IV.

   Лето Доганские проводили обыкновенно в Павловске, где у них была своя очень красивая дача, выстроенная в дачно-русском стиле, с шатровою крышей из гонта, с широкою галлереей-крыльцом, с неизбежными башенками, вычурною деревянною резьбой, пузатыми колонками и маленькими стрельчатыми окошечками. Конечно, вся эта национальная городьба была размалевана зелеными, красными, желтыми и синими полосками, звездочками, петушками, драконами и тому подобною сказочною премудростью. Лучше всего был сад из старых лип и сиреневых аллей. Рядом была дача Теплоухова, походившая на сказочную избушку на курьих полисах; это был домик всего в три окна, спрятавшийся в зелени акаций и тополей.   Oncle и Покатилов нанимали дачу вместе тоже в Павловске, и Юлепька поселилась у них, потому что жить где-то в первом Парголове, где Мостовы жили третье лето, было слишком скучно. Таким образом в Павловске составилась своя очень веселая компания, и дачное лето пошло своим чередом: концерты, экскурсии, пикники, а главное -- та условная дачная свобода, которая как-то сближает людей.   Юленька сделалась полновластною хозяйкой на даче oncle'я и в то же время являлась душой всего общества; когда она уезжала в Парголово, все чувствовали, что чего-то недостает, начинали придираться друг к другу и вообще скучали, как умеют скучать на петербургских дачах.   Сусанна, кажется, больше всего занята была лошадьми и постоянно ездила то верхом, то в шарабане, то в мудреном английском экипаже, который Покатилов называл "ящиком из-под свеч". Особенно любила Сусанна кататься с oncl'ем, причем они часто встречали Чарльза Зоста, который поджидал их обыкновенно верхом где-нибудь в парке. Этот молодой человек держал себя с чопорным превосходством и мог промолчать целый вечер, когда это требовалось..-- И чорт его знает, что это за человек!-- удивлялся иногда Покатилов в минуту откровенной беседы с oncl'ем, обыкновенно за бутылкой хорошаго вина где-нибудь в тенистом уголке.-- Английский недоросль по-нашему, а, поди ты, какой гонор на себя напускает. И ведь глуп, как пробка, а, наверное, такая же жила выйдет, как родитель. Откуда это у них берется: все Митрофанушка и недоросль, только и заботы, что верхом ездить да грести веслом, а глядишь, из этакого балбеса такое промышленное, дерево произрастет... В крови это у них, подлецов!   -- Д-да...-- протягивал задумчиво oncle, думая о чем-то другом.-- Вот что, Гоман, ты ничего не замечаешь за Julie?   -- Ничего, кроме того, что девка с жиру бесится... а что?   -- Да так... гм...   -- Перестань, пожалуйста, кряхтеть и говори толком!-- сердился Покатилов.   -- Мне кажется, что Julie тоже начинает быть неравнодушна к этому Чарльзу. Вот человек, подумаешь, навязался!   Oncle в сердцах даже плюнул, а Покатилов долго хохотал над его предположением, потому что Julie совсем не того разбора девица, которая стала бы таращить глаза на таких набитых дураков; это умная девчонка, и еще вопрос, что у нея на уме.   Переселение Юленьки в Павловск, конечно, не обошлось без семейной истории: это была решительная битва, проигранная Калерией Ипполитовной в присутствии maman. О своем намерении провести лето в Павловске у oncle'я Юленька предупредила мать сейчас после Пасхи, но та не обратила на это особеннаго внимания, по крайней мере, придавала этому заявлению вид ребяческой выходки.   Раз, когда Калерия Ипполитовна заехала на Васильевский остров навеетить maman, Юленька повторила свое заявление. Это было уже совсем серьезно, и Калерия Ипполитовна даже растерялась немного, но потом собрала всю свою энергию и совершенно спокойно проговорила:   -- Вот и отлично, Julie, что ты подняла этот разговор в присутствия maman. Мы его и обсудим втроем.   -- Отчего же не обсудить?-- соглашалась Анна Григорьевна, прищуривая свои темные глазки.-- Военный совет устроим, mon ange.   Конечно, у maman были очень оригинальные взгляды на многое, но в данном случае Калерия Ипполитовна смело разсчитывала на ея поддержку, потому что на карту ставилась репутация молодой девушки -- раз, а второе -- авторитет матери.   -- Я очень многое позволяла Julie до сих пор и смотрела на все сквозь пальцы,-- заговорила Калерия Ипполитовна с театральным спокойствием,-- но в данном случае я решительно протестую... Помнишь, Julie, как ты отправилась с oncl'ем к Сусанне? Это была очень резкая выходка с твоей стороны, но я не сказала тебе ни слова... но сказала потому, что желала предоставить тебе полную свободу одуматься самой. Я понимаю всю безполезность сухих наставлений, а также и то, что лучший советник -- опыт. Притом я могу относиться пристрастно к Сусанне, следовательно была бы пристрастна... Хорошо. Но переселиться в Павловск молоденькой девушке и жить на одной даче с такими неисправимыми старыми холостяками, как oncle и Роман, по-моему -- навсегда погубить свою репутацию. Я боюсь высказать больше, чем желала бы. Теперь ваше мнение, maman.   -- А мое мнение, mon ange, таково, что это предразсудок,-- ответила Анна Григорьевна и, когда Калерия Ипполитовна сделала испуганное лицо, она повторила:-- Да, я это считаю предразсудком. Наша девочка получила такое твердое воспитание, что застрахована от специально-женских глупостей.   -- Maman, вы, вероятно, ошиблись... вы совсем не то хотели сказать?.   -- Нет, милая, я еще не настолько выжила из ума,-- обиделась старушка, начиная бегать по комнате.-- Да, да!   Калерия Ипполитовна вспылила и, конечно, расплакалась; она укоряла и maman, и дочь, и весь свет в неблагодарности, грозила бросить их и уехать, куда глаза глядят,-- одним словом, устроила семейную сцену по всем правилам искусства.   Анна Григорьевна и Юленька все время молчали и только изредка переглядывались, как заговорщики.   Когда наконец Калерия Ипполитовна кончила, maman с обычною ядовитостью сухо заметила:   -- Тебе, милая, остается только пустить в ход родительское проклятие, как это делают разныя солдатки и пуассардки.   -- В самом деле, maman, к чему такия жестокия сцены?-- заговорила Юленька совершенно спокойно.-- Вы из самой простой вещи делаете Бог знает что. Я ведь не прошусь у вас куда-нибудь на балы, не требую разных тряпок, а в остальном, право, лучше предоставить меня самой себе. Надеюсь, что я не из тех кисейных барышен, которыя целую жизнь дрожат за свою репутацию; я совсем не желаю изображать из себя невесту, maman, как вам уже известно. Мне всего дороже моя свобода -- и только. Кажется, желание довольно скромное, по крайней мере, я так понимаю вещи.   -- У тебя нет сердца, Julie,-- проговорила Калория Ипполитовна и махнула рукой.   В номерах Квасовой разыгралась та же сцена с новою силой, причем Калерия Ипполитовна явилась в роли несчастной матери и в порыве чувства даже бросилась перед Юленькой на колени. Но и это было напрасно: у Юленьки сердца все-таки не оказалось.   -- Если бы у тебя был другой отец, ты никогда не смела бы так разговаривать со мной, негодная девчонка,-- перешла Калерия Ипполитовна в другой тон.   -- Maman! Я думаю, нам удобнее не касаться этой темы!-- ответила невозмутимая Юленька.   -- То-есть какой темы? Ну, повтори!   -- Об отце...   Калерия Ипполитовна остолбенела и долго не могла опомниться.   --Ага!.. Так ты все знаешь,-- с разстановкой говорила Калерия Ипполитовна, хватаясь за голову.-- Тебе все "это" обяснили, несчастная... тем хуже для тебя... Боже мой, Боже мой!.. Теперь я, действительно, могу быть совершенно спокойной за тебя, потому что тебе больше и узнавать ничего не осталось.   -- Maman, пожалуйста, прекратимте этот разговор. Я ничего не знаю и ничего не хочу знать, кроме того, что очень люблю вас и, вместе с тем, хочу быть свободна, как всякий взрослый человек... Я, действительно, девушка без сердца, как вы говорите, поэтому...   -- Поэтому тебя следовало бы посадить в сумасшедший дом, но я предоставляю тебя твоему благоразумию. Ты, действительно, умнее нас всех начинаешь жить, и я могу только пожелать тебе всякаго успеха...   Мать и дочь разошлись врагами, и Юленька в тот же день отправилась с oncl'ем в Павловск. Дорогой она болтала самым беззаботным образом, как лучшая из дочерей. Oncle все присматривался к ней и наконец решился спросить:   -- У тебя было обяснение с maman?   -- Да...   -- И что же?   -- Да ничего, всякий при своем остался.   Юленька немного задумалась и прибавила:   -- Я решительно не понимаю подобных женщин, как maman или Сусанна... Вечные нервы, вечные вспышки и порывы, да ведь это одно уже само по себе хуже всякаго несчастья!   -- В чем же, по-твоему, счастье?   -- По-моему?.. Очень просто: день прошел весело, вот и счастье, и главное, чтобы никто не стоял над тобой, не тянул тебя за душу, не говорил жалких слов. Я счастлива, например, в данный момент, что сижу, говорю, думаю, как хочу, и никому и ни в чем не обязана давать отчета: хорошо -- мое, дурно -- тоже мое, а я все-таки свободна.   Oncle молча притянул за талию к себе внучку, взял одною рукой за подбородок, несколько времени смотрел ей в глаза и горячо поцеловал в лоб.   -- Ты умнее нас всех, девочка,-- бормотал он, отвертываясь к окну вагона, чтобы скрыть навернувшияся на глаза слезы.-- Мы не люди, а какая-то труха, ну, трухой и умрем. Какая-то там поэзия, сентименты, нервы... тьфу!.. Если бы в наше время были такия женщины... ну, да это все равно для тебя...   Oncle вообще сильно привязался к своей оригинальной внучке и ухаживал за ней с каким-то родительским чувством. Смешнее всего, выходило то, что oncle начинал ревновать Юленьку то к Теплоухову, то к Зосту, то уже к самому Доганскому. Этого седого эпикурейца безпокоили еще неизведанныя им чувства вечной тревоги и безпокойства за близкаго человека, создававшия в воображении тысячи невозможных и совсем диких предположений. В первый раз oncle почувствовал это, когда привел Юленьку к Сусанне и когда Юленька села играть с Теплоуховт в шахматы. Oncl'ю показалось, что Теплоухов посмотрел на эксцентричную девушку с обидным вниманием. Это была первая капелька горечи, шевельнувшаяся в душе "седого младенца". Теперь в Павловске oncle чувствовал себя не совсем в своей тарелке, потому что Юленьке опасность грозила со всех сторон, и необходимо было ее предупредить. Даже по ночам oncle часто ворочался в своей постели, перебирая события дня и отыскивая в них скрытую беду.   "И чорт меня дернул увезти эту девчонку сюда!-- ругался oncle.-- Калерия была совершенно права!.."   Перебирая в уме всех действовавших лиц, oncle только морщился: народ был все мерзавец на мерзавце, если разобрать серьезно, и Доганский, и Теплоухов, и он, сам oncle, никогда не были праведниками, а такие молодцы, как Роман и Чарльз -- и подавно. Больше всего oncl'я смущала мысль о том, достаточно ли порядочно их общество для молодой девушки. Доганские принадлежали к тому кругу, который находился под сомнением у настоящих порядочных людей: темныя дела самого Доганскаго, странная репутация Сусанны, наконец, этот Теплоухов, торчавший вечным бельмом. В сущности, oncle ничего определеннаго не знал ни о средствах Доганскаго, ни о характере отношений Теплоухова к Сусанне; мало этого, он, бывая сам у Доганских изо дня в день, решительно не знал, что за человек был сам Доганский.   "Нет, это дело очень серьезное, и необходимо следить за девочкой!-- говорил oncle самому себе и, действительно, неотступпо следовал за Юленькой везде, как тень, хотя и старался замаскировать свой наблюдательный пост.-- Если эта Сусанна в самом деле находится в связи с Теплоуховым, да еще заманила этого мальчишку Чарльза, да еще Роман со своею глупостью, ну, это плохие примеры для Юленьки!"   Слишком занятый своими планами и намерениями, oncle решительно не хотел замечать, что за Juliе наблюдает не менее его внимательно и сам Доганский.   В июне поспели ягоды, и вся компания, группировавшаяся около Догансних, несколько раз отправлялась к одному знакомому ягоднику, у котораго были великолепныя гряды поспевшей клубники. Это было на окраине Павловска, и вся компания ездила туда верхом. В одну из таких поездок, когда все были заняты собиранием ягод, в борозде, где около одной гряды сошлись Теплоухов и Julie, произошло что-то необыкновенное: Юленька была в малороссийском костюме и, засучив рукава выше локтя, бойко собирала ягоды с кустиков и клала их прямо в рот; Теплоухов помогал ей, и когда она, потянувшись через всю гряду за какою-то необыкновенною ягодой, потеряла равновесие и готова была упасть, теплоухов схватил ее за голую руку и помог ей встать на ноги. Юленька звонко засмеялась.   Но в этот момент около них точно из-под земли выросла долговязая фигура Доганскаго; губы у него тряслись, лицо было бледно, и он задыхавшимся голосом едва мог проговорить:   -- Евстафий Платоныч! Мне нужно сказать вам несколько слов.   Они отошли к изгороди, и Юленька видела, что Доганский наговорил Теплоухову что-то такое необыкновенное, что тот даже покраснел, хотя и не возражал. Она инстинктивно поняла, что дело идет о ней, но что мог говорить Доганский про нее Теплоухову? Что Теплоухов не дал ей упасть и схватил за руку, так до этого никому дела нет.   В это время к Юленьке подошел встревоженный oncle и немым взглядом спросил, что такое случилось.   -- Я решительно не понимаю ничего,-- сердито ответила Юленька, пожимая плечами.   Вечером все дело обяснилось. После ужина, когда oncle лежал уже в постели и просматривал газету, к нему, без доклада вошел Доганский; весь он был ужасно взволнован и выпил два стакана воды, прежде чем мог заговорить.   -- Я к тебе по делу!-- торопливо заговорил Доганский, шагая около кровати oncl'я.-- Будь моим секундантом.   -- Что-о!.. Секундантом?.. Да ты, кажется, с ума сошел.   -- Нет, я не сошел с ума, а говорю совершенно серьезно: я буду послезавтра драться с Теплоуховым; одним секундантом будет Зость, а другим -- ты.   -- Из-за Сусанны?-- коротко спросил oncle.   -- Нет; да это все равно: я должен убить этого мерзавца.   -- Да в чем же, однако, дело? Чорт знает, что такое!   Доганский самым безсвязным образом разсказал, что он своими глазами видел, как Теплоухов давеча схватил Юленьку за голый локоть и чуть не уронил на гряду, и что он этого не может позволить.   -- Я предлагал Теплоухову извиниться перед Юленькой сейчас же, при всех!-- продолжал Доганский в прежнем волнении.-- Но это животное не хочет понимать правил приличия, и я должен размозжить ему пустую голову!   -- Позволь, Юрий Петрович, да ты с какой это стати вступился тут?-- заговорил oncle, поднимаясь с постели.-- Я видел эту сцену, хотя она происходила и не совсем так, как ты обясняешь, но дело в том, что Юленька живет у меня, наконец, она мне внучка, а ты-то при чем тут? Если кому драться с Теплоуховым, так уж это мне.   -- То-есть как же это так?-- бормотал Доганский.-- Ах, да ты ничего не знаешь... На кого, по-твоему, походит Julie?   -- По-моему, на бабушку...   -- Пожалуй... а еще?   -- Еще?.. На себя, как большинство добрых людей.   -- А ты но замечал в Julie некотораго сходства, особенно когда она смеется... ну, например, со мной?   -- Да ты с ума сошел... С чего ты это взял?   -- Нет, серьезно, ты по замечал такого сходства?   Oncle почесал затылок, встряхнул головой и издал неопределенный звук, как бык, упершийся лбом в стену.   -- Это, значит, правда, что разсказывали про тебя и Калерию?-- проговорил он наконец с большим трудом и, получив утвердительный знак со стороны Доганскаго, философски заметил:-- А ведь, если разобрать, так ты порядочный подлец, Юрий Петрович, как и вообще все мы... Чорт возьми, действительно, в девочке есть частица твоей шальной крови, и немалая частица... да, чорт возьми!.. Теперь я понимаю, как я был глуп до сих пор.   -- Странное дело, я просто не могу жить без Julie,-- говорил Доганский, посасывая потухшую сигару.-- Это какое-то совсем болезненное явление. Я давеча готов был устроить формальное заушение Теплоухову. В глазах потемнело даже... Вот и толкуй, что значит какое-нибудь глупое органическое чувство. Послушай, пойдем, пошатаемся, успеешь выспаться.   -- Пожалуй!-- согласился oncle, не умевший кому-нибудь отказать.-- Кажется, уже светает?   -- Тем лучше!   Oncle оделся на скорую руку, захватил свой плэд, и они отправились прямо в парк.   На дачах везде было тихо, только дворники мели улицу, поднимая облака пыли; в лесу было сыро и пахло травой, в вершинах деревьев слабо чирикали утренния птички, откуда-то пахло дымком.   Доганский, нахлобучив шляпу на затылок, колотил своею палкой по стволам берез и напрасно старался раскурить не хотевшую гореть сигару; он безсвязно говорил что-то такое о Julie, о своей любви к ней, об ея необыкновенном характере, повторялся, хлопал oncl'я по плечу и вообще походил на человека, бежавшаго "с девятой версты".   -- Странно, что я стесняюсь в присутствии Julie,-- обяснял Доганский.-- Как-то так жутко делается и вместе хорошо... Именно в ней есть что-то, чего нет в других.   -- Да, Julie -- философская голова и поучит нас с тобой, как жить на белом свете. Чертовское этакое спокойствие... точно сам делаешься лучше.   Утренний холод, однако, давал себя чувствовать, и oncl'е напрасно кутался в плэд; у него даже зубы начинали стучать.   Когда они возвращались домой, солнце уж поднималось над лесом в сверкавшем радужными переливами тумане, и со стороны Павловска поплыла пестрая волна смешанных звуков, точно невидимый машинист завел и пустил в ход необыкновенно сложную машину.   В припадке откровенности oncle разсказал Доганскому все сомнения, волновавшия его за последнее время, а также и то, как он ревновал Julie к нему, Доганскому. Доганский улыбался счастливою улыбкой и молча пожал руку oncl'ю.   -- Как же насчет дуэли?-- спрашивал oncle, когда они подходили к своим дачам.   -- А ну ее к чорту!-- засмеялся Доганский.-- Я так теперь счастлив, так счастлив!.. Спасибо, старина!   -- Ну, а Теплоухов?   -- И Теплоухова к чорту!.. Нас с ним сам чорт связал веревочкой.   -- Однако... послушай, Юрий Петрович, скажи мне откровенно, что этот Теплоухов... то-есть какия его отношения к Сусанне?   Доганский задумчиво улыбнулся и тихо проговорил;   -- Есть вещи, о которых не принято говорить.   Пожав еще раз руку oncl'ю, Доганский усталою походкой направился к калитке своей дачи, а oncle все стоял на одном месте и переживал неприятное чувство.   -- Нет, мы решительно подлецы,-- проговорил наконец oncle и даже плюнул.   Старые грешники еще раз раскланялись издали и разбрелись по своим гнездам.   "Это какая-то история о благочестивом разбойнике,-- ворчал oncle, закрываясь одеялом с головой.-- Ох, уж эти женщины; везде-то оне напутают... Чорт знает, что такое получается!"