II.

   Может-быть, нигде не идет время так быстро, как в Петербурге, т.-е. идет быстро для людей, которые ничего не зарабатывают, а проживают свои последния крохи. Время точно существует для того, чтобы напоминать, когда платить за квартиру, когда швее, прачке, горничной, швейцару. Проживающий крохи только удивляется, в какую прорву плывут деньги, в руки взять нечего, а между тем деньги тают, как вешний снег. Кажется, лишних денег никуда не бросали, наконец позволяли себе только самое необходимое, даже отказывали во многом, и все-таки в конце концов дефицит растет, как незаштопанная прореха. А праздники? Что может быть хуже для такого проедающагося человека этих проклятых петербургских праздников? Особенно солоно достаются Рождество и Пасха, когда, с одной стороны, вся публика, как угорелая, набрасывается на праздничныя покупки, а с другой -- на эту же публику накидывается целая орава голодных ртов: просит на чаек дворник, просит кухарка, лакей, почтальон, пожарные, городовые, разсыльные, капельдинеры, разныя приживалки, кучера,-- словом, нет конца-краю этому прошению, а не дать -- неудобно. Эти маленькия люди сумеют насолить при случае, а главное, неприятно видеть, как они начинают терять к вашей особе всякое уважение.   В течение четырех лет, которыя прожила Калерия Ипполитовна в номерах Квасовой, она испила эту чашу до дна и под конец даже при мирилась со своим пассивным положением, но на сцену выступили новыя злобы, требовавшия новых денег, расходов и хлопот. Иногда Калерии Ипполитовне начинало казаться, что она только вчера приехала в этот промятый Петербург, так эти четыре года были скомканы в какую-то безобразную массу, точно она все время провела где-нибудь на вокзале в ожидании поезда и все оназдывала взять билет, или ее оттирали именно в тот самый момент, когда она уже заносила ногу на подножку вагона. А публика приезжала и уезжала, предоставляя Калерии Ипполитовне приятную обязанность платить "чайки" за свое толканье среди торопливых людей. Особенно ей тошно делалось перед Пасхой, когда Петербург принимал самый праздничный вид и все магазины, лавки и лавчонки были запружены покупающею для праздника публикой. Кроме чисто-праздничных покупок, это время совпадало с заготовлением летних костюмов, с наймом дачи, с тяжелыми воспоминаниями о том, что когда-то это время так же радовало ее, как теперь радует всех других. В душе поднималась тяжелая и тупая боль, а потом делалось как-то решительно все равно; это новое состояние просто пугало Калерию Ипполитовну, и она часто думала про себя, уж не сходит ли она с ума. Она и на себя начинала смотреть как-то издали и со стороны, как смотрят в зеркало, когда хотят разсмотреть себя во весь рост. Иногда Калерии Ипполитовне делалось как-то смешно, когда она перебирала в голове длинный ряд перенесенных неудач: свои безполезныя хлопоты у влиятельных покровителей, как князь Юклевский, барон Шебек и Андрей Евгеньич, а чего-чего ни делала только Калерия Ипполитовна, чтобы встать на ноги: и на бедных жертвовала в один очень влиятельный аристократический комитет, и с кружкой ходила собирать пожертвования в пользу славян, и в спиритических сеансах принимала участие, наконец даже втерлась в какую-то аристократическую религиозную секту. Все это делалось для того, чтобы, во что бы то ни стало, выбиться из своего положения и войти в какой-нибудь из хороших столичных кружков, но все ея усилия оказывались напрасными: сначала дело шло как будто ничего, в ней принимали участие, знакомились, а в конце концов она опять чувствовала себя чужою и лишнею и должна была стушевываться незаметным образом. Если кто действительно делал что-нибудь для нея, так это один Доганский, которому она платила за его услуги самого черною неблагодарностью, а между тем Доганский совал Симона Деписыча и в банки, и в акционерныя компании, и в какия-то промышленныя предприятия, и даже на биржу. На работу мужа в "своей" газете и на свою жизнь в номерах Квасовой Калерия Ипполитовна смотрела, как на что-то временное и случайное, что только пока, между прочим.   