Джейн включает телевизор. Выбирает чёрно-белый фильм с актрисой, которая уже лет сто как умерла. В комнате тускло, единственный свет исходит от телевизора.

Я делаю глоток колы и ставлю бутылку на пол. Нас разделяет миска с попкорном, наполненная до краёв.

Что я здесь делаю? Почему я не там, где находился всегда и где мне лучше быть? И почему я не хочу находиться там, где мне лучше быть?

Прилагаю усилие, чтобы смотреть на экран и проявить интерес к фильму, полному сцен разных оттенков серого, в котором люди большую часть времени танцуют чечётку, и перестать задаваться вопросом, почему я чувствую себя виноватым. Не то чтобы это было легко, чёрт возьми: вся моя философия об отношениях между адвокатом и клиентом полетела к чертям.

Рассеянно опускаю руку в миску. И задеваю пальцы Джейн. Она вздрагивает, как от удара током. Миска подпрыгивает, повсюду сыплется снег из мягкого липкого попкорна; им забрызганы даже её волосы и платье.

— Фу-ты, — говорит она, не слишком раздражаясь, просто слегка смущаясь. Джейн трясёт волосами со рвением промокшего щенка, пытаясь привести себя в порядок. — Наверное, надо сделать ещё, — продолжает она и опускается на колени на пол, чтобы собрать этот странный снег.

То же самое делаю и я.

Фильм продолжает рассказывать историю, которую я не знаю, пока мы стоим на коленях на ветхом ковре. Я в смокинге стою на коленях на ветхом ковре, в доме, похожем на обувную коробку, с девчонкой, полной сложных тайн, которая предложила мне хот-дог и бутылку кока-колы. Я, должно быть, сошёл с ума. Это не я здесь. Парень с руками, испачканными карамелью, не может быть мной.

Внезапно я замечаю у неё в волосах зёрнышко кукурузы. Я протягиваю руку, чтобы убрать его. Никто не говорит, кроме актёров в фильме на заднем плане. Даже моя совесть молчит, пылает, но не дышит.

Мы оказываемся ближе — на четвереньках, как кошки. С таким наклоном туловища Джейн не может спрятать свою грудь, которая выглядывает между шелковой драпировкой декольте, что свисает вперёд, как зияющий карман. Соски похожи на фарфоровые наконечники. От холода или возбуждения? В доме не холодно, значит?.. Из ямочки у основания её шеи медленно стекает капля пота. Эта единственная капля кажется мне самым похотливым из всех, что я когда-либо видел.

Джейн не осознаёт этого и продолжает уборку.

У меня даже нет оправдания, что пьян. Я трезвый, но всё равно мудак. Если бы я мог… если бы я только мог… Я бы уложил Джейн на ковёр, полный скрипучего попкорна, и целовал, словно так и должно быть, словно это нормально, правильно. А потом трахать её до рассвета.

Но я бы сотворил херню.

Горе тому, кто будет иметь дело с девушкой с таким прошлым и таким настоящим. Неуклюжая 23-летняя, как подросток. Хрупкая, как стекло.

Горе тебе, если не можешь ничего ей пообещать, не можешь ничего ей дать, не можешь быть для неё ничем, кроме сиюминутного опыта.

Не могу я делать с ней то, что делаю с другими. Они знают, мои намерения, и делают то же самое со мной, причём никто не выигрывает, и никто не проигрывает.

Поэтому я собираю разум, как если бы он был раскатанной по земле вещью, и найден спрятанный в пыли.

— Уже поздно, Джейн, я лучше пойду.

— Окей, — лепечет она. Джейн встаёт, а я инстинктивно помогаю, протягивая ей руку. — Я сама могу, — протестует она уворачиваясь.

Я провожу рукой по волосам, стараясь казаться спокойным, не выдать искушения, которое на несколько мгновений полностью затуманило рассудок. Стараюсь не дать ей понять, что оказался на грани и готов был вести себя как тот говнюк Джеймс Андерсон.

Нет, не как он. Если бы она не захотела меня, я бы остановился. Может, я и придурок, но не подонок.

— Увидимся в понедельник у помощника прокурора, — это последнее, что говорю я, прежде чем уйти.

— Хорошо, — последнее, что говорит она.

Затем Джейн исчезает за дверью своего дома, похожего на обувную коробку.

Досадно, но, как ни странно, именно внешний мир мне кажется меньше.

***

Домой я не еду. Не собираюсь рисковать встретить Лилиан (на тот случай, если обещание дождаться меня не блеф). Сомневаюсь, что она настолько глупа, чтобы ждать всерьёз, но даже малейшей вероятности достаточно, чтобы заставить меня пойти в другое место.

Я чувствую себя неуверенно, как тот подросток, который ещё живёт во мне и время от времени напоминает, что я не повзрослел, а только двигаюсь вперёд. Если бы встретил Лилиан у дома, я мог впустить её, и мы оказались бы вместе в постели. Сегодня я уже боролся и не думаю, что устою перед дальнейшими провокациями.

Не то чтобы Джейн меня провоцировала. Она ничего не делала. Она просто существовала, и это делает всё ещё более непонятным. Обычно я не замечаю ничем не выделяющихся женщин. Слишком много усилий. Джейн не провоцировала меня, она не обладает той красотой, что обычно меня привлекает, и поэтому не понимаю, почему она мне нравится.

Единственный способ перестать задаваться вопросами и не изводить себя «почему» — отправиться в ночной клуб. В Виллидже недавно открылся один, и сейчас это самое модное место, там живая музыка и танцпол. Меня не интересуют музыка и танцы, честно говоря, я ненавижу хаос, но в данный момент это единственное лекарство от искушения думать.

Попасть внутрь не так-то просто. Для других. Вышибала тут же открывает передо мной красный шнур.

Шум — это то, что мне нужно. Музыка не оглушает, а отдаётся эхом между рёбер. Длинная, блестящая барная стойка из цельного дерева окружена людьми, заказывающими коктейли. Типичный клиент — чванливый мудак с кучей денег. Типичный клиент — это я. Нет ни одной девушки, которая не выглядела бы как модель. Нет ни одного мужчины, который выглядел бы как заурядный офисный работник, зарабатывающий тридцать тысяч долларов в год. Идеальное место, чтобы отвлечься от девушки, которая не похожа на модель и всё же застряла в мыслях.

Я заказываю «Манхэттен», а затем неразбавленный виски. Пара девушек пытаются соблазнить «классический костюм». Мне ещё не приходилось — никогда — самому заводить разговор с женщиной.

Так продолжается почти час: ко мне подходят цыпочки, я предлагаю им выпить, они предлагают закончить вечер у них, осознанно показывая свои буфера. Я инстинктивно вспоминаю Джейн, когда она наклонилась, чтобы собрать попкорн.

Ещё виски, пожалуйста.

Затем, оглядевшись по сторонам, я окончательно понимаю, что моя миссия — не думать, забыться, стереть всякую видимость ясности — сложнее, чем ожидалось.

Среди группы придурков находится самый настоящий мудак.

Джеймс Андерсон. Почти наверняка обкуренный и пьяный. Он сидит за столиком, на коленях у него девушка. Твою мать, совсем мелкая. Ей уже есть двадцать один? Должны быть, если её пустили, но выглядит она, как сильно накрашенная шестнадцатилетняя.

У меня руки чешутся. Хочется подойти к этому придурку и реально разбить ему лицо, на глазах у всех. Мне хочется схватить его за шею и сломать ему нос о стену.

Быстро обдумываю возможные последствия. Я определённо принесу вред Джейн и жалобе, которую она намерена подать. У засранца появится ещё один повод прикинуться преследуемой жертвой. Конечно, я могу загнать его в угол без зрителей, и тогда ему понадобится пластический хирург.

Я встряхиваюсь.

Откуда во мне этот инстинкт мести? Джеймс Андерсон всегда оставлял меня равнодушным. Я давно знал, что он идиот, избалованный папенькин сынок, который тратит свои карманные деньги на кокаин и шлюх. Но я никогда не испытывал такой яростной потребности заставить его заплатить за проступки. Не по отношению к нему. Моя ненависть всегда была направлена на Эмери.

Мысль о его руках на Джейн вызывает у меня оскал, но я остаюсь на месте. Сначала я отделаю его в суде, а потом буду ломать ему зубы один за другим.

Я оборачиваюсь, возвращаю своё внимание к красивой девушке, которая настойчиво рассказывает мне о себе, а потом задаёт вопросы, спрашивает, один ли я, не хочу ли проводить её в квартиру в Сохо.