— И что? — Она вытирает мокрые глаза, по-прежнему отказываясь смотреть на него. — Я всегда плачу. Я люблю плакать.

Его внимание переключается на ее живот, на ее руки, которые обнимают ее, когда тихие рыдания сотрясают ее плечи. В горле у него встает камень, и он едва может вымолвить слова, которые грозят его задушить.

— С ребенком что-то не так?

Страх охватывает его, разжигая страх при мысли о том, что с его сыном может случиться что-то ужасное.

— Нет, — отвечает она, качая белокурой головой. — Это я. Я не в порядке.

Он хмурится.

— Это полная противоположность тому, что ты собой представляешь.

— Откуда ты знаешь? Ты меня даже не знаешь. — Она поднимает лицо. Ее глаза опухшие и с мокрыми ресницами. — Я только и делаю, что отталкиваю людей. Я не знаю, как впустить кого-то в себя. — Она обнимает свой живот. — Что, если я оттолкну Мишку? Что, если я все делаю неправильно? Что если он меня возненавидит?

— Никто не может тебя ненавидеть.

— Ты меня ненавидишь.

У него отпала челюсть. Иисус. Как нож в грудь.

— Я не ненавижу тебя. — Рискнув, он заправляет прядь ее длинных светлых волос за ухо. Затем он опускается и садится рядом с ней. — Конечно, мы еще не разобрались во всем, но... ...я никогда не смогу тебя ненавидеть.

— Сегодня я только и делала, что работала, — говорит она. — Я даже не видела пляж. У меня болят ноги. — И уже более низким голосом: — Я не могу вылезти из платья. Я застряла. Я чувствую себя бегемотом.

Он старается не улыбаться.

— Ты совсем не бегемот.

— Да. Я как... шатающаяся кукла-бабушка. — На ее лице появилось выражение отчаяния. — Я беременна и одинока, Соломон. Я никому не нужна. Никто не хочет ко мне прикасаться.

Его сердце разрывается от искренней боли в ее голосе. Как она может считать себя не просто красивой? Любой мужчина был бы счастлив оказаться в ее орбите.

— Я стараюсь быть в порядке, но я остаюсь одна каждую ночь и каждое утро, и это просто... ...так грустно. — Ее голос замирает на этом слове. — Это так одиноко.

Сомнение в ее голосе, страх, сырая уязвимость ударяют его как кувалдой. Она одинока. Она одна занимается беременностью. Господи, как давно к ней не прикасались? Сколько времени прошло с тех пор, как ей делали комплименты? Кроме Эш, рядом не было никого, кто мог бы ей помочь. Черт возьми, если бы это не было так тяжело для человека.

Приблизившись к ней, он подтолкнул ее подбородок массивным пальцем, заставив встретиться с ним взглядом.

— Ты прекрасна, Тесси. Самая красивая женщина, которую я когда-либо видел.

Ее карие глаза расширяются.

— Правда?

— Да. И ты можешь это сделать.

Слезы блестят на ее длинных ресницах.

— Но что, если я не смогу? — Она фыркает. — Я слишком много работаю. Я даже не могу поддерживать жизнь растения.

Он молчит, давая ей возможность высказаться.

— Я не знаю, что я делаю. Я все время притворяюсь. Я притворяюсь храброй. На самом деле я не такая. Я просто. . . — Она опускает голову на руки. — Я боюсь. Я боюсь рожать. Я боюсь, какой матерью я буду. Я боюсь потерять Мишку. Или бросить его. А вдруг? — рыдания вырываются из ее груди, и лицо сморщивается, — Я просто боюсь.

Ему так много хочется рассказать, но сейчас речь не о нем. Соломон заключает ее в свои объятия, и она не сопротивляется. Она прижимается к нему, и тепло ее миниатюрной фигуры успокаивает ее, в чем он даже не подозревал, что нуждается.

— Послушай меня, — прохрипел он.

Она смотрит на него снизу вверх, ее большие красивые карие глаза наполнены слезами.

— Это нормально - бояться. Но я знаю одно: ты будешь чертовски замечательной матерью.

Она лукаво улыбается.

— Откуда ты это знаешь?

— Потому что я провел с тобой два дня и уже вижу это. — Он проводит ладонью по ее лицу, чтобы убедиться, что она его слышит. — Я вижу это по тому, как ты заботишься о Мишке. Черт, он еще даже не в реальном мире, а ты уже помогаешь ему.

