Не знаю, будет ли тебе приятно получить моё письмо, и, главное, не знаю, будет ли тебе приятно получить картину. Я даже не знаю, будет ли тебе до меня дело и захочешь ли ты что-нибудь вспомнить.

Если захочешь, это мой подарок. Если нет, можешь делать с картиной что хочешь.

Я решила написать свой портрет не из тщеславия, а чтобы проверить свою смелость. Потому что мне нужно начать не бояться.

Ты протянул мне руку помощи.

Ты был первым, кто не увидел во мне монстра. Я говорю о внутреннем монстре, об убийце, о маленькой психопатке, о той у кого бог знает какие жестокие мысли. А потом ты перестал замечать и мой шрам, я знаю. А потом ты избил Джеймса Андерсона и сделал это ради меня. Ты попал в беду из-за меня.

Спасибо тебе, Арон, правда.

Я знаю, что ты из кожи вон лез, чтобы стать моим другом, знаю, что ты испытывал ко мне сострадание и нежность, и я знаю, что тебе нравилось целовать меня, хотя я никогда ни с кем раньше не целовалась и почти наверняка была ужасна. Я знаю, что по-своему ты любил меня.

Если теперь у меня есть силы противостоять моим самым страшным кошмарам, тем, которые заставили меня чувствовать себя неадекватной в жизни, то это также благодаря тебе.

Я не знаю, увидимся ли мы ещё. Мне больно говорить «прощай», поэтому ничего не напишу.

Я даже не сказала Дит, которая была так добра ко мне и которая не знала о портрете, если тебе интересно. Это был наш с Моррисом секрет. И если тебе интересно и это, то нет, между ним и мной ничего не было. Я согласилась позировать, приходила к нему домой, но ничего не было.

Ничего и не могло произойти.

И не потому, что он не способен разглядеть во мне какую-то красоту: он показал её на картине. Ты заметил, какая красивая и крутая эта девушка? Ты видел эти прекрасные крылья? Ты заметил, что у неё нет шрамов?

Ничего не произошло и не потому, что он не показался мне привлекательным, интересным, выдающимся. Моррис подарил мне картину, он не просил платы, он сохранил тайну, сделал меня красивой, потому что его сердце тоже прекрасно.

Но ничего не могло случиться, потому что… Я люблю тебя.

Вот, я сказала это.

Я люблю тебя.

Это неправда, что ты мне недостаточно нравишься.

Я не знаю, насколько тебя могут волновать мои чувства, не знаю, что будет между тобой и Лилиан, не знаю, насколько ты изменишься после шести месяцев в тюрьме. Я не знаю ничего, кроме этого: я люблю тебя.

Ты всегда будешь здесь, где здесь — это сердце, желания, память, мечты.

Ты всегда будешь во всём, за что я буду цепляться, чтобы не упасть, когда мне снова станет страшно.

Джейн

Слушание как напалм на рану. Я уже была эмоционально сломлена, я была стеклом, которое кто-то резал алмазным остриём, и то, что происходит, разбивает полностью.

Я как обычно сбегаю, как раз в тот момент, когда Арон набрасывается на другого адвоката, мужа Лилиан.

Я сбегаю и отправляюсь жить в мотель. Любой. Не хочу, чтобы кто-то искал меня и разговаривал со мной. Я запираюсь в безымянной комнате, практически не принимая пищи, в течение времени, которое, мне кажется, бесконечным, хотя проходит всего несколько дней.

Затем я возвращаюсь домой, чтобы забрать свои вещи.

Натан пытается остановить меня. Затем он пытается понять и говорит:

— Так ты уезжаешь? Не делай этого, дитя. Не позволяй местам и событиям вытеснять тебя: оставайся и сражайся.

— Я устала от борьбы. А ещё я немного устала от самой себя. От своей эмоциональности, от постоянного ощущения, что я — камешек в центре циклона. Так не должно быть. После всего, что пережила, я должна была стать очень сильной, а вместо этого, когда падаю, мне больно, как в первый раз.

