И она нашла бар, где ей не нужно быть собой. В городе, где ее никто не знает. В ночь, когда ей не нужно прятаться за профессиональным фасадом. Где никто не назовет ее ужасной.

Может быть, слова кузины Эш - зажги, раскрепостись, переспи - стоит принять во внимание.

Потому что завтра она вернется к крысиным бегам Лос-Анджелеса.

Завтра она снова станет Ужасной Тесс.

Она рассматривает свои ногти с золотыми наконечниками и допивает остатки вина. Наполняет бокал до краев.

Она любит свою работу.

Но на одну ночь она хочет забыться.

Совершить ошибки.

Повеселиться.

Тесси никогда не ожидала, что вся ее жизнь будет посвящена работе. Но вот ей тридцать два года, и это именно то, чем она занималась - то, что у нее хорошо получается. Спать в одиночестве. Работать по шестнадцать часов в сутки. Заводить знакомых, а не друзей. Проводить все свое время в выставочных залах, таская тяжелые контейнеры с образцами плитки и тканей, пытаясь угодить клиентам. Вырывать самые красивые части старинных домов, чтобы освободить место для унылых серых полов и таких же скучных открытых планировок. Целовать Атласа в задницу и пополнять его рецепт на ксанакс, чтобы получить шанс стать старшим дизайнером.

Она потягивает вино.

Боже, помоги ей, если отель, который она спроектировала в одиночку, не принесет ей счета в Penny Pain, она бросится в реку Камберленд. Она поплывет обратно в Лос-Анджелес, ее безупречный макияж будет испорчен. Великолепный труп, но, тем не менее, мертвый, безработный, раздувшийся труп.

И все же.

Работа может не любить ее в ответ, но она не разбивает ей сердце.

Работа - это ее жизнь. Потому что Тесси может на пальцах одной руки пересчитать количество людей, которые ее бросили. А если сложить все пальцы, то получится кулак. А кулаки - это чертовски больно.

Ее собственные деньги. Ее собственная жизнь.

Неразрушимая.

Кроме сегодняшнего вечера.

Сегодня, может быть, она могла бы добавить немного разрушения.

Волнение. Знакомое электричество щелкнуло в ее душе. Всплыла прежняя Тесси. Смелая девушка, которая два года работала за столиками, чтобы свести концы с концами после колледжа, которая охотилась за старыми пластинками и бутылочками с лекарствами в антикварных магазинах, когда начала заниматься оформлением типовых домов. Не Ужасная Тесс, которая кричит на стажеров, когда те забывают взбить подушки перед визитом клиента.

Тесси закатывает глаза на обезьяньи звуки, доносящиеся с мальчишника, а затем опускает взгляд на себя. Она недостаточно погружена в себя.

Она стягивает с себя пиджак, оставаясь в черной шелковой майке и рваных джинсах, в которые переоделась перед тем, как отправиться на ночь. Быстрым движением руки она распускает свои золотистые волосы и кладет французскую заколку рядом со своим бокалом для вина.

Свобода.

Она смотрит на напиток в своей руке.

И алкоголь.

Если бы Эш была здесь, она бы быстро отшлепала Тесси по заднице и повторила бы приказ, который та дала ей перед посадкой на самолет в аэропорту Лос-Анджелеса.

Зажги, раскрепостись, переспи.

Тесс пожевала свою полную нижнюю губу.

Мысль заманчивая. Она не трахалась уже сколько? Тысячелетие? По крайней мере, с тех пор, как появились концепции открытого пола.

Но прежде чем она успевает отговорить себя от этой мысли, раздается громкий смех. Наклонившись вперед, Тесси смотрит на длинную барную стойку. Шестью местами от нее, мужчина с песочно-светлыми волосами визжит, как гиена, а рядом с ним...

Ее взгляд останавливается на человеке-звере, неподвижно сидящем на барном стуле. Его суровое лицо искажено болью, он смотрит в пространство, словно ищет выход, и выглядит так же неуютно, как и она.

Но, кроме этого, он... горяч.

Чертовски горяч.

Она сужает взгляд. Пристально. Оценивая.

