Гвенна чуть не задохнулась. После бойни в Банях она ни часа не прожила без боли. В первые несколько дней думала: это от впившегося в плечо осколка и других ссадин и порезов. Но шкура у нее заросла, как всегда. Синяки сошли. А ей все чудилось, что железный кулак сжимает сердце, длинные шипы впиваются в мозг, а на груди, не давая вдохнуть, лежит гора кирпичей.

– Да, – угрюмо отозвалась она, – боль чувствуем.

Похоже, Паттик был несколько разочарован. Зато Чо Лу подмигнул ей:

– Понятно. Мы и не ждали, что вы раскроете свои секреты.

– Нет у меня никаких секретов.

Конечно, она врала, но за ложью стояла правда. Тех секретов, которых ждали легионеры, у нее не было.

– А насчет птиц… – заикнулся Чо Лу.

– А насчет прикусить язык? – оборвала Гвенна. – И оставить меня в покое…

Паттик взглянул обиженно, а Чо Лу только улыбнулся.

– Конечно, командир. Просто для нас честь ехать с вами рядом.

Честь… Будто она какой-нибудь сраный герой.

Поднажав, они могли бы добраться до Пирата за день. Но император сообщила, что на загрузку и подготовку судна к плаванию уйдет два, и потому они остановились в гостиничке между западным портом и столицей. Чо Лу пошел нанять комнаты, Паттик занялся лошадьми, и Гвенна с Килем остались наедине в отдельной столовой, выделенной для них усердной хозяйкой. Та принесла ужин: куропатку, фиги, козий сыр, ломтики плодов огневки и бутылку вина.

Гвенна на еду не смотрела. Живот свело в узел. Любой кусок во рту отдавал пеплом. Ей в последнее время все снилось, что она задыхается насмерть, и при взгляде на фиги представлялось, как они разