Кривая и узкая Малая Арнаутская улица… Прямая, как стрела, Итальянская… Тенистый Французский бульвар… Тихие переулочки, выщербленные ступеньки лестниц, витые чугунные ограды…
И море – спокойное, бескрайнее, искрящееся в солнечных лучах…
На Привозе Лёдя, как в еще вроде бы таком недавнем, но уже и таком далеком детстве, покупает мороженое. Маленький кудрявый мальчик, каким и Лёдя был когда-то, протягивает мороженщику копейку. Лёдя подмигивает ему и, облизывая сладкий шарик мороженого, легкой походкой свободного человека идет дальше – мимо овощных рядов, мясных, рыбных… И по людям, по их разговорам, по бессмертному юмору, Лёдя окончательно понимает: он таки да – в Одессе.
По рыбному ряду проходит разодетая не по-будничному дама. Торговки сразу же оживляются.
– Вы погляньте, какая дамочка! Красавица! Муж должен быть из нею счастливый! Мадамочка, возьмите у меня скумбрию! Это ж цельный кит, а не скумбрия! Красавица, возьмите!
– Ну, и почем ваша скумбрия? – интересуется дамочка.
– Гривенник.
– Что-то дорого…
– Дорого?! – Торговка мгновенно переходит от подхалимства к агрессии. – Вам дорого, так скидывайте парижское платье, кидайтесь у море, ловите рыбу сами – и вам будет бесплатно! Не, вы только погляньте на эту конопатую – ни рожи, ни кожи!
Все торговки радостно поддерживают коллегу дружным и презрительным:
– Тю-ю-ю!!!
Лёдя с интересом ждет развязки бабской дуэли. И дожидается – нарядной дамочке тоже, оказывается, палец в рот не клади. Она интересуется:
– Но скумбрия-то ваша хоть свежая?
– Еще какая свежая! – Торговка столь же мгновенно возвращается к подхалимству: – Вы, дамочка-красавица, не сомневайтесь, рыбка свежайшая!
– Да? А что ж, я смотрю, над ней мухи летают? Мухи – они знают, над чем летать, ха-ха-ха!
Дамочка язвительно хохочет и удаляется. Торговка остается с открытым ртом.
Лёдя пересекает площадь перед знаменитым круглым Оперным театром, который местные остряки называют «тортом». Огибая театр, Лёдя слышит из открытых окон голоса певцов, звуки инструментов. Взобравшись на какую-то тумбу под окном, Лёдя заглядывает в репетиционный зал, где пузатый тенор выводит арию Герцога из «Риголетто»:
Сердце красавицы склонно к измене
И к перемене, как ветер мая…
А в скверике Пале-Рояль беседуют одесситы-меломаны в белых чесучовых костюмах.
– Что вы мне будете рассказывать! Да я знаю наизусть все эти ваши оперы!
– Это не мои оперы. К сожалению! Вчера в «Паяцах» я не услышал ни одного приличного тенорового «до», ни баритонального «соль»!
– А я обязательно хожу в оперу с клавиром. Я слежу и за оркестром, и за певцами.
– Ну, и что вы уследили за этим Де Нери?
– А что там можно уследить?
– Ну, так вам нечего делать в Одессе, можете ехать в Николаев.
– Зачем мне ехать в Николаев?
– А Де Нери поехал туда продавать петухов, которых он пускает в «Гугенотах».
– Слушайте, перестаньте кидаться на Де Нери, он хороший певец.
– Может, для Италии хороший, но для Одессы – это не компот!
Лёдя пересекает Пале-Рояль, распевая во весь голос только что услышанную арию Герцога.
Сердце красавицы склонно к измене
И к перемене, как ветер мая…
– Ненормальный! – качает головой один меломан.
А другой, напротив, радуется:
– Что я вам говорил? «Ла Скала» отдыхает! Все таланты – в Одессе!
И наконец Лёдя дома.
Надо заметить, к чести всех домашних, нет ни слова упрека блудному сыну и брату, ни слова издевки над неудавшимся циркачом. Только – объятия, поцелуи, а кое у кого из женской половины семьи – даже слезы радости. Кроме, конечно, суровой мамы Малки. Нет, она тоже не выдержала, прижала сына к груди. Но не более. И сухо объявила:
– Сейчас будем обедать.
Младшая сестра Полина подливает воду из кувшина брату-близнецу, умывающемуся с дороги над фаянсовым тазом. Средняя сестра Прасковья подает полотенце. Лёдя утирается и норовит обнять маму, поцеловать ее в щеку. Но мама отстраняется и снова командует:
– Все за стол!