Ее мозг замыкается, когда она впивается в него. Он высокий, даже сгорбившись над барной стойкой, телосложение широкое. На нем черная рубашка из буйволовой шерсти, черные ботинки лесоруба и выцветшие джинсы. Его черные волосы по-идиотски запутаны, спереди они длиннее, а сзади подстрижены. Рукава рубашки закатаны до локтей, обнажая массивные, жилистые предплечья, покрытые темными волосами и яростными разноцветными татуировками.

Покачивая головой в такт своей подруге, он отстукивает ритм песни в стиле кантри.

Тесси вся замирает.

Он бы понравился ее маме.

Она хмурится от этой навязчивой мысли.

И тут же смеется, вспоминая бар, где работала ее мать.

Она сидела в этой грязной будке, свесив ноги через край, и делала уроки. Ее мать убирала со столов и разливала пиво, подпевая музыкальному автомату о ковбоях в далеких странах. Она принесла домой проигрыватель, чтобы они могли слушать своих ковбоев на виниле. Поздно вечером они сидели у проигрывателя, и мама доставала альбом за альбомом. Она знала их всех: Джордж Джонс. Уэйлон Дженнингс. Мерл Хаггард. Хэнк Уильямс. Ковбои старой школы.

А вот этот человек. Он не ковбой.

Она тщательно осматривает его. Эта борода. Стриженая, аккуратно подстриженная. Как у горца. Грубый. Суровый. Она уверена, что он из тех, кто работает руками. У него мозоли на кончиках пальцев, но мягкие прикосновения. А поцелуи похожи на сон.

Фантазию.

Подняв бокал к губам, она осушила вино. Она могла бы пофантазировать.

На что похож его голос?

Раскаты грома? Наждачная бумага? Она вздрагивает от этой мысли.

Музыка, вино, вид человека-горы заставили Тесси расслабиться, раскрепоститься, приготовиться к веселью, захотеть танцевать. Потанцевать, как дурочка, на барном стуле под жесткий рок, играющий в баре.

Все внутри нее ярко и гулко. Шквал эмоций. Она не хочет играть спокойно. Только на одну ночь.

Изогнув губы, она с благодарностью смотрит на музыкальный автомат.

Она может это сделать. Она может танцевать. Стать неистовой танцовщицей. Здесь ее никто не знает. Что плохого может случиться?

Она выпьет вина.

Зажжет.

Она улыбается, снимая туфли на красной подошве.

Освободиться.

Умершая жена Соломона Уайлдера говорит ему, что нужно переспать.

Голос Серены звучит в его сознании четко, как день. Спустя семь лет он, возможно, не помнит всех прелестных ракурсов ее лица и глубокого кобальтового цвета радужки, но ее ровный голос никогда не покидал его. Всегда подталкивал, когда ему нужен был хороший пинок под зад. Призывающий его двигаться. Даже когда он этого не хочет.

— Ты отпугиваешь девушек, Сол. — Низкий голос звучит в его ухе. — У тебя такое хмурое лицо, парень.

Он ворчит, когда Хаулер хлопает его по плечу. Его лучший друг наклоняется ближе, хищно вздергивая брови.

— Расслабься.

Покручивая обручальное кольцо на костяшке со шрамом, Соломон говорит:

— Мы должны заниматься исследованиями. — Он подносит к губам янтарную бутылку. Опустошает ее. — Смотреть на девушек не считается исследованием.

Хаулер стонет достаточно громко, чтобы его было слышно за музыкой.

— Почему ты такой? Я наконец-то вытащил тебя из дома, а ты заставил меня лететь сюда в одиночку.

Соломон проводит рукой по лицу. Его друг набрался чертовской наглости и просит его бросить свой домик, свою собаку и свою гору. Уговаривает его на восьмичасовой перелет в Нэшвилл, когда он уже пятнадцать лет не покидал свой маленький городок Чинук, штат Аляска.

Рекогносцировка (прим. Разведка), как Хаулер назвал это.

Для их разбитого, разгромленного бара.

Howler's Roost.

Помещенный в старой силосной башне, бар они открыли, когда им было по двадцать с небольшим лет. Снаружи бар выглядел убого, но внутри он не был похож ни на одно другое заведение в их маленьком городке Чинук. Еда и напитки высшего класса для местных жителей. Оба мужчины хотели по-своему реализовать свои творческие способности. Хаулер готовил крафтовые коктейли. Соломон создал паб с местной кухней. И они процветали. ...пока не умерла Серена.