III.

   -- Я вполне довольна Julie,-- с твердостью повторяла maman Анна Григорьевна.-- Эта девушка получила твердое воспитание и, надеюсь, совсем застрахована от тех глупостей, которыя губят других женщин. Если бы я знала сотую часть того, что знает Julie, то... ну, да об этом теперь немного поздно толковать!   Юленька за эти четыре года совсем выросла и превратилась в настоящую барышню, она "выровнялась" раньше своих лет, как говорила старая Улитушка. Юленька не была красавицей, как это она и сама знала, но в ней было что-то такое "бабушкино", как уверял oncle: средняго роста, худощавая, но крепкая, с решительными движениями и задумчивым дерзком лицом, она умела быть заметной. Всего лучше у Юленьки были умные, большие глаза и характерный разрез рта. Одевалась она всегда в темное, волосы зачесывала гладко, немного по-старушечьи, питала отвращение к бантикам и кружевам, но имела настоящую слабость к хорошим перчаткам, обуви и тонкому, дорогому белью. В своих темных платьях она походила на монахиню, и это придавало ей известный шик и тонкую пикантность. По складу характера Юленька была спокойная и серьезная девушка; она по целым дням лежала с книгой в маленьких бабушкиных комнатах или уезжала на "конке" к Египетскому мосту, т.-е. к oncl'ю, и под его руководством проходила высшую школу спортсменства. Лошадей она любила до страсти и оставляла их только для новых французских книжек, на которыя абонировалась у Мелию. Из-за этих французских книжек у Калерии Ипполитовны вышла первая история с дочерью. Она застала ее раз с томиком сочинений Ришпэна и сделала ей строгий выговор.   Юленька выслушала мать совершенно спокойно и самым обыкновенным тоном проговорила:   -- Какая у тебя, maman, странная манера вечно читать наставления... Можешь успокоиться: я читала много в этом роде, как, вероятно, читала и ты.   -- Несчастная!-- патетически воскликнула Калерия Ипполитовна и сейчас же полетела к maman поблагодарить ее за "твердое" воспитание внучки.   -- Мне остается только пожалеть бедную June,-- язвительно ответила Анна Григорьевна:-- она не виновата, что несправедливая судьба послала ея такую глупую мать.   Калерия Ипполитовна, когда дочери исполнилось семнадцать лет, возымела намерение вывозить ее в свет, но Юленька воспротивилась этому настолько энергично, что настаивать было безполезно.   -- Что я "там" буду делать?-- спрашивала она опешившую maman.-- Очень интересно разыгрывать из себя какую-то западню для доверчивых молодых людей в шестьдесят лет. Нет, maman, ради Бога, избавьте меня от этой жалкой роли: я не настолько красива, чтобы на меня польстился богатый жених, а за беднаго я сама не пойду, следовательно нечего напрасно терять время.   -- Однако чем же ты желала бы быть, Julie?-- спрашивала несколько раз Калерия Ипполитовна.   -- Я?.. А вот чем: так как у меня нет миллионнаго приданаго, то я желала бы быть такою балериной, как Радина или Соколова, а еще лучше наездницей в цирке.   -- Ты говоришь серьезно, Julie?   -- Совершенно серьезно, maman.   Всего лучше чувствовала себя Юленька в холостой квартире oncl'я или когда ходила с ним в театр; они обыкновению занимали ложу только вдвоем и проводили время очень весело. С Калерией Ипполитовной Юленька бывала в театре только по крайней необходимости, когда уже никак нельзя было отказаться; она точно стыдилась матери и отца, чего, впрочем, и не скрывала, т.-е. собственно даже не стыдилась, а относилась к ним лак-то свысока.   