Я считаю правильным рассказать Натану обо всём, что мне пришлось пережить, чтобы он полностью меня понял. Он слушает молча. Не делает никаких замечаний, не выдаёт больше жемчужин мудрости о том, как лучше всего преодолевать боль, и наконец говорит мне нечто, явно не имеющее отношения к моей истории.

Он говорит:

— Я прочитал в бульварном журнале, что Арона Ричмонда приговорили к шести месяцам за неуважение к суду. Он избил адвоката ответчика до такой степени, что сломал ему челюсть, а твоему преследователю несколько рёбер. Я не сторонник физического насилия, ты знаешь, я за диалог и прощение, но тебе не кажется, что Арон сделал это ради тебя? Не думаешь, что он хотел по-своему защитить тебя? Ты не одна, Джейн. У тебя есть я и многие другие друзья. А теперь у тебя есть он. Ты не одна. Не убегай снова.

От потрясения, я прижимаю руку к губам. Не могу не думать о том, что Арон сидит в тюрьме из-за меня.

Я причиняю боль другим, даже не желая этого.

Я либо убиваю их, либо создаю им проблемы.

Ещё одна причина уехать.

Мне жаль это делать, как никогда в жизни, жаль терять кого-то. Я буду сильно скучать по ним всем.

Но я не могу остаться.

Я должна освободить их от своего присутствия, а себя — от потребности в них. От потребности в нём. Как людям нужно видеть, слышать, осязать, чувствовать запах, вкус. Я буду чувствовать себя человеком, потерявшим сразу все чувства.

Однако выбор нового пути — единственное решение.

***

Я переезжаю в этот мотель. И перед отъездом из города мне нужно кое-что сделать. Я звоню Моррису и говорю, что готова позировать для портрета. Но он не должен будет выставлять его. Ему придётся отдать портрет мне. И пока пишет, он не должен ничего говорить Дит.

Он соглашается без возражений. Мы встречаемся у него дома, не разговариваем, не ведём себя как друзья, мы становимся только художником, который рисует, и моделью, которая не модель, а девушка, что сидит, положив подбородок на одну руку, с грустным, застенчивым видом человека, который не понимает, почему художник кажется таким вдохновлённым тем ничтожеством, которым она себя считает.

Пару раз я рискую поддаться искушению навестить Арона. И не поддаюсь только потому, что боюсь, вдруг он сожалеет о своём поступке, учитывая, где сейчас находится, и встреча со мной не доставит ему удовольствия. Вдруг это напомнит ему, что я ошибка и случайность?

Но я хочу подарить ему картину.

Не знаю почему.

Может быть, потому, что какая-то часть меня надеется, что я ошибаюсь и Арону будет приятно напоминание обо мне.

В конечном счёте это тоже смелость, и если я хочу походить на изображённого Моррисом самоуверенного ангела с крыльями, готовыми подтолкнуть его к полёту, мне придётся начать бросаться в пустоту без страховки.

***

Я никогда не делала этого раньше.

Путешествовать, я имею в виду.

Между детством, заключённым в навязанные матерью правила, и юностью, когда сама стала заключённой в тюрьме, я всегда считала, что мир очень мал. Я не могла представить себе величия, потому что никогда его не видела.

Я училась в небольшом колледже в маленьком городке в Теннесси, жила в паре тихих малонаселённых городков на границе Огайо и Пенсильвании, но потом начала чувствовать себя угнетённо.

Поэтому я переехала в Нью-Йорк.

Многие говорят, что мегаполисы подавляют человечность маленьких, бессильных существ вроде меня. Те, кто так говорит, не знают, насколько сокрушительными могут быть города в человеческом масштабе, где каждый знает каждого, хотя на самом деле никто никого не знает.

Мне было хорошо в Нью-Йорке именно потому, что я была для него никем. То, что заставляло других чувствовать себя чужими, позволяло мне чувствовать себя свободной. У меня не было прошлого, и город не волновало моё настоящее. Для Нью-Йорка я была такой же девушкой, как и все остальные, а не Джейн Фейри, которая-убила-свою-мать.

Теперь всё кончено.

Прошлое вернулось, чтобы раздавить меня, и даже Нью-Йорк стал очень маленьким. Уехать просто необходимо.