Симон Денисыч с величайшею охотой брался за всякое новое место и каждый раз непременно находил, что именно это место точно нарочно для него создано, но проходило два-три месяца, и он по-добру, по-здорову должен был бросать службу. Сначала Калерия Ипполитовна сердилась, делала страшныя сцены, кончавшияся мигренью, плакала, но потом стала относиться к мужу с молчаливым презрением. В последний раз Симон Денисыч потерял место в какой-то компании рыбопромышленников и явился домой с таким убитым видом, что даже Калерии Ипполитовне сделалось его лгал.   -- Опять неудача?-- спросила она, напрасно подыскивая, что бы сказать ему утешающее или ласковое.   Этот простой вопрос заставил Симона Денисыча совсем растеряться; он посмотрел на жену какими-то испуганными глазами, провел рукой по своей лысине и глухо проговорил:   -- Стар я стал, Леренька, и... и... и глуп!   Последнее слово он выговорил с величайшим трудом, точно оно засело у него в горле, закрыл лицо руками и тихо всхлипнула.   -- Simon, что с тобой? Ты нездоров?-- с участием спрашивала Калерия Ипполитовна, неприятно пораженная этою мелодраматическою сценой.   -- Нет, ничего. Я я вот что скажу, Леренька: ничего я не понимаю в нынешних делах. И люди какие-то особенные... новые люди, одним словом. А я не могу, Леренька... нужно кланяться, подделываться, торговать совестью, вот что везде нужно, а я стар и устал. Мне очень тяжело бывает иногда, и я часто думаю, как хорошо было бы умереть.   -- Что же мы будем делать?   -- Мне все равно, Леренька. Уедем куда-нибудь.   -- Ну, уж это вздор! Нужно только потерпеть и не терять энергия. Андрей Евгеньич недавно был у maman и обещал...   Калерия Ипполитовна, против воли растроганная слезами мужа, старалась утешить его, как ребенка, и принялась повторять в сотый раз свои планы и предположения, в которые больше и сама не верила. Ей просто хотелось успокоить беднаго старика, к которому она чувствовала теперь большую нежность, и Симон Денисич действительно успокоился, успокоился гораздо скорее, чем предполагала Калерия Ипполитовна. Вышла опять жалкая детская сцена, и теперь Калерию Ипполитовну душила глупая радость мужа, который принялся мечтать вслух разныя глупости.   -- А у меня есть один проектец, Леренька,-- говорил он, бегая по комнате маленькими шажками.-- Это уж последний... Ты только не сердись на меня, Леренька!   -- Да говори, пожалуйста, без этих глупых предисловий.   -- Я... то-есть меня приглашает к себе Роман... это только одно предположение, Леренька, и ты, ради Бога, не сердись. У него есть место заведующаго политическим отделом... то-есть я хочу сказать, что я окончательно желаю посвятить себя журналистике. Тебе это может показаться немножко странным, но ведь такое время, Леренька, нужны люди...   -- Что же, и отлично... Я ничего не имею против твоих литературных работ, только оставь меня в покое и никогда и ничего не смей мне говорить о своей службе, как и о газете Романа.   Мостов принял это милостивое разрешение за чистую монету и горячо поцеловал руку жены, так что Калерия Ипполитовна еще раз с душевною болью должна была убедиться в глупости своего мужа и окончательно махнула рукой. Конечно, все, что происходило в семье, все эти неудачи и треволнения оставались строжайшей тайной, и Калерия Ипполитовна оставалась по наружному виду все такою же Калерией Ипполитовной, которая держала себя всегда с большим гонором и относилась ко всем другим жильцам номеров Квасовой свысока. Она также при каждом удобном случае делала замечания Зинаиде Тихоновне, постоянно ссорилась со швейцаром Артемием и считала своим непременным долгом повторять всем и каждому, что они здесь только временно и не могут поручиться, что не уедут завтра же, если позволит здоровье Симона Денисыча. Свои неудачи она хоронила у себя дома и была уверена, что никто даже не подозревает горькой истины, а всех меньше, конечно, жильцы номеров Квасовой, эти жалкие "короли в изгнании", как она называла их про себя, повторяя определение капитана.   Но все-таки Калерии Ипполитовне подчас делалось ужасно грустно, именно, когда на нее наваливалось это чувство равнодушия ко всему; и вот в одну из таких тяжелых минут Калерия Ипполитовна как-то машинально отправилась с визитом к Зинаиде Тихоновне. После она сама не могла понять, как это могло случиться, но это так: она, Калерия Ипполитовна, первая сделала визит этой кронштадтской мещанке. Зинаида Тихоновна была тоже крайне удивлена появлением Калерии Ипполитовны в ея двух комнатах и не знала, как ей принять гостью.   -- А я к вам зашла сказать, Зинаида Тихоновна, что мы, во всяком случае, уедем с первым пароходом,-- каким-то равнодушным тоном проговорила Калерия Ипполитовна, занимая на диване самое парадное месго_:.--Мы не пропустим этой навигации, поэтому необходимо... я сочла долгом предупредить вас относительно квартиры...   -- Хорошо, хорошо. У меня есть на примете один господин,-- соглашалась Зинаида Тихоновна, внимательно разсматривая свою гостью, и даже подумала про себя: "Ох!.. должно-быть, она того... с мухой!"   Калерия Ипполитовна действительно держала себя настолько странно, что подозрения Зинаиды Тихоновны имели некоторое основание. Начать с того, что пришла она в такое несообразное время, когда в гости никто не ходит, именно сейчас после обеда, когда Зинаида Тихоновна любила соснут часок-другой, и притом просидела, не вставая с места, битых часов пять. Принять гостью "по-благородному" Зинаида Тихоновна, конечно, умела и вся разсыпалась в самом политичном разговоре: пожалела капитана, ядовито отозвалась о "своей газете", наговорила целую кучу о человеческой неблагодарности, интригах и подлости.   -- Уж не сварить ли кофейку?-- предлагала хозяйка, окончательно входя в свою роль.-- Я бы живою рукой...   -- Пожалуй,-- равнодушно согласилась Калерия Ипполитовна.   -- А кстати я вам и средство от мигрени скажу... Мне одна знакомая чиновница-старушка по секрету его передала... и какое простое средство!.. Докторам-то хоть сколько плати, они и способа не скажут...   Чтобы удивить гостью вполне, Зинаида Тихоновна вытащила самой необыкновенной формы старинный серебряный кофейник, устроенный так, что неопытный человек непременно принял бы этот кофейник за какой-нибудь прибор для опытов по физике. Хитрая штучка, конечно, была приобретена при случае, о чем Зинаида Тихоновна и разсказала, пока возилась с кофейником. Средство против мигрени оказалось очень незамысловатым: в крепкий черный кофе опускался кружок свежаго лимона и вливалась небольшая рюмка коньяку.   -- Я иногда сама лечусь этим средством,-- обясняла Зинаида Тихоновна, приготовляя целебный напиток.-- И отлично действует: по моей комплекции в сон вгоняет.... Для этого случая я всегда финь-шампань держу. Да...   Калерия Ипполитовна нашла, что, действительно, средство не дурно, и обещала непременно его попробовать при первом же припадке мигрени.   -- А ведь я слышу, как вы мучаетесь этою самою мигренью,-- распиналась Зинаида Тихоновпа.-- И сколько раз хотела вам предложить, да как-то все не решалась... Чужие-то люди, Калерия Ипполитовна, всегда больше пожалеют, чем свои. Вот у вас и братец есть и дядюшка, а много ли вы от них внимания-то видите, а вот я всегда вас жалела: все-то вы хлопочете, везде-то вы сами, ну как тут мигрени не быть? А мужчины это разве могут понимать? Взять хоть вашего-то братца, Романа Ипполитыча... Конечно, он теперь большой человек и в капитале скоро будет, а вот настоящаго родственнаго чувства в нем и нет. Ох, нехорошо что-то разсказывают про Романа-то Ипполитыча, сударыня, хотя, конечно, из зависти больше болтают: очень уж он к той-то, к Доганской, то-есть, подвержен, можно сказать даже, совсем в отсутствие ума впадает. И она им тоже вот как крутит: ни настоящаго привету ни настоящаго отказу, а так... тянет только...   -- Сам виноват...   -- Вот уж истинную правду сказали, Калерия Ипполитовна, именно сам виноват... А жаль: такой умный человек и вдруг точно оступился. Эти мужчины, Калерия Ипполитовна, все на один фасон, как двугривенные.   