По этому широкому ответвлению караван ехал уже четвёртые сутки. Четвёртые сутки колёса телег и ступни разумных давили гладкий обтёсанный камень.
Почему, когда во всей империи между городами грунтовые дороги, Гравский тракт выглядит как нечто инородное, будто несвойственное эпохе? Широкий, в нём могли спокойно разъехаться сразу четыре телеги, а само полотно обтёсанных камней было сделано под едва заметным уклоном от центра к краям.
Почему тракт шёл между холмами, но ближайшие начинались чётко за два километра от краёв полотна? И хоть земля ещё была скрыта под истончавшимся снежным покровом, шедшие рядом разумные в своих восхищённых рассказах не единожды упоминали, что земля там идёт с небольшим уклоном к холмам.
Почему частенько от тракта ответвлялись такие же мощёные дороги, уходя на север и пропадая в густых лесах? Этими дорогами наш караван пользовался каждую ночь. Вечерами телеги съезжали на такую дорогу и заезжали в лес, где мы и ночевали.
Почему вот эти отходящие дороги, шириной в две телеги, углублялись в лес настолько, что их конца не было видно? Почему и они были сделаны с небольшим уклоном?.. Многие вопросы «почему» рождались в моей голове. Но хотя бы на один подобный вопрос я получил ответ в тот день, когда караван выехал из Магнара.
Почему разумные вслух молили своих богов о защите, а охраны в караване хватило бы разорить небольшой город? Ответ заключался в расположении тракта.
Так-то из Магнара к королевству остроухих проложено две дороги, огибавшие огромную территорию холмов. Северный Гравский тракт и южная грунтовая дорога, отходящая от тракта буквально в месте его появления.
На дорогу по тракту нужно ровно восемь день, или чуть больше в холодные зимние дни — но с южной дорогой всё иначе. Снег сейчас тает, и грунтовку колёса разобьют, увеличив путь на многие дни — да и в сухую погоду потребуется не меньше десяти дней. Но если тракт идёт по открытой местности, оставляя деревья в стороне на многие километры, то грунтовка всегда касается опушек различных лесов. В них запрятаны форты и остроги, тянущие сложною, но волную лямку. Те огромные леса ни империя, ни королевство не признают своими, и в них со всех земель стекаются разумные в поисках лучшей доли. Эти форты да остроги именно что живут ночной охраной караванов и торговлей припасами, привезёнными из Магнара или Фраскиска. Если ехать по южной дороге, то припасов с собой брать много не надо — как минимум зерно для лошадей купится в остроге по сходной цене.
Сейчас же, в скользящем по каменному тракту караване, в каждой из шестидесяти повозок четвёртая часть кузова отводилась под провиант. А ещё, через каждые десять повозок, караван перемежали две телеги с фуражом для почти сто пятидесяти лошадей, включая четырёх всадников из наёмников для разведки. Охраны же на каждую телегу было по два авантюриста, притом в этой ораве были не только ратоны и нутоны, но и дворфы и даже где-то мелькали широкие спины орков.
Пассажиров же было немного, перед отправкой из Магнара начальник каравана огласил цифру: тридцать четыре. Сразу после была сказана ещё одна цифра — двести четырнадцать. Именно столько разумных попросились примкнуть к каравану и просто идти рядом. Они или платили за что-то определённое, либо вовсе ничего не платили и еду несли с собой, сами добывали воду и заботились о ночлеге, и в случае нападения на караван обязаны были отбежать от телег. Иначе будут убиты охраной как возможные лазутчики, даже если это младенец на руках матери. Пассажиров, караванщиков и оплативших охрану от других разумных отличали небольшие белые платки, повязанные на запястьях и плечах.
Вот из-за этой простой математики и получалось, что тракт хоть и короче, но грунтовой дорогой ехать всяко спокойней, проще и безопасней. К тому же мы частенько проезжали в километрах от скверных мест, или днём слышали дикий рёв из дальних лесов, куда уходили мощёные дороги. Но разумные в караване боялись не скверны, не монстров, не бандитов и не зверья. Они боялись чего-то другого.
