Наконец он набредает на сидящих в тени под деревом старичка и старушку. Старушка держит на коленях облезлый страусовый веер и шелковые бальные туфли. Она спит. А над старичком на ветке дерева покачивается поношенный фрак.

– Сколько стоит фрак? – интересуется Лёдя.

– Сколько стоит? – вздыхает старичок. – Всю мою жизнь! – но потом все-таки уточняет: – Десять.

И начинается великая одесская торговля.

– Десять… чего? – удивляется Лёдя.

– Чего? Рублей! – оживляется старичок.

– А-а, я думал – копеек…

Лёдя делает вид, что уходит. Старичок его останавливает:

– Ну, пять!

– Чего?

– Рублей.

– Два!

– Чтоб вы были так здоровы за такие деньги!

– Хорошо, еще пятьдесят…

– Чего – пятьдесят?

– Копеек.

– Чтоб вы так ночью видели солнце!

– Могу дать еще рубль.

– Можете. Но на фрак вам не хватит.

– Ну, полтора.

– Давайте руку, и на четыре мы покончим!

– Я не знаю никакие четыре! Скиньте хоть рубль…

– Скидаю рубль. Но – пополам.

– Уже договорились!

Вспотевшие, но довольные торговлей партнеры производят обмен денег на фрак.

А старушка вдруг просыпается и кричит вслед уходящему Лёде:

– Купите веер, молодой кавалер! Хороший веер! Почти новый…

Дома мама Малка властно утихомиривает все еще бушующего Михаила:

– Прекрати геволт! Я тебе одолжу костюм у Бени-парикмахера.

Миролюбивый папа Иосиф радуется любому выходу из положения:

– Вот! У Бени таки справный костюм!

Но пойти к Бене мама не успевает – появляется сияющий, как новая монета, Лёдя в довольно странном наряде – фрак и широкополая шляпа. По мышкой у него бумажный сверток.

Папа с мамой застывают в изумлении. Михаил бросается к брату:

– Шлемазл! Где мой костюм?

Лёдя отдает ему сверток:

– На! Я такой фасон не ношу!

– Лёдя… а что это… на тебе? – лепечет папа.

– Что-что – фрак! Получил деньги – и купил.

– Какие деньги?.. Где ты их получил? – спрашивает мама.

– Ну, где я могу получить деньги? – Лёдя снисходительно улыбается такой наивности: – Конечно, в театре!

Провинциальная театральная жизнь начала века. Комедии и трагедии, драмы и водевили… Все страсти в них изображались крайне преувеличенно. Если слезы, то в три ручья, если смех, то до колик. И зрители откликались такими же бесхитростными, порой до примитива, но очень искренними эмоциями.

Лёдя впервые едет на гастроли – в поезде с театром «Буфф». Он уже ощущает себя своим в компании, собравшейся в купе. Ну, не совсем, конечно, на одной ноге с бывалыми актерами, но все же довольно свободно поддерживает разговор, удачно отвечает на их театральные байки своими одесскими анекдотами, а когда Скавронский протягивает ему бокал вина, Лёдя бокал принимает.

На это немедленно реагирует волоокая вамп Арендс:

– Что я вижу? Вы, наконец, решили стать испорченным мальчиком?

– Ваше общество пьянит сильнее, чем вино! – выпаливает Лёдя.

– Ого! – смеется актриса – Вы еще и выбиваетесь в донжуаны? Дамам следует вас опасаться!

Нет, все-таки светская львица, от одного взгляда которой Лёдя то бледнеет, то краснеет, а в общем – любовно млеет, ему пока что не по зубам. Он смущается и, не умея еще фехтовать репликами в подобных беседах, принимает традиционное спасительное решение – выпивает бокал до дна.

А вниманием компании завладевает лохматый мужчина:

– У нас поставили Белохолмского. Одно представление, второе, пятое… Автор прибегает в дирекцию и кричит: «Вы что, нарочно мою пьесу в репертуар ставите, когда публики нет?»

Слушатели смеются. А лохматый продолжает:

– А как-то Костя с Володей поссорились. Костя говорит: «Как ты смеешь всем говорить, что я – бездарь!» А Володя ему: «Ну, извини, я не знал, что это – твоя профессиональная тайна!»