Дамы долго просидели за кофейником, наговорились, и знакомство завязалось: Калерия Ипполитовна нашла, что Зинаида Тихоновна совсем не так глупа, как можно было бы предполагать, а Зинаида Тихоновна сделала приятное открытие, что Калерия Ипполитовна совсем уж не такая гордячка, как ее прославляли все жильцы, а только держала себя по-настоящему. Отчасти Калерию Ипполитовну тянуло к Зинаиде Тихоновне следующее обстоятельство: уроки Юленьки с Бэтси кончились, и упрямая англичанка видимо избегала бывать у Мостовых, так что Калерия Ипполитовна по получала теперь прямых сведений обо всем, что делается у Доганских; между тем Зинаида Тихоновна знала о них ей одной известными путями решительно все, тем оставалось только воспользоваться, благо Зинаида Тихоновна была слабенька на язычок. Входя в комнату Зинаиды Тихоновны, Калерия Ипполитовна чувствовала себя точно на телеграфной станции, соединявшей ее тысячью невидимых проволок с редакцией "Севернаго Сияния", с квартирой Доганских и вообще с тем миром, который ее так интересовал. Эти визиты сначала делались под разными предлогами: спросить что-нибудь, посоветоваться, где купить хороших ниток, а потом знакомство повелось уже запросто, причем немаловажную роль играло изобретенное старушкой-чиновницей лекарство от мигрени. Случалось как-то так, что и хозяйка и гостья страдали припадками этой болезни в одно время, поэтому и лечиться вместе было веселее. Попивая кофе с коньяком, дамы заметно краснели, делались откровеннее и вообще недурно коротали быстротечное время. Калерия Ипполитовна нашла, что это заветное средство действует отлично не только от мигрени, но прогоняет и то страшное чувство апатии и равнодушия, которое так ее пугало.   -- А та, Сусанна-то Антоновна, на все фасоны пошла,-- сообщала Зинаида Тихоновна своей приятельнице.   -- Какие фасоны?   -- Как же... С Теплоуховым-то у ней того, не совсем ладно: глуп он свыше меры, а тоже не слепой. Этот англичанин тут замешался... Ну, не сегодня-завтра, а Теплоухов ненадежен, пожалуй, и сбежит. Вот Доганский и завел новых знакомых, старичков разных, которые падки на женскую-то часть...   Разговор происходил в описываемое нами время, т.-е. вскоре после русско-турецкой войны. Дамы беседовали за кофе. Зинаида Тихоновна за это время заметно пополнела, Калерия Ипполитовна тоже пополнела, но обрюзгла, подбородок отвис жирною складкой, углы рта опустились, на носу просвечивали тоненькия красныя жилки, глаза смотрели с какою-то тупою сосредоточенностью, а в волосах уже серебрилась седина, точно голова была посыпана первым осенним снегом. Обе дамы сидели в самых непринужденных позах, как люди, приготовившиеся побеседовать по душе.   -- Смотреть на них, так даже как будто ничего не разберешь,-- продолжала Зинаида Тихоновна.-- Как будто и Теплоухов на прежнем положении у Сусанны Антоновны, и как будто англичанин этот сильно касается, и как будто англичанин-то пошел уж на удаление. Мужское дело: свое получил вполне -- и бежать. А мне то удивительно, Калерия Ипполитовна, что разве не стало в Петербурге-то красавиц-женщин, каждый год однех французинок сколько навезут; такия красивыя мерзавки, а вот поди же, Сусанна Антоновна всех перешибла своею красотой... Невероятность какая-то. А эти старички-то почище Теплоухова будут, и Сусанна Антоновна через них большия дела обделывает: за ум схватилась.   Калерия Ипполитовна торжествовала, слушая болтовню Зинаиды Тихоновны: все выходило так, как она предполагала. Сусанна увлеклась этим мальчишкой и теперь делает одну глупость за другой. О, как все женщины похожи в своих слабостях и без конца повторяют одна другую. Пусть же Сусанна помучится, а когда потеряет красоту, ее выгонят на улицу, как старую клячу. Теперь она теряет Теплоухова, а на старичков -- плохая надежда, да ниже этого женщине и опуститься нельзя; женщина может ошибаться, делать глупости, но служить приманкой для выживших из ума развалин -- нет, это последняя ступенька возможнаго унижения.   -- Чего же Доганский-то смотрит?-- спрашивала Калерия Ипполитовна.   -- Чего ему смотреть-то, если он сам подводит к жене этих старых чертей. Теплоухова потеряла, ошибочка есть с англичанином, а тут уж не погневайся, матушка. Разговоры-то у него короткие, у Юрия Петровича: возьмет веревку, да и удавит. Такой уж человек особенный... Ведь он Сусанной только и держится. Может, и напрасно это болтают, Калерия Ипполитовна, а только много их, таких-то мужей... Да, и барышни нынешния, ежели разобрать, тоже мое почтение, побольше нас с вами знают.