Наверное, я смогла бы поступить так, как она. Но мне было бы невыносимо тяжело. И когда-нибудь я попыталась бы простить. Хотя бы понять. Странно, почему, с ее добрым, огромным сердцем, она этого не сделала? Неужели, помимо того преступления, было что-то еще? Может, он сам оттолкнул ее, и она смирилась? Сьюзан никогда не сдавалась, но, если это действительно было так… Почему она не попыталась наладить с ним отношения, зная, что он болен?

Ответ был очевиден: она не знала. И теперь ее сердце разрывалось оттого, что она не успела ему помочь, хотя вряд ли бы у нее что-то получилось. Увы, генетика даже в наше время – вещь абсолютно непредсказуемая.

В голове роились десятки вопросов. У заключенных есть право на редкие свидания с близкими. За все это время они даже не поговорили? Почему он не приехал, когда его выпустили? Почему не попытался хотя бы позвонить? Почему, наконец, когда Марвин попал в больницу, ближайшим родственникам никто не сообщил?

Я нашла Сьюзан в гостиной: она раздвигала шторы, чтобы дневной свет проник внутрь. Яркое солнце ворвалось в помещение, и в воздухе заплясали слетевшие со штор пылинки. Картина напомнила мне традиционный рождественский шар со снегом, только потревоженные блестки опускались не на снеговика, а на Сьюзан. Она посмотрела на меня и скрестила руки на груди. Я машинально закрыла нос и прошла прямо к окну. Через секунду из форточки шел знойный, но, по крайней мере, свежий воздух.

– Это сильно отличается от коридора, – сказала я, подойдя к высокому креслу, стоявшему напротив небольшого телевизора. Сиденье было безнадежно продавлено – видимо, хозяин дома любил проводить вечера в компании бутылочки пива и какого-нибудь телешоу. Я провела пальцем по обивке – на бархатистой серой поверхности осталась темно-бардовая полоска.

– Давненько тут не убирались.

– Перед… концом… его не было около месяца, если верить мисс Тэддер. Да и дом ветхий, сквозь щели больше налетает…

Сьюзан с потерянным видом оглядела кресло и, пожав плечами, села. Пыль вспорхнула вверх, и мебель облегченно ухнула, совершив первый глоток чистого воздуха. Мы же обе скривились, и у меня защипало в глазах. Я начала безостановочно чихать и в конце концов вышла на улицу, чтобы отдышаться. В лицо пахнул слабый ветерок, и стало намного легче.

С крыльца, к моему удивлению, открывался не такой уж и печальный вид. Готова поспорить, по вечерам здесь было хорошо… Я посмотрела направо и увидела плетеное кресло-качалку. Мне безумно захотелось сесть в него и провести так весь день, наблюдая за возней шмелей вокруг белых цветков жасмина. Разбросанные в пышной листве, они источали приятный аромат, который привлекал этих маленьких тружеников. Они сновали туда-сюда, спокойно и размеренно, и не суетились так, как это обычно делают люди. Может, у них просто не горели сроки? Они ведь не подписывали ни с кем контрактов, не давали устных обязательств. Или просто умели ценить свое время, которое идет еще быстрее, если начинаешь торопиться.

Веранда была целиком скрыта за кустами. Они тянулись к ставням, будто желая распахнуть их – дом тоже имел право любоваться их красотой, хозяин не мог этого запретить. Хотя теперь у этого дома никого не осталось. Сьюзан сразу сказала, что после того, как мы здесь побываем, даст объявление о продаже. В какой-то мере я ее понимала.

Мне казалось нечестным расстаться раз и навсегда с местом, где ты вырос, но разве мне было судить? Я не видела места, где делала первые шаги, больше двадцати лет. Ну и что? Ведь моим настоящим домом был дом Маккарти.

Что-то больно кольнуло в груди. Мне вдруг вспомнился немой упрек Сьюзан: «Ты никогда не называла меня мамой…»

Из года в год я искала этом причину, но понять, почему так происходило, так и не смогла. Наверное, детали, отпечатавшиеся в моей памяти, жили во мне и не давали называть все одними и теми же именами. То было прошлое, далекое и смутное, но все же являющееся частью моей истории. Но оно не имело ничего общего с той жизнью, которая появилась у меня в два года. И, как это ни печально осознавать, я много раз возвращалась к событиям того дня и продолжала проживать его, придумывать себе каждый последующий. Мне было любопытно, как бы все сложилось, не приюти меня семья Маккарти…

Я настолько сильно их полюбила, что они стали частью меня. По-моему, без таких людей вообще жить невозможно. В глубине души я даже сочувствовала Марвину – насколько тяжело ему было. Он расплатился сполна за то, что совершил, однако заплатить по счетам перед лицом закона и понести наказание – это одно, а смириться с тем, что тебя из жизни вычеркнули родные люди – совсем другое. Особенно такие люди, как Сьюзан.

– Прости, – раздалось у меня за спиной, – я не подумала. У тебя же аллергия на пыль!

– Ничего, мне уже лучше, – я улыбнулась и поспешила за ней внутрь. – Мы будем убираться?

– Ты что? – бросила она через плечо, пока я отряхивала ей юбку. – Новые жильцы уберутся!

Я глубоко вздохнула и, выдержав определенную паузу, спросила:

– Ты действительно хочешь продать этот дом?

Сьюзан повернулась ко мне лицом и положила руки мне на плечи. В ее глазах читалось осуждение, и мне стало неловко, что я опять задала тот же самый вопрос.

– Мы же говорили… Нет, конечно, нет… Но мне тяжело здесь находиться. И я не хочу, чтобы кто-то из вас здесь бывал. Только ты. И то сегодня. Один-единственный раз. На вырученные деньги мы…

– Да какие деньги? Здесь же твое детство!

– Да, а вместе с тем и моя юность.

– Видишь?

Сьюзан серьезно посмотрела на меня.

– В какой-то момент она стала сущим адом, я благодарна судьбе за то, что уехала в Ирландию и повстречала Карлайла…

Я замолкла. Мои представления, видимо, сильно отличались от реальности.

– Иногда, знаешь, лучше расстаться с прошлым, – протянула она, и в ее голосе послышались горькие нотки, – иначе оно проглотит тебя и не выплюнет ни единой твоей косточки.

– Это твой выбор.

– Знаю. Помнишь, зачем мы здесь?

Я молча кивнула. У нас была только одна задача: найти дневник Марвина. Норма Тэддер после единственного звонка прислала с курьером посылку: обшарпанную жестяную банку из-под чая, в которой не было ничего, кроме ключей и небольшой аккуратно сложенной вдвое записки: «Марвин вел дневник. Он в доме. Пожалуйста, приезжайте за ним!»

Интересно: взрослый мужчина вел заметки о своей жизни. С другой стороны, ему нужно было делиться мыслями хоть с кем-то. Друзья вряд ли у него были – в этом районе даже внешний вид домов говорил о том, что их хозяева только и делают, что пекутся о своей репутации.

А размышлений было много. Не знаю даже, что он чувствовал, как планировал свое будущее, что хотел успеть сделать. Всем нам отведено время, но, к счастью, мы не знаем, когда оно истечет. Потому что слишком страшно жить, отсчитывая назад секунды, превращаясь в бездушный таймер. Те, кто это тщательно отрицает, на самом деле больше всего боятся того рокового дня. И, чем он ближе, тем меньше они ценят жизнь. Хотя должно быть наоборот.

Наверняка Марвину сказали сколько. И он непременно написал об этом.

Мы провели около часа в пыльной гостиной, пытаясь найти дневник Марвина. Я то и дело выходила, потому что моя аллергия не давала мне возможности погрузиться в поиски так же самоотверженно, как это делала Сьюзан. Под конец мои глаза припухли и слезились, и, когда я вошла обратно в комнату, она невольно ахнула.

– Поедем отсюда, к черту все! – разозлено буркнула она, пнув ножку дивана и посмотрела на меня. – Ты выглядишь ужасно!

Я редко слышала из ее уст ругательства. Значит, она переживала еще сильнее, чем я думала. Я подошла к ней и уткнулась лбом в плечо.

– Ты ведь знаешь. Мы должны его найти.

Мы осмотрели все. Оставался только нижний ящик стола, и тот был заперт.

– Вот задачку он нам подкинул! Нельзя было по-нормальному? – Сьюзан окончательно вышла из себя. – У него всегда были какие-то непонятные идеи! Непонятное поведение! Горе какое-то!