Так получилось, что в своей телеге я оказался единственным пассажиром. Я прекрасно понимал, что на свете мало желающих ютится с ксатом, и новость об одиночестве воспринял положительно. Тем более что ехал я в закрытом полукруглым тентом кузове, и восседал на мягкой перьевой подушке, выданной караванщиком. Не стесняясь компании ящиков да мешков, я с удовольствием заворачивался в плащ, превращался в кожаный кокон и наслаждался теплом. С каждым днём весна забирала права у зимы, и я уже не так сильно мёрз, и куртка с магическим подогревом спасала, но всё равно старался лишний раз не рисковать.
Но в моём одиночестве был огромный минус. Я никого не мог расспросить об этой тайной опасности, а на привалах и ночлегах в устоявшуюся компанию пассажиров ксата не впустят. Приходилось довольствоваться разговорами шедших рядом разумных, примкнувших к каравану. Благо они все считали, что в кузове никого нет и много о чём говорили — но главного я так и не услышал ни от них, ни от конного разъезда. Они каждый вечер скакали по каравану, предупреждая о скором повороте на ведущую в лес дорогу.
И сегодня, когда вечернее солнце накренилось к горизонту — рядом с колонной телег в очередной раз проскакал наёмник.
— Боги милостивы к нам, — конник говорил громко, стараясь быть наверняка услышанным. — Мы добрались. Головная телега свернёт на путь с минуту на минуту.
— Как там, внутри? — робко спросил караванщик.
— Ничего и никого. Была чья-то ночлежка, но не меньше десятины дней назад.
— Великий Вагнуртон, хвала тебе! — восторженно прошептал караванщик, а затем отогнул полог тента и радостно посмотрел на меня. — Скоро приедем. Уж сегодня точно ночевать будем в тепле.
— Где именно ночевать?
— Через час увидишь.
После всего услышано сидеть в кузове уже не хотелось. Отогнув тент, я перелез через бортик и сел рядом с возницей. Караванщик поначалу сопротивлялся, да и места для второго разумного не было, но махнул рукой и продолжил следить за лошадью.
Я невольно вздрогнул от воздуха, наполненного сыростью от тающего снега. Идущие рядом с повозкой попутчики будто и не заметили моего появления, радостно переговариваясь о пройденной половине пути и скором ночлеге.
Среди примкнувших было очень много семей с детьми всех возрастов. Рядом с нами шла семья нутонов с мальчиком лет пяти, за весь день сильно уставшим и под вечер нашедшим пристанище на плечах отца. При словах о скором ночлеге мальчик оживился и принялась донимать папу стандартными детскими вопросами: а как скоро мы придём, а долго ещё идти, а что там такое будет, а чего мы в том городе будем делать, и другими подобные им. Отец мало того, что который день тащил за спиной солидного размера сумку, в каждой руке по котомке и вот ребёнка на плечах, так ещё был страшно уставшим и едва переставлял ноги — но спокойно отвечал сыну. Правда, односложно, ничего нового я так и не узнал.
Вскоре караван съехал с тракта на дополнительную дорогу, всё так же укрытую среди холмов — и существующая действительность меня озадачила ещё сильнее. Дорога начала медленно углубляться в землю, по сантиметру каждые несколько метров, а уклон полотна изменился во внутреннюю сторону. Когда дорога спустилась примерно на метра два — караван въехал в огромную арку, выложенную массивным жёлтым кирпичом в ближайшем холме. Высотой арка была достаточной для трёх телег, поставленных друг на друга, а шириной и все четыре разъехались бы без проблем.
Тоннель медленно уходил под землю, воздух полнился сыростью, но лёгкий ветерок дул в лицо. Зажглись фонари и факела, осветившие для простых разумных то, что я уже и так давно видел. Стыки между кирпичами везде были одинаковы, на всём протяжении туннеля, а в месте перехода каменной кладки дороги в кирпичную стену — там не было даже куцей травинки и клочка мха, будто им не за что зацепиться.
Караван спускался не меньше десяти минут, уйдя под землю на метра четыре, пока повозки не въехали в широченный зал, разделённый водосборной канавой на две равных части. То, что было дорогой, через два десятка метров от входа резко расширялось, углублялось на многие метры и превращалось в настоящий сточный канал, уходящий далеко в темноту для простых разумных, и в ещё одну широкую арку для меня. Сам же зал, шириной в десятки метров, высотой в три повозки и поделённый надвое каналом — с правой стороны закрывался стеной из камней с проходом в середине зала, где через канал проложен мост из кирпичей всё того же жёлтого цвета.