Во время обеда родственники не столько едят сами, сколько наблюдают, как уплетает домашнюю еду Лёдя. Прасковья приглядывается к брату:
– Повзрослел ты, что ли… Глазки уже не такие щенячьи…
– Что ты удивляешься, Песя? – строго замечает старшая сестра Клава. – Пора бы уже ему и повзрослеть – не мальчик!
– А похудел как! – огорчается папа Иосиф.
– Ты на гастролечках своих случайно не подженился? – усмехается брат Михаил.
Лёдя поперхнулся, закашлялся и отрицательно трясет головой. Мама ощутимо лупит сына кулаком по спине:
– Дайте человеку спокойно покушать с дороги! Фиш, между прочим, с косточками.
Все послушно умолкают, принимаясь за еду. Мама ставит блюдо с домашними пирожными. И по давней традиции, режет каждое на половинки, раздавая их взрослым уже детям. Лёдя получает свою половинку пирожного, с наслаждением откусывает кусочек и расплывается в облегченной улыбке, свидетельствующей, что вот теперь он уже окончательно и бесповоротно – дома.
Однако идиллию нарушает папа Иосиф.
– Ну, сыночка, что тебе сказать… Все мы, конечно, счастливы, что ты вернулся своими ногами и без конвоя. Но пора таки подумать о будущем…
Улыбка Лёди гаснет, он с тоскою ждет продолжения. И папа продолжает:
– Ты нивроку хорошо нагулялся…
– Я работал в цирке! – перебивает Лёдя.
– Ну да, ну да, ты нагулялся в цирке, – гнет свое папа, – а теперь пора за дело. Мы с мамой подумали: ты поедешь к дяде Фиме…
– В Херсон?!
– Да, в Херсон, у него там магазин: «Ефим Клейнер. Скобяные товары и садовый инструмент».
– И что я там буду делать?
– Работать. Конечно, это не так весело, как крутиться-вертеться в цирке. Но на старости лет ты уже не покрутишься, а лопаты, топоры и грабли будут нужны людям до самого Страшного суда.
– Но я не сумею! – умоляет Лёдя. – Это совсем не мое дело… Вы поймите…
Молчавшая до сих пор мама сурово обрывает Лёдю:
– Мне сдается, никто не предлагал тебе высказаться!
Лёдя безнадежно машет рукой и понуро опускает голову. А мама смягчается и протягивает ему вторую половинку пирожного.
– На, скушай… Папе уже вредно много сладкого.
Куда идет Лёдя в трудные минуты, в отчаянные моменты? Конечно же, к морю. Там отдыхают его душа и тело. И кажется, что все не так уж плохо. А может, скоро даже будет хорошо. Лёдя прыгает в море со скалы, ныряет надолго, потом выныривает, хватая ртом воздух, яростно работает руками и ногами, борясь с волнами моря, как с волнами жизни.
Потом он неподвижно покоится на воде, раскинув руки и глядя в солнечное небо.
И наконец, неспешно плывет к берегу. Выбирается на сушу, бесконечно усталый, шатающийся, делает несколько шагов и падает без сил на спину. Неподалеку расположилась веселая компания – мужчины и женщины расстелили скатерть на песке, выпивают, закусывают и болтают. Лёдя печально смотрит в небо, невольно подслушивая оживленную беседу.
– О боже, как наша прима вчера разбушевалась!
– А чего это? Ей ведь принесли на сцену десять корзин роз…
– Да, но заплатила-то она за двенадцать!
Компания смеется. Лёдя тоже слегка улыбается. И уже внимательней прислушивается к разговору.
Томная красивая брюнетка, слегка растягивая слова, рассказывает:
– Я как-то спросила этого индюка Потемкина… ну, из Малого драматического: «Сколько времени у вас в театре идет „Отелло“»? Он так важно надулся и отвечает: «Мадам, день на день не приходится: иногда – три часа, иногда – два». – «Как это?» – «А так: мы играем до последнего зрителя!»
Ее рассказ подхватывает бойкая толстушка:
– А я помню этого Потемкина еще совсем юнцом. Мы едем на гастроли, я говорю: «Возьми саквояж!» А он: «Зачем?» – «Как зачем? Сложишь в него костюм, белье…» – А он так испуганно: «Костюм и белье? Но тогда в чем же я поеду?»
