— Никакому студенту не под силу подделать воспоминание с такой детализацией за десять-пятнадцать минут, которые есть у участников соревнований с момента объявления результатов жеребьёвки и до начала боя. — Чистая правда. Об этом писали в учебниках, об этом мне не раз говорил Синицын, растолковывая прописные истины телепатии и старательно акцентируя внимание на том, что работа с памятью в любом виде — занятие опасное, требующее невероятной концентрации и уровня самоконтроля. И проще всего работать именно с тем, что уже есть в твоей голове.

— Артур, вы сможете сейчас попытаться передать мне эти воспоминания? — Подала голос Анастасия Белёвская, вполне себе оправившаяся от столкновения с моей недоделанной защитой. — Я смогу подтвердить или опровергнуть их подлинность.

— Да. — Что ж, новому опыту я рад всегда, а получение этого самого опыта под присмотром квалифицированного специалиста всяко лучше самодеятельности. Да и особой сложностью процесс при передаче от телепата к телепату не отличается: нужно просто вывести нужное воспоминание на внешний слой ментального поля, после чего позволить другому псиону это воспоминание считать. То, что я лишь теоретически себе представляю процесс — это уже дело десятое. Да и кто у нас быстро учится? Правильно, ваш покорный слуга!

В отличии ото всех остальных направлений псионики, телепатия в первую очередь требовала не понимания физических законов, — без которых, впрочем, всё равно не обходилось, — а высокого уровня самоосознания, воли и самоконтроля. И среди всех доступных мне направлений лучше всего дела обстояли именно с менталом, так как наедине со своим разумом я прожил много, очень много лет. Каждое воспоминание и каждая мысль были открыты мне, что позволяло прекрасно ориентироваться в ментальном поле. И сейчас мне предстояло зачерпнуть нужные воспоминания из ядра, прокрутить их в виде мыслей и вывести на внешний слой, аккуратно приоткрыв защиту.

Процесс затянулся на долгих три минуты, но в итоге я отчётливо ощутил прикосновение ко внешним слоям своего ментального поля, а после — и «отдачу» слепка воспоминаний, которые не передавались в прямом смысле, но воспринимались чужим разумом и как бы им копировались.

— Подлинные. Воспоминания — подлинные. — Тихо произнесла Белёвская, поджав губы. Могу её понять: людям не чуждо сострадание даже в отношении незнакомых людей, а там было, чему сострадать. — Я могу это гарантировать.

Обер-комиссар тяжело выдохнул и потянулся было к карману, но одёрнул самого себя. Курить в чужом кабинете как-то не комильфо.

— Сможешь спроецировать эти образы на меня?

Родственница Хельги кивнула, и за пару минут передала увиденное обер-комиссару. Тому увиденное понравилось ещё меньше, ибо в его эмоциях поднялась сдерживаемая, но всё-таки буря. Человек явно горел своим делом и чтил закон, так что произошедшее в стенах альма-матер его огорошило, расстроило и разгневало.

— Артур, я полагаю, что на сегодня у тебя уже есть планы? — Бросил он, не сводя взгляда с Алексея Михайловича.

— В каком-то смысле, господин обер-комиссар. Учёба и тренировки, по большей части. — Не покривил душой? Не покривил. Ведь даже пятьдесят один процент — это уже большая часть.

Но как же мою душу согревали эти холодная ярость и решимость, которой воспылали сотрудники весьма влиятельного комитета по управлению псионами высокого класса опасности! И даже опасения касательно мести попавших под удар личностей и дворянских родов не могли испортить мне настроение. Да, всё это можно было попытаться обставить изящнее, например, переговорив с обер-комиссаром наедине, но вы правда думаете, что никто не догадался бы о том, что именно я приложил руку к началу расследования?

Единственный человек во всей академии, вступившийся за всеми гонимую девушку?

Да и в целом у меня просто не осталось вариантов: или так, или смириться с прошлым и забыть о справедливом возмездии на долгие годы, сидя под колпаком у государственных структур, которые с меня глаз не спустят и почти гарантированно заметят любые попытки навредить конкретным личностям. И раз уж я пообещал самому себе никогда больше не сожалеть о несделанном…

Обещания нужно выполнять.