К молодым людям Юленька была более чем равнодушна и не выказывала ни малейшаго стремления к приобретению "предмета" на институтский манер. Только один раз, когда ей было лет семнадцать, Юленька, категорически потребовала от oncl'я, чтобы тот ей непременно достал "студента". Найти такового было не трудно, и Юленька усердно занималась с ним математикой два месяца, а потом, соскучилась и дала студенту отставку. Это был какой-то медик, носивший всклоченные волосы, длинные сапоги и плэд, держал себя порядочным волком и раз чуть не подрался с Анной Григорьевной, возымевшей благочестивое намерение познакомить этого юношу с творениями Ѳомы Кемпийскаго.   Отношения Юленьки к Доганскому, который очень часто бывал у Анны Григорьевны, носили самый неровный характер: то она совсем не замечала этого "стараго друга", как называл себя Доганский, то наблюдала его втихомолку по целым часам, то, наконец, начинала его сторониться и вообще, кажется, только в присутствии этого человека теряла свое обычное ровное расположение духа и делалась такою неестественной, чем немало огорчала Анну Григорьевну.   Доганский, конечно, не мог не замечать этого и, в свою очередь, делался неестественным: старался показать себя умным человеком., высказывал остроты и даже начинал говорить о нравственности.   -- Подозревает Julie что-нибудь или нет?-- несколько раз спрашивал Доганский Анну Григорьевну.   -- Кажется, подозревает, но от нея ничего не добьешься: Julie скрытна, как обезьяна... Надеюсь, что при том твердом воспитании, какое мы ей дали, никакое открытие ея не убьет.   -- Да, но все-таки... она еще девушка и многаго не может понимать...   -- Послушайте, что это вы начинаете сентиментальничать, как какая-нибудь выжившая из ума старушонка?-- обрезала Анна Григорьевна своего сротежэ.-- Вот еще новость: девушка!   Раз весной, в тот промежуток, когда столичная публика еще не успела разехаться по дачам, Юленька каталась с oncl'ем верхом. День был теплый и светлый, и они обездили почти все острова. От скорой езды и свежаго воздуха Юленька разгорелась самым здоровым румянцем и была в самом отличном настроении духа; ездила она отлично, хотя не выдерживала характера и своею горячностью портила лошадь. Oncle был записной ездок и сидел в седле, как вылитый вместе с лошадью; он молодел в такия прогулки на десять лет и испытывал истинное наслаждение, что может передать внучке хотя ничтожную часть своих талантов.   Лошади устали, и oncle предложил проехать шагом по широкой береговой аллее, которая на Елагином от моста ведет к point'у.   -- Теперь море великолепно.-- говорил старик, снимая шляпу, чтобы вытереть платком потный лоб.-- Кстати посмотрим, как наш яхт-клуб отличается: скоро будет гонка на гичках, и теперь идут экзерсиции.   -- Вот чего я не понимаю -- это удовольствия сидеть, скорчившись, в узкой лодчонке и махать руками,-- заметила Юленька, гладя взмыленную шею фыркавшей лошади.-- Скакать на лошади, ехать на пароходе, даже по железной дороге -- все это понятно, но безцельно барахтаться вот в этой луже...   Юленька не успела докончить фразы, потому что их чуть не смяла показавшаяся из боковой аллеи кавалькада: впереди галопом скакала Доганская с Зостом, а за ними в некотором отдалении в безпорядке следовали сам Доганский, Покатилов и Теплоухов.   Дсганская сейчас же узнала oncle'я по лошадям и сильною рукой осадила своего скакуна какой-то необыкновенной золотой масти; oncle раскланялся с Доганской и отрекомендовал свою внучку, которая пристально разсматривала Сусанну с ног до головы.   -- Вот вы какая,-- как-то задумчиво протянула Доганская, долго не выпуская руки Юленьки из своей.-- А я так много слышала о вас от Юрия... мы так давно не видались с вами.   -- И мне тоже очень хотелось взглянуть на вас,-- засмеялась Юленька, сдерживая танцевавшую под ней лошадь.   -- Вот и отлично, Юленька... Извините за фамильярность: я так привыкла вас называть про себя. Вы... на pointe? Поедемте вместе...   Юленька не видала Сусанны лет семь, т.-е. не видала так близко, как теперь, и нашла, что это была совсем другая женщина, ничего общаго не имевшая с тою черномазою Сусанной, которая жила у них в Заозерском заводе. Вместе с этим, Юленька почувствовала, что Сусанна красивее ея и лучше сидит в седле. На молодого Зоста она не обратила особеннаго внимания, как вообще не интересовалась молодыми людьми.   Дамы поехали впереди, и Сусанна заговорила, наклоняясь в седле к Юленьке:   -- Julie, а что вы скажете, если бы я предложила вам сейчас же отправиться ко мне?.. Я знаю, что это будет неприятно вашей maman, но я так соскучилась о тебе, голубчик... Нам ведь нечего делить с тобой... да?   -- Нет, когда-нибудь в другой раз...   -- Знаешь, мне ужасно хочется обнять тебя и расцеловать,-- продолжала Сусанна, не слыхав ответа Юленьки.-- Прогоним этих мужчин и поедем одне, или лучше пусть oncle проводит нас до Сергиевской, а потом мы и его спровадим.   -- Зачем?-- сухо спросила Юленька, выпрямляясь.   -- Да так... мне нужно вас... тебя видеть. Повернемся минуточку на point'е и полетим домой, т.-е. ко мне.   Доганская в своей светло-серой амазонке из китайскаго шелка и такого же цвета низеньком цилиндре с вуалем была очень оригинальна, особенно рядом с очень скромно одетою Юленькой. Кавалеры и дамы образовали очень живописную группу на point'е, где теперь никого не было; Покатилов спросил Юленьку о здоровье grande-maman и maman просто и показался ей таким скучным и вялым. Впрочем, она его давно не видала.   -- Находишь, что я постарел?-- спросил Покатилов, поймав взгляд племянницы.   -- Да... желала бы сказать тебе комплимент, Роман, но боюсь обидеть тебя излишней откровенностью.   -- А вот я могу быть с тобой откровеннее, Julie,-- с улыбкой ответил Покатилов, задетый немного за живое.-- Ты сегодня очень мила...   -- В присутствии Сусанны я не могу гордиться и этим... да? Не желаете ли что-нибудь передать maman, то-есть моей maman?   Покатилов ничего не ответил и только с улыбкой посмотрел на бравировавшую Юленьку таким торопящим, измученным взглядом, что той стало даже немного неловко.   К Сусанне Юленька, однако, не поехала, а только пообещала быть у ней на-днях, когда она будет совершенно одна.   -- Это вы смастерили эту "неожиданную" встречу?-- строго спросила Юленька oncl'я, когда они вдвоем возвращались с островов.   -- То-есть... Что ты хочешь сказать этим? Я тут не виноват ни душой ни телом. Клянусь тебе, что это была совершенная случайность. Ты обещала, кажется, Сусанне быть у ней на-днях?   -- Да, обещала, и вы проводите меня.   Oncle что-то проворчал про себя и поднял свои могучия плечи.   -- Что же тут особеннаго?-- спрашивала Юлепька совершенно спокойно.-- Ведь я бываю же у тебя... Доганский бывает у grande-maman.   -- У меня -- это другое дело... Собственно, я ничего не имею, а просто спросил. Нужно сказать твоей maman, по крайней мере...   -- Ну, это совершенно лишнее!-- резко ответила Юленька.-- Вы все тут перессоритесь между собой, а я буду виновата во всем... А какая Сусанна красивая, нет, красавица... не правда ли?   -- Гм... д-да... то-есть в своем роде, пожалуй, и красавица.   -- Если бы я была мужчиной, я никому не отдала бы такой женщины...   -- Д-да.. гм...   -- А впрочем, это слишком глупая и скучная история: "он" и "она"... Ты поступил благоразумнее других, оставшись старым холостяком.   -- Гм... д-да...   