Ее тело прижимается к нему, расслабляясь. Поэтому он продолжает говорить.

— И я скажу тебе еще одну вещь.

— Что именно?

— Ты не одна. Я здесь, с тобой. Я знаю, ты думаешь, что я ухожу, но это не так. Я буду отцом своему сыну и помогу тебе во всем, в чем ты нуждаешься. — Он притягивает ее ближе, гладит ее волосы. — Скажи мне, что тебе нужно, Тесс, и я сделаю это. Я дам тебе все, что угодно.

Он потерял всякий контроль над собой. Все, что она попросит, он сделает по ее приказу. Он думает об ананасе, распластавшемся на прилавке, и понимает, что сделает любую глупость, чтобы сделать ее счастливой.

Она рассматривает его, потом шепчет:

— Мне нужно вылезти из этого платья.

Он кивает.

— У меня хорошо получается вытаскивать женщин из платьев.

Она смеется, и Соломону становится тесно в груди. Он хочет смешить ее до конца жизни, если это поможет убрать грустное выражение с ее великолепного лица.

Он поднимает себя с пола и помогает ей встать. Она делает это, шатаясь и тихо стоная. Затем она оказывается перед ним, полуобнаженная. Соломон старается не смотреть, но это невозможно. Даже в платье Тесси выглядит прекрасно. Верхняя половина лифа спускается вниз по животу, обнажая кружевной бюстгальтер. Ее груди высоко вздымаются, обнажая кремовую, пышную плоть.

Он проводит пальцем между тканью и ее животом. Она тугая, перекрывает кровообращение и заставляет его нахмуриться. Это причиняет ей боль. Его руки переходят на поясницу, ощупывают ее гладкую кожу, ищут молнию, но не находят ее.

Он прочищает горло.

— Мне придется разорвать платье.

Она резко надувается.

— О Боже.

Он поднимает бровь.

— Стоит больше, чем моя жизнь?

Она причудливо улыбается.

— Что-то вроде этого. — Затем она закрывает глаза и вдыхает тяжелый воздух. — Сделай это, Соломон.

Он подходит к ней вплотную, обхватывает ее за плечи. На секунду они покачиваются, обнимая друг друга, ее тело так близко прижимается к его телу. Затем, осторожно взявшись за тонкую ткань, он собирает ее в свои руки.

Затем, вздымая мышцы, он рвет платье.

Тесси визжит. Ее руки вцепились в его плечи, и она сложилась вдвое. Все ее тело затряслось. Но она не плачет. Она смеется. Это один из самых прекрасных звуков, которые Соломон когда-либо слышал.

Платье расходится по спине, переставая плотно облегать ее живот. Он позволяет ему упасть на пол, где ткань рассыпается у ее ног.

— Вот так, — прохрипел он, отступая назад. — Ты свободна.

Она поднимает лицо, ее полные губы растягиваются в шаткую улыбку.

— Пожалуйста, никогда и никому не рассказывай об этом. Никогда.

— Твой секрет в безопасности со мной.

Она смотрит на груду ткани на полу. Только Соломон смотрит на Тесси. Почти голую. Пухлые губы. Дикие волосы. Аппетитные губы. В черных кружевных трусиках и прозрачном черном бюстгальтере она - чертовски сногсшибательная беременная женщина. Не то чтобы он часто видел почти голых беременных женщин, но на Тесси это смотрится. Это завораживает. То же самое стройное тело, к которому он прикасался полгода назад, только с бугорком красивого живота.

Она прижимает руки к груди, что-то сырое и уязвимое проступает в ее чертах.

— Спасибо, Соломон.

Он оценивает ее залитое слезами лицо.

— Что еще тебе нужно? — спрашивает он густо.

Все, что угодно. Все, что она захочет, он даст.

Она колеблется.

— Можешь обнять?

— Могу. — Он ненавидит грубость в своем голосе, напряженную зажатость, которая ничего не выдает, хотя на самом деле это все, что он хотел сделать с тех пор, как увидел ее в холле. Обнять ее. Очень долго, черт возьми.

Ее лицо застенчивое и мягкое, она поднимает точеную ногу, чтобы выйти из платья, а затем шаркает к нему. Он раскрывает объятия, и она тает в его объятиях с довольным вздохом.

У Соломона перехватывает дыхание при виде ее. Маленькая. Идеальная. Она идеально сидит в его руках. Изгиб ее щеки прижимается к центру его груди. Мягкая выпуклость ее живота тепло и тяжело прижимается к нему.