Все опять смеются. Арендс, подсаживается поближе к Лёде. Он спрашивает у нее шепотом:

– А кто эти… Костя и Володя?

– Станиславский и Немирович-Данченко, – шепчет она в ответ.

Лёдя изумленно косится на лохматого:

– А кто же он? Тоже режиссер?

– Берите выше! Это Коля Литвинов, по прозвищу Пушок. Про Станиславского он, конечно, привирает, но Пушок – тоже важный человек. Суфлер!

– Суфле-ер, – пренебрежительно тянет Лёдя.

– Наивный юноша, от суфлера очень многое зависит. Каждые два дня – новая пьеса, выучить роль наизусть – никакой возможности. А суфлер подскажет… или нет. Так что постарайтесь ему понравиться.

– Я бы предпочел понравиться вам! – восклицает Лёдя.

Арендс смеется своим волнующим хрипловатым смехом. В купе заглядывает сморщенный старичок:

Коллеги! Нельзя ли потише? Некоторые люди в это время уже отдыхают!

Изложив свое требование скрипучим голосом, старичок удаляется.

Арендс предупреждает очередной вопрос Лёди:

– Это наш куафер.

– А кем работает… Куафер?

– Куафер – не фамилия, а как раз работа. – Арендс безо всякого стеснения треплет вихры Лёди. – Вот когда он завьет вам волосы так, что до старости не распрямите, тогда и поймете, кто такой куафер!

Шпиглер отбирает у Скавронского бутылку:

– Вам хватит!

– Да что вы, я – как стекло!

– Причем очень хрупкое. Если вы на гастролях разобьетесь…

– Исключено! Я же кремень!

– Стекло… Кремень… Да будьте вы просто человеком! – устало вздыхает Шпиглер.

Потом в отдельном купе происходит то, что рано или поздно должно было произойти. Лёдя барахтается в шелковом и кружевном ворохе платья Арендс. Она смеется хрипло и призывно:

– Мальчик… Милый мой мальчик… Погоди, я сама, сама расстегну… Ой, осторожно, порвешь… Ну, иди же, иди сюда скорее…

Лёдя падает в объятия умелой искусительницы.

Не слишком большой, но и не малый, а главное – любимый театральными гастролерами город Кременчуг. Довольно много каменных домов, но по преимуществу деревянные, огороженные потемневшими заборами.

На одном заборе висит афиша:

Под афишей свинья сосредоточенно чешет бока о забор.

На сцену под аплодисменты выходят в финальном поклоне Скавронский – Отелло, Арендс – Дездемона, Ирский – Яго. А Лёдя в костюме шута стоит во втором ряду, где топчутся Кормилица, Эмилия и другие второстепенные персонажи бессмертной трагедии.

– Автора! Автора! – скандирует публика.

Артисты поклонились и ушли, а публика все требует:

– Ав-то-ра! Ав-то-ра!

Появляется Шпиглер и сообщает:

– Почтенная публика! Автор не может выйти, потому как он уже умер.

Наивная публика – та самая, любимцем которой, по утверждению афиши, является Шекспир, при известии о его кончине сочувственно затихает. Одна дама даже утирает глаза платочком.

За кулисами Шпиглер объявляет:

– Господа артисты! Завтра – водевиль «Игрушечка». Граф Шантерель – Ирский, граф Лоремуа – Утесов. Роли возьмете у Пушка.

Арендс, проходя мимо Лёди, волнующе шепчет:

– Жду вас после ужина…

– Да-да, конечно! Жанна, а кто этот граф Лоремуа?

– Обыкновенный рамоли.

– Рамоли?..

– Ну, противный старикашка, лет под восемьдесят…

– Восемьдесят?! – ужасается Лёдя.

Да, но он очень любит хорошеньких молоденьких девушек, – Арендс взмахивает газовым шарфиком Дездемоны перед носом Лёди, – и совершенно равнодушен к хорошеньким молоденьким мальчикам!

Она удаляется, оставляя юношу в полном недоумении.

Весь день Лёдя проводит в муках: как ему, мальчишке, играть восьмидесятилетнего старика? Он усиленно горбится, ходит шаркающими мелкими шажками, прихрамывает, пытается бормотать невнятным старческим голосом, потом решает, что граф подслеповат, и принимается ходить по комнате, натыкаясь на предметы.