Ему сделалось вдруг так легко и хорошо. Эти мертвыя стены слышали ея голос, она дышала этим воздухом, ея руки касались письменнаго стола, чего же больше и лучше? Потом он сидел у ея ног и разсказывал все, что видел, что думал и что чувствовал. Она понимала его, но какая-то упорная мысль пряталась в сморщенном лбе и не хотела уйти.   -- Вы еще придете сюда,-- бормотал Покатилов,-- только с другими мыслями. Да, я счастлив вашим присутствием... я вижу всю вашу душу... И вы знаете, что мне ничего не нужно и что здесь вы безопаснее, чем в своей собственной комнате. Да вы теперь и сами никого и ничего не боитесь.   Она быстро вскочила с места и посмотрела на него большими испуганными глазами, а побелевшия губы шептали:   -- Вы... вы знаете... нет, "этого" никто не мог знать... Вы ошибаетесь!..   -- Хорошо... об этом после, а теперь я вас провожу домой, Сусанна Антоновна.   Доганская повиновалась звуку его голоса и, когда уходила из комнаты, незаметно сунула на стол маленький револьвер. Он поймал это движение и улыбнулся.