— Тогда на сегодня ты свободен. Мой человек наведается к тебе этим вечером, сообщит о времени завтрашней встречи. — И не только, ибо гонять отдельного сотрудника ради того, что можно просто сказать по телефону будет только дурак.

А на дурака Андрей Ворошилов не походил.

— Благодарю. Господин обер-комиссар, госпожа комиссар, господин директор, Виктор Васильевич… — Я вновь отделался одним кивком, перечислив имена и обозначив, что прощаюсь со всеми. Заодно это позволило мне привлечь к себе направленное внимание, восприняв испытываемые всеми присутствующими эмоции. «Господин директор» находился в глубоких раздумьях, и на меня как будто бы не злился. Ощущение, словно он просто принял факт наличия проблемы, и теперь пытался её решить. Виктор Васильевич источал смирение и нечто вроде ощущения подтверждения собственных предположений. Никак ждал, что я поступлю именно так. Обер-комиссар… Он был зол, и не в последнюю очередь на присутствующего сейчас в кабинете человека, несущего ответственность за всю академию. Не фонила только Белёвская, но оно и понятно: закрылась наглухо.

Я бы сам так сделал, если бы мне было важно скрыть даже слабенькое эхо эмоций. Но сейчас то, что я «вымывал» наружу должно было послужить лишним доказательством моей искренности в глазах другого телепата, да и полностью исчезать из ментального восприятия я пока не умел. А надо научиться, ведь это, по сути, позволит мне стать невидимкой для других менталов. Неслабое подспорье будет всюду, где бы я по итогу не оказался. Хоть на войне, хоть в спецслужбах каких.

Последнее, впрочем, наиболее вероятно.

Я вышел из кабинета, аккуратно прикрыв за собой дверь. Мой путь лежал в центральный холл, где меня дожидалась как минимум Ксения, а как максимум — и остальные…

— Итак… — Обер-комиссар дождался, пока дверь с той стороны захлопнется, и нарастил толстую воздушную прослойку, отделяющую кабинет от коридора. — Господин Зубов, вам есть, что сказать по этому поводу?

— Юноша скор на суждения, господин обер-комиссар. Травля… имела место быть, но её поддерживало слишком большое число дворянских родов. Любая попытка соблюсти закон в нашем случае могла привести к движениям, не нужным Его Императорскому Величеству. Вы и сами должны это понимать куда лучше нас, так что я, возможно, зря распинаюсь. — Внешне немолодой мужчина не выказывал особых признаков беспокойства, и держался вполне себе уверенно. Разве что взгляд его то и дело пытался уплыть куда-то в сторону, не выдерживая столкновения с холодной сталью в глазах обер-комиссара, да пальцы подрагивали, словно у оказавшегося лицом к лицу с хищником пещерного человека.

— Так могло быть в первый месяц, господин директор. Но что помешало вам остановить это после, когда гнев родственников погибших ослаб?

— Я намеревался поспособствовать переводу Ксении Алесеевой в Петроградскую академию, но недооценил упорство девочки. А дальше… — Директор опустил веки, тяжко, совсем по-старчески вздохнул. — Как и сказал юноша, это было преступное попустительство. Я признаю свою в том вину, и готов понести заслуженное наказание.

Обер-комиссар едва заметно ухмыльнулся. Не в первый, да и не в последний раз на его памяти преступившие закон люди предпочитали расписаться в содеянном и согласиться добровольно сложить полномочия, попутно оказав максимально возможную помощь следствию. Потому что в противном случае наказание их грозило увеличиться в разы соразмерно тому, какую работу пришлось провести компетентным органам. За границей такой подход считали неоправданно жестоким, но на огромных территориях Российской Империи он всецело оправдывал себя.

— Рассчитываю на ваше содействие в процессе проведения расследования, господин Зубов. Анастасия, забери господина Зубова и вызови оперативную группировку, пусть заходят и начинают опросы. Суть дела передай командирам отделений лично. — Несмотря на расслабленный голос, обер-комиссар сохранял полную сосредоточенность и был готов к чему угодно. Но экс-директор, похоже, действительно не имел намерения сопротивляться, здраво оценивая шансы «гражданского» псиона против двоих, а то и трёх боевиков. Он поднялся следом за девушкой, и позволил вывести себя в коридор. — Теперь вы, Виктор Васильевич.