Юленька сдержала слово и в сопровождении oncl'я отправилась к Доганской, которую предупредила о своем визите за день. Сусанна встретила гостей в передней и горячо расцеловала Юленьку из щеки в щеку; она была одета с тою дорогою простотой, с какою одеваются только очень богатыя женщины, Юленька в своем темном платье среди богатой обстановки казалась, действительно, монахиней, но именно это и привело Сусанну в неподдельный восторг.   -- Oncle! Вы, голубчик, отправляйтесь в бильярдпую, вас ждет Евстафий Платоныч!-- выпроваживала Сусанна oncl'я.-- А мы с Юленькой поболтаем одне: я не велела никого принимать.   -- Все это прекрасно!-- соглашался oncle, разставляя широко ноги.-- Но вы не забывайте, Сусанна Антоновна, что человеческое терпение имеет свои границы...   -- Это вы относительно еды... да?.. Ну, отивавляйтесь в буфет, там все найдете...   Сусанна принималась несколько раз обнимать Юленьку и прижимала еи голову к своей щеке. Пока Юленька разглядывала окружавшую ее роскошь, Сусанна без устали болтала, как умеют болтать женщины, встретившияся после долгой разлуки. Юленька должна была переменить несколько мест, потому что Сусанна желала усадить ее самым комфортабельным образом,   -- Я тебя ждала, Julie, с таким нетерпением, точно ты мне родная дочь,-- шептала Сусанна, сжимая в своих руках руки гостьи.-- Это смешно для тебя, потому что ты еще ребенок... Ах, нет, ты большая, совсем большая и милая... да?.. Маленькая моя крошечка, как ты по-монашески носишь волосы... а?.. И ни одной светлой пуговки во всем костюме... Мне это нравится.   -- А ты хоть немножечко помнишь меня, Julie?-- спрашивала Доганская, не давая гостье сказать ни одного слова.-- Да?.. чуть-чуть... когда я жила у вас приживалкой. Да, я тогда была такая дрянная девчонка и ненавидела тебя, потому что завидовала. Я ведь злая была?.. А теперь ты большая и я так рада видеть тебя. Что же ты молчишь, голубчик?   -- Да вы мне слова не даете сказать, поневоле замолчишь. Во-первых, я не люблю целоваться, во-вторых, вы просто сумасшедшей какой-то выглядите, вон как накинулись на меня.   -- Да-да, какая ты недотрога! Только, пожалуйста, без "вы", милочка. А накинулась я на тебя потому, что у меня почти нет знакомых женщин, с кем я могла бы душу отвести.   -- Плохую же в таком случае находку ты сделала, Сусанна,-- суха засмеялась Юленька.-- А где Бэтси? Ведь она занималась с тобой.   -- Бэтси бывает, но она такая странная, эта Бэтси, хотя я и люблю ее. Да ведь ты же, наверное, знаешь про меня всю подноготную и поэтому великодушно избавишь от некоторых щекотливых обяснений. Oncle страшный и неисправимый болтун и, наверное, посвятил тебя во все мои тайны... да? Ну, тем лучше, моя хорошая. Ах, как я боюсь за тебя, Julie: Калерия Ипполитовна узнает, что ты была у меня, и тогда...   -- И тогда, как теперь, ничего не будет.   -- Как ничего?   -- Да так.   Сусанна посмотрела недоверчиво на спокойно улыбавшуюся Юленьку и на минуту задумалась: сухой тон неприятно поразил ее; это было для нея новостью. Ей хотелось иметь около себя теплую женскую душу, а от этой девушки веяло таким холодом.   -- Мне давно хотелось видеть тебя,-- продолжала Сусанна после небольшой паузы,-- видеть для того только, чтобы сказать тебе, что я совсем не такая дурная женщина.   -- А разве кто это говорит?   -- Да... про меня много говорят лишняго, и я часто бываю такая несчастная, если бы ты только могла понять такое состояние, Julie. Нет, лучше никогда ничего не понимать, а вот будь такая холодная и неприступная, как теперь... это лучше в тысячу раз! Таким людям только и стоит на свете жить... Вот что, милочка, ты, может-быть, хочешь есть, а я тебя душу своими разговорами.   -- Пожалуй...   -- Ну, так пойдем в столовую и будем ужинать часа три. Ты что больше всего любишь?   Сусанна хотела сказать Юленьке так много, о чем думала все эти дни, и, как бывает в таких случаях, ничего не успела сказать, а теперь этот глупый ужин, к которому непременно выползут дурак Теплоухов и oncle. Но Теплоухов и oncle были уже в столовой, где беседовали самым мирным образом за бутылкой вина.   -- Вы не знакомы?-- спрашивала Сусанна гостью, показывая глазами на Теплоухова.-- Евстафий Платоныч Теплоухов, моя старшая дочь Julie,-- отрекомендовала она Юленьку Теплоухову, который молча пожал руку "старшей дочери", чуть-чуть улыбнулся из вежливости, и так-таки ничего не сказал.   -- Мы сегодня будем кутить,-- говорила Сусанка, усаживаясь рядом с Юленькой.-- Господа, вы говорите что-нибудь между собой и оставьте нас в покое.   -- Вот это мило!-- возроптал oncle.   Юленька любила покушать основательно и теперь работала ножом и вилкой с самым серьезным видом, отвечая на сыпавшиеся на нее вопросы Сусанны с комическим лаконизмом.   -- Да ты какая-то деревянная, Julie?   -- Будешь деревянной, когда мешают есть!   Oncle хохотал от души над этою сценой, закинув свою седую стриженую голову назад; Теплоухов несколько раз внимательно вглядывался в Юленьку и даже, кажется, желал принять участие в этом разговоре, но только пожевал губами и поправил галстук. Вообще Юленька держала себя необыкновенно оригинально, и ея присутствие наполнило столовую настоящим весельем, какого в ней давно не было; собственно, Юленька не старалась никого забавлять, не подбирала остроумных слов, даже не улыбалась, но она как-то вся дышала какою-то заразительною и здоровою радостью. То ленивая и вялая по целым дням, то "лихорадочная", как сегодня, Сусанна вдруг почувствовала, что эта Юленька точно старше ея, и Сусанна улыбалась и старалась держать свою гостью за локоть. Oncle был в восторге от внучки и только удивлялся про себя, что он никогда еще не видал ее в таком настроении.   Юленька выпила полбутылки краснаго вина, вытерла губы салфеткой и, переводя дух, проговорила серьезно:   -- Теперь мне остается только поблагодарить m-r Теплоухова за приятную беседу... Что может быть лучше человека, который не мешает ближнему есть?.. Не правда ли, Сусанна?   -- Да! Евстафий Платоныч -- неоцененный человек, хотя и не без слабостей,-- задумчиво ответила Сусанна, стараясь поближе сесть к гостье.   -- Именно?   -- Очень любит, например, играть в шахматы. Вот не желаешь ли, Julie, попытать счастья?   -- Я? С удовольствием.   Все веселою гурьбой отправились прямо в будуар, где сейчас же и устроилась игра. Теплоухов играл с Юленькой, а Сусанна помогала последней. Oncle вдруг как-то присмирел и сморщился.   "Дурак я старый, выживший из ума дурак",-- думал oncle, тяжело ворочаясь в кресле.   Пока происходил шумный ужин, в кабинете хозяина сидел один старый и дряхлый человек; он придвинул кресло к самой двери и, приложив ухо к замочной скважине, чутко прислушивался к происходившему в столовой разговору и улыбался счастливою улыбкой, когда слышался самоуверенный голос Юленьки. Несколько раз он порывался встать и присоединиться к ужинавшей компании, но какой-то инстинкт заставлял его оставаться на том же месте, чтобы не разогнать единственнаго хорошаго чувства, которое теперь согревало своею теплотою его утомленную, старую душу, полную греха и отчаяния.   "Ведь это моя дочь... моя!.." -- шептал старик с блаженною улыбкой, чувствуя в Юленьке частицу самого себя: он тоже всегда был и смел, а находчив, и полон радости жизни.   Читатель, конечно, догадывается, что тот старик был сам Доганский.