Объевшийся Лёдя подпирает голову рукой, пытаясь вникнуть в сказанное.
– Ты понял? – спрашивает капитан.
Лёдя уклончиво пожимает плечами.
– Ничего, пока просто запомни, – улыбается капитан. – Поймешь, когда придет время…
Десятилетний Лёдя купается в море. Он чувствует себя в абсолютно родной стихии: плавает, ныряет, кувыркается, блаженно отдыхает на волнах, широко раскинув руки.
Но всегда найдется кто-нибудь, кто испортит хорошее. На обрыве появляется брат Михаил – серьезный молодой человек. Да, ему уже восемнадцать лет, он уже учится на бухгалтерских курсах, он уже вот-вот начнет самостоятельно работать, он любимчик мамы Малки и гордость папы Иосифа. И голос брата Михаила с обрыва звучит, как глас свыше – в прямом и в переносном смысле.
– Лёдька, домой!
Лёдя, сделав вид, что не слышит брата, ныряет, исчезает надолго в глубине, наконец выныривает, жадно заглатывая воздух, и с надеждой смотрит вверх. Но надежда не оправдывается: Михаил не улетучился, он стоит на том же месте, покусывая травинку. И обещает надавать Лёдьке по шее, если тот сию же минуту не вылезет из моря. Лёдя нехотя выбирается на берег, натягивает на мокрое тело линялую тельняшку и поднимается по обрыву к Михаилу.
Брат отвешивает ему профилактический подзатыльник и направляется к дому. Лёдя плетется за ним, а Михаил, не оглядываясь, его стыдит, что пока он дурака валяет и шлендрает – это такое у солидного Михаила презрительное словечко для бездельников – так вот, пока Лёдя шлендрает, его отец из сил выбивается на работе, а мать из сил выбивается дома, а прочие положительные братья и сестры из сил выбиваются на учебе… А этот десятилетний шлемазл Лёдя и не думает учиться, хотя отец наконец договорился с Кондратием Семеновичем…
– При чем тут мясник? – удивляется Лёдя.
– А как ты в училище поступать собираешься?
– Я никак не собираюсь.
Михаил разворачивается и вновь заносит руку для подзатыльника, но Лёдя отскакивает в сторону, так что Михаил рукой только машет. И нудно поясняет, что для поступления еврея в коммерческое училище Файга, нужно найти русского мальчика и платить за него и за себя, это называется – пятидесятипроцентная система.
Лёдя возмущается: и что, папа будет платить за мясниковского Никитку, когда у них же денег куры не клюют? Это несправедливо. Михаил вздыхает:
– Если ты родился евреем, забудь о справедливости.
– Да на что мне вообще это училище!
– Училище – чтоб учиться, шлемазл! Я, вот, лет через пять бухгалтером стану, потом – старшим… Потом свою контору открою, потом женюсь… А если с хорошим приданым – можно еще дело расширить…
Михаил мечтает. А Лёдя слушает его мечтания с тоскливым ужасом и не выдерживает:
– Ты же тогда уже будешь старик!
Михаил огорченно замолкает. Лёдя виновато утирает нос рукавом тельняшки.
– Короче, тебе уже мундир купили! – сообщает Михаил.
Стройный Лёдя чудо как хорош в длинном черном сюртуке, подбитом белой шелковой подкладкой, с красной выпушкой и шитым золотом воротником, с золотыми обшлагами и пуговицами. Лёдя вертится перед зеркалом и очень нравится сам себе.
Мама Малка замешивает тесто, но нет-нет, да и глянет на сына, пряча довольную улыбку. Папа Иосиф одергивает на Лёде сюртук.
– В таком костюмчике таки не стыдно показаться самому государю императору!
Хитрован Михаил интригует, играя озабоченность:
– А портной примет обратно мундир? Лёдька же не хочет в училище…
– Не-не! Я уже хочу! – поспешно кричит Лёдя. – Буду учиться!
И напяливает в дополнение к шикарному костюму еще и роскошную фуражку.
Дверь приоткрывается, и в нее просовывается вихрастая голова мальчишки.
– Господин Вайсбейн, вы дома?
– Никитка? Ты чего там, заходи! – зовет папа Иосиф.
Тоненький большеглазый Никитка входит и, шмыгая носом, сообщает:
– Батько это… послал сказать… ну, несогласный он… чтоб меня учиться к Файгу…
Папа Иосиф от неожиданности падает на стул:
– Как – несогласный? Он же твердо обещал!
Никитка пожимает плечами. Папа Иосиф вскакивает и в крайнем волнении спешит к выходу:
– Мне это нравится – несогласный он! А мой сын должен всю жизнь, как его отец, лепетутником мучиться?
Огромный мясник сидит в своей лавке, положив на стол пудовые кулаки. На его фоне папа Иосиф кажется еще более тощеньким, но энергии ему не занимать.
– Кондратий Семенович, имейте сострадание к моим больным нервам! Вы уже сказали «а», так не перерывайте же весь алфавит! Вы дали слово, я его взял!
Непонятно, слышит ли мясник Иосифа – его лицо совершенно непроницаемо. Как у Будды. Про которого он скорее всего никогда не слыхал.
– Кондратий Семенович, вы что – враг своему дитю? Или будет плохо, если дите выучится на Рокфеллера? Вы будете целыми днями кушать бланманже и гулять по бульвару в люстриновом жилете…
Оказывается, мясник все-таки слышит Иосифа. Он морщится и весомо роняет:
– Нехай в лавке работу робить!
Иосиф от неожиданности запинается, но продолжает с еще большим жаром:
– Ну какая лавка? Лавка – это тьфу! Ваш сынок заткнет за пояс самого Рокфеллера! А вам это не будет стоить, вы не поверите, ни копейки! Все копейки, нет, таки большие рубли – за мой счет!
Мясник отмахивается от папы Иосифа, как от назойливой мухи, и грузно поднимается со стула.
– Нема такого моего родительского желания. Усе, обедать треба!
Но тут в лавку врывается Никитка и тащит за собой Лёдю в нарядном мундире.
– Батько! Дывысь, мундирчик! Як картинка! Батько, я тоже такой хочу!
Похоже, мясника тоже поразила красота мундира. Он щупает ткань, крутит золоченую пуговицу. А тоненький Никитка все умоляет:
– Батько, ну шо Лёдька – як офицер, а я шо? Хочу мундирчик, батько!
А что, мясник – не человек? Ему разве начихать на своего единственного сына? Тем более что он замечает в дверях свою гренадершу-жену Аню, которая уже утыкает свои кулаки в свои крутые бока. И Кондратий Семенович царственно машет рукой:
– А, хрен с вами! Нехай учится!
Папа Иосиф сияет:
– Я знал: ваше слово – кремень!
А Кондратий Семенович напоследок все же урывает свой кусок от пирога.
– Мундирчик Никитке – за ваш кошт!
17 февраля 1905 года царский манифест даровал гражданам демократические свободы. Одним гражданам этих свобод вполне хватило. Другим гражданам все было мало. Грянула первая российская революция. В Петербурге были демонстрации, в Москве – бои. А в Одессу пришел восставший броненосец «Потемкин» и встал на рейде, наведя свои пушки на город.
Одесситы раскололись – за и против. Котелки, цилиндры и шляпы были в ужасе от этих матросов-бандитов. Кепки и платочки – за героев революции. Рабочие заводов, портовые грузчики, студенты и гимназисты бесконечной чередой провожали в последний путь старшину Вакулинчука, на груди которого покоилась картонка с надписью: «Один за всех и всех за одного».
Потемкинцам были нужны еда и вода. Но власти им ничего не давали, власти хотели взять их измором. И тогда с Пересыпи, с Малого, Среднего и Большого Фонтанов на шаландах и яликах повезли потемкинцам то, что смогли оторвать от своих скудных запасов, рабочие, грузчики, рыбаки… И конечно, тут не обошлось без вездесущих одесских пацанов.
В ночной темноте Лёдя подбегает к пристани, когда у причала остается последний ялик. Кряжистый рыбак Михайла командует цепочкой из несколько мужчин, которые перебрасывают друг другу мешки. Лёдя становится в цепочку, протягивает руки. Но Михайла придерживает мешок.
– А ты, пацан, что тут делаешь?
– Я помогаю непокоренным героям! – гордо сообщает Лёдя.
– Брысь отсюда, герой!
Один из рыбаков усмехается:
– Шут с ним, Михайла, нехай допомогает!
Он передает Лёде мешок. Мальчик сгибается под тяжестью, но все же дотаскивает и скидывает в ялик. Михайла машет гребцу на веслах:
