I.

   "Северное Сияние" в четыре года создало себе репутацию бойкой газеты, которую публика брала на расхват. Успех был колоссальный, сравнительно с другими изданиями, и Покатилов вел дело твердою рукой. Турецкая война, конечно, много помогла этому успеху, но главныя причины лежали глубже. Покатилов сумел стряхнуть с себя обычные газетные предразсудки и создал свою собственную публику. Покатиловская газета не принадлежала к уличной мелкой прессе и не гналась за определенной кличкой либеральнаго или консервативнаго издания.   -- Консервативные и либеральные органы имеют значение там, где есть политическая жизнь, партии и вообще общественная жизнь,-- говорил Покатилов, когда его обвиняли за безпринципность.-- А мы можем писать только для нашего читателя, в этом -- все. Притом еще вопрос, что такое наш либерализм и консерватизм; я хочу сказать, что это -- игрушка, в роде тех машинок, на которых китайцы производят гимнастику пальцев. У меня, кстати, есть целых две таких машинки в моей китайской коллекции.   Своя газета быстро достигла цели: читатель так и валил, благо на страницах "Севернаго Сияния" было насыпано всякаго жита по лопате: тут и науки немножко, и художества, и политики, и внутренней жизни, а главное, работал бойко фельетон. Все, что жизнь выкидывала на свою поверхность, появлялось здесь в той специальной фельетонной форме, которую создала улица. Читатель хватал налету эту легкую и удобоваримую пищу, с жадностью проглатывал ее и постепенно усваивал себе фельетонный способ мышления; он в одно прекрасное утро делал приятное открытие, что знает и политическия тайны разных европейских дворов, и последния слова разных наук, и всякую злобу дня как в столицах, так и в провинции, а главное, все это было так просто, легко, понятно. Другия большия газеты наводили тоску своими длиннейшими статьями и просто пугали читателя, а тут даже как-то уж очень забавно выходило: он, читатель, чувствовал между строк, что ведь совсем же он не глуп и решительно все понимает. Развернул номер "Севернаго Сияния" -- и готово, зарядился как раз до следующаго дня.   Столичная улица заражала своим дыханием самую далекую провинцию, где быстро начали входить во вкус чисто-уличнаго миросозерцания. Серьезные журналы и серьезныя газеты казались скучными и смешными, и читатель уже своим умом догадывался, что они работают в безвоздушном пространстве, в своем собственном мирке, который ничего общаго с действительностью не имел. Вообще читатель вздохнул свободнее, потому что находил разрешение всех своих недоразумений в излюбленной газете.   Через два года у Покатилова было уже за десять тысяч подписчиков, а еще через два года он расплатился из копейки в копейку с Теплоуховым.   Вышла опять оригинальная сцена в теплоуховском кабинете. Покатилов представил все свои счеты и последний банковский чек.   -- Мне остается еще раз поблагодарить вас, Евстафий Платоныч,-- говорил Покатилов с чувством.-- Теперь наши расчеты кончены, но я всегда к вашим услугам.   -- Хорошо!-- с усилием проговорил Теплоухов всего одно слово, не потрудившись даже посмотреть на представленные его вниманию счеты.   Тем дело и кончилось, а в результате его Покатилов очутился обладателем своей газеты, которая будет приносить ему пятьдесят тысяч годового дохода.   Но странное дело: все спорилось в руках Покатилова, газета шла великолепно, его имя уже составляло целый капитал, а между тем в глубине души у него вечно ныло неудовлетворенное чувство. Эти внешние успехи точно служили насмешкой над внутреннею нищетой: там сосала неотступно старая тоска, от которой он не мог забыться ни заграницей ни в чаду уличных похождений, когда за деньги покупал ласки знаменитых красавиц, сделавшихся célébrités du jour на театральных подмостках, в цирке или модных кабаках. Отчасти чтобы разсеяться, отчасти по старой привычке к уличному бродяжничеству, Покатилов прошел всю лестницу этих запретных плодов, которые покупаются бешеными деньгами. В этих темных похождениях его неизменным спутником являлся Бодяга, который был своим человеком за кулисами театров, в уборных цирка и в разных других приемных sui generis. Знакомство с наездницами, танцовщицами, фигурантками, разными певчими птичками и просто представительницами полусвета не могло потушить сосавшей Покатилова тоски: весь этот человеческий сор, накопившийся по привилегированным углам и заугольям широкой столичной улицы, в конце концов внушал только чувство отвращения и той брезгливости, какая сохраняется даже в безнадежно погибших людях. Между прочим, Покатилов переманил от Брикабрака его Фанни -- шаловливую и глупую немку, которая вытянула у Покатилова массу денег, постоянно обманывала его и кончила тем, что Покатилов просто выгнал эту продажную тварь, славившуюся в среде прожигавшей жизнь публики под именем "губки".   Домой Покатилов нередко возвращался совсем пьяный, и ему доставляло особенное удовольствие сильным звонком всполошить спавшаго швейцара. Степенный, седой семеновец торопливо выскакивал навстречу барину и, почтительно поддерживая под локоть, помогал добраться до спальни. Иногда пьяному Покатилову казалось, что он забрался в какую-то чужую квартиру. Неужели все это его, его собственность? Квартирой Покатилова теперь заведывала старая няня Улитушка, которая раздевала его пьянаго и укладывала в постель. Старуха подолгу иногда смотрела на спавшаго воспитанника, вздыхала, качала, дряхлою головой и повторяла стереотипную фразу: Жениться надо... безпременно жениться. Ох-хо-хо, согрешили мы, грешные!   Юленька была большая, и Улитушка поселилась у Покатилова, где зорко стерегла каждую пушинку с какою-то собачьей привязанностью к покатиловскому добру. Своего воспитанника она чуть не боготворила и по-своему извиняла все его недостатки: перебесится и за ум возьмется, все господа смолоду-то на один фасон.   "А уж какую бы невесту приспособили этакому-то орлу,-- раздумывала Улитушка,-- высокую, да белую, да глазастую, чтобы всего опутала сразу. Ох, ловкия есть девушки в этом треклятом Петербурхе!"   За всеми хлопотами и торопливою газетною работой, у Покатилова оставалось очень много свободнаго времени, и его вечно тянуло на Сергиевскую, чтобы еще лишний раз вернуться оттуда с сознанием невозможности счастья. У Доганских он бывал то часто, то редко, иногда провожал Сусанну в цирк, куда она любила ездить по субботам, но разстаться с этою семьей было выше его сил. Покатилов тысячу раз давал самому себе честное слово, что идет на Сергиевскую в последний раз, но один ласковый взгляд Сусанныи -- и честное покатиловское слово таяло, как снежинка, упавшая в воду.   В четыре года Сусанна сделалась еще лучше, чем была раньше; в этой оригинальной красоте годы раскрывали только новыя чары. Теплоухов бывал у Доганских попрежнему и попрежнему молчал, как пень. Молодой Зост сделался своим человеком, хотя держал себя с большим тактом. Это была холодная, эгоистичная натура, с тем особенным закалом характера, который неотразимо действует на женщин. Чарльз часто бывал дерзок и груб с Сусанной, но она выносила от него все и готова была лизать его руки, как собачонка. Для Покатилова все здесь составляло неразрешимую загадку, и он мог только удивляться, как могли переносить всю эту комедию Доганский и Теплоухов, и наконец зачем он сам, Покатилов, является в этот проклятый дом.   Между тем Сусанна держала себя с Покатиловым, как со своим человеком, и за эту опасную близость подвергала его иногда чисто-инквизиторским пыткам: она заставляла его редактировать свои записочки к Чарльзу, заставляла терпеливо выслушивать свои безконечныя излияния по поводу удивительных достоинств удивительнаго молодого человека, повторяла пред ним весь тот сумбур чувств и мыслей, который душил ее, и так без конца. Они вместе обманывали Доганскаго и Теплоухова, вместе лгали, и Сусанне доставляло особенное удовольствие ставить и себя и Покатилова в самыя нелепыя и опасныя положения.   -- Если вы меня действительно любите,-- повторяла Сусанна несколько раз Покатилову,-- то для вас мое счастье должно быть дороже всего -- так? Вы даже должны меня постоянно благодарить за свое тайное счастье, которое я могла бы разрушить одною минутой снисходительности. Ведь всякое счастье заключается в неудовлетворенном желании, в самом процессе достижения известной цели, и чем больше препятствий на этом тернистом пути, тем выше счастье; вот я и хочу сделать вас самым счастливым человеком в мире. Жаль, что вы не пишете стихов, а то у вас в руках все средства сделаться, по меньшей мере, вторым Гейне. Я не гоню вас, и пользуйтесь этим. Одним словом, я, кажется, сделала все, чтобы не подвергать испытаниям ваш характер, и могу поручиться только за одно: что бы со мной ни было, я никогда не решусь разбить ваше счастье. Ну, перестаньте делать такое глупое, трагическое лицо. Это совсем уж не идет умному человеку, который, прежде всего, должен быть философом! Не правда ли?   -- Совершенно верно, но только черезчур великодушно, Сусанна Антоновна. Вы даже пощечину даете, как какую-то милостыню.   В обществе Доганской Покатилов никогда не мог выдерживать характера и быстро переходил от одного настроения к другому: если был он с ней один, прикидывался равнодушным, шутил, пускался в откровенность, в обществе Чарльза делался неестественно вежливым, при Доганском разсказывал глупые анекдоты, при Теплоухове напускал на себя необыкновенную солидность, а при oncl'е или Нилушке держал себя с преувеличенною фамильярностью и даже позволял себе некоторыя дерзости. Сусанна все это замечала, конечно, и только улыбалась глазами, а в крайнем случае делала вид, что совсем не замечает Покатилова, и последний обязательно надувался, смолкал и уходил.   -- Какой он смешной, этот Покатилов!-- смеялась Доганская каждый раз после такой немой размолвки.-- Не правда ли, Николай Григорьевич?   -- Гм... пожалуй,-- соглашался oncle.-- Я не желал бы быть на его месте, Сусанна Антоновна.   -- И вы туда же? Вот, подумаешь, какое фамильное геройство!   Несколько раз случалось так, что Покатилов ловил пристальный взгляд Сусанны, обращенный на него, и она каждый раз смущалась, как пойманный школьник. Что значили эти пристальные взгляды? Покатилов отлично мог припомнить день и час, когда это было: один раз они сидели в столовой, когда Нилушка чуть не подрался с Богомоловым, в другой раз -- в ложе театра, в третий раз... О, этот третий раз Покатилов никогда не забудет: они вдвоем возвращались зимой из цирка в парных санях; Доганская целый вечер была какая-то задумчивая и грустная, а тут вдруг развеселилась. Он помнил это лицо, залитое румянцем, полузакрытые глаза, которые заставили его вздрогнуть, и эту роковую улыбку. Покатилов тихо обнял ее, она не сопротивлялась и дание наклонилась к нему на плечо, а потом точно проснулась от какого-то волшебнаго сна, отодвинулась и проговорила сурово по-английски:   -- Покатилов, вы с ума сошли!   К прежнему обществу, бывавшему у Доганских, прибавилось только несколько смешных старичков с громкими именами. Эти старцы обыкновенно приезжали утром, и Сусанна принимала их с неестественною любезностью.   -- Наши новые друзья!-- коротко рекомендовал Доганский со своею странною улыбкой.-- Роман Ипполитыч! Всегда помните золотое изречение: "Господи, избавь меня от друзей, а с врагами я сам справлюсь".   Oncle заметно постарел и все поднимал свои крашеныя брови, когда встречался с Покатиловым.   -- Ты что-то хочешь мне сказать?-- несколько раз спрашивал его Покатилов.-- У тебя такой странный вид!   -- Нет... так. Это от старости.   За четыре года мужчины все заметно постарели и удивлялись друг другу, конечно, за глаза: у Нилушки образовалась лысина, у Богомолова явились два вставных зуба, Доганский сделался совсем серый, Покатилов пополнел, и в его красивых глазах все чаще и чаще стало появляться усталое выражение. Это еще не была старость, но дело уже шло не к молодости, как говорила Улитушка.   Всего удивительнее было то, что Покатилов часто прямо от Доганских отправлялся на Моховую к Бэтси. Она больше уже не давала уроков у Зоста, с которым разошлась из-за Чарльза: старик узнал через кого-то, что сын познакомился с Сусанной через Бэтси, и сделал гувернантке горячую сцену. Бэтси чувствовала себя виноватой перед этою семьей и постоянно укоряла себя за сделанное преступление. С Юленькой она тоже не занималась, потому что не могла видеть Калерии Ипполитовны. Теперь англичанка занималась переводами из английских газет для "Севернаго Сияния" и этим существовала. Она попрежнему жила в номерах Баранцева и оставалась все такою же чистенькой и щепетильной.   Визиты Покатилова положительно отравляли существование Бэтси. Это был решительно невозможный человек, приводивший Бэтси в отчаяние: придет, сядет на диван, схватится за голову и по целым часам надрывает душу Бэтси своими жалобами.   -- Я дрянной человек, но это мне дает возможность, Бзтси, еще лучше оценить твою чистую душу,-- говорит невозможный человек.-- Сознаю, что я мучу тебя... а разве я сам не мучусь? Да, я виноват, кругом виноват, но что я получил за свою вину? Эта Сусанна совсем сумасшедшая женщина, Бэтси. Я часто ненавижу и проклинаю ее, но меня неудержимо тянет к ней... Я все ей прощу, все извиню, даже собственное унижение, хотя у меня часто является желание задушить ее. Все равно, я плохо кончу!   Бэтси слушала эту безумную исповедь обыкновенно молча и ни одним движением не выдавала своего душевнаго состояния. Один момент душевной слабости, и она опять свяжет себя с этим страшным человеком. Часто ей делалось жаль Покатилова, он был не злой человек по душе и всегда так умел угодить в тысяче тех мелочей, которыя особенно ценятся женщинами, но Бэтси делала суровое лицо и молчала, как убитая.   -- Мне иногда снится вот эта самая комната,-- вслух мечтал Покатилов.-- Да, снится тихое и хорошее счастье, мне вдруг делается до слез жаль вот всех этих мелочей, к которым привык глаз и с которыми связано столько хороших воспоминаний. Я долго плачу во сне, а настает день, и я опять чувствую себя, как пьяница, который не может отказать тебе в первой рюмке. Если бы ты знала, Бэтси, что значит носить в душе постоянный ад!   Раз Покатилов вошел с сияющим лицом и торжественно заявил:   -- Ах, Бэтси, Бэтси, они уже ссорятся, и он больше не любит Сусанны. Да, я слышал своими ушами, как она укоряла его в чем-то, потом грозила, затем плакала,-- словом, все происходит в надлежащем порядке. Мальчик образумился...   -- Я была бы совсем счастлива, если бы этот мальчик образумился,-- проговорила Бэтси с волнением.-- Он лежит на моей совести.   -- Да, да, это ты, Бэтси, подвела его, т.-е. устроила все моя любезная сестрица, а ты только разыграла некрасивую роль. Ах, Бэтси, я четвертый год разыгрываю ту же самую дурацкую роль. На-днях, например, Сусанна посылала меня разыскивать Чарльза по всему городу и не велела без него показываться на глаза... ну, и нашел. Притащил мальчишку на Сергиевскую чуть не за уши... Скажи, ради Бога, на что это похоже?.. Да ведь я первый ни за что не поверил бы подобной нелепости, если бы не проделал ее собственными руками!   -- Я, Роман Ипполитыч, могу посоветовать вам только одно,-- говорила Бэтси.-- Как я слышала, Сусанна начинает обделывать какия-то дела...   -- Это ты про гнилых старичков?   -- Да... Собственно, тут сам Доганский что-то затевает. Может-быт, и неправда...   -- Э, тут все может быть, Бэтси! Этого Доганскаго сам чорт не разберет.   Каждый раз, когда Покатилов уходил, Бэтси провожала его печальными глазами: ей было жаль, что он погибает. Самые успехи для таких людей приносят только несчастье.   Бедной англичаночке приходилось вообще не легко, и она каждый день с тяжелым чувством развертывала свежий номер "Севернаго Сияния", где печатались и ея переводы из иностранных газет. Между газетными строчками притаилось и ея одинокое горе, которое она как-то связывала с этою проклятою газетой. Единственным утешением для нея были приходившие ж ней газетные старички, как Бэтси называла про себя капитана Пухова и Симона Денисыча. Они всегда относились к ней с таким вниманием и так заботились чем-нибудь угодить или развлечь.   -- Вы у нас, Лизавета Ивановна, на дочернем положении,-- обяснял капитан со своею обычною галантностью.-- Да-с. Я всегда думаю о вас в этом направлении: была у меня дочь, потерялась, а потом опять нашлась.   Газетные старички приносили сюда все, что у них накипало на душе, и Бэтси знала отлично малейшия подробности закулисной жизни "Севернаго Сияния" и все тайны номеров Квасовой. Разболтавшись, друзья переглядывались и мысленно обвиняли один другого в невоздержности на язык. Через них Бэтси знала все, что делалось в редакции. Всего умилительнее было то, что и капитан и Симон Денисыч считали себя настоящими заправилами газеты и говорили о ней "мы".   -- Вот летом нам хорошо!-- обяснял Симон Денисыч, попивая кофе.-- Тогда уж никто не будет нам мешать: вся газета в наших руках. Все разбегутся, потому что им ведь все равно, а мы с капитаном все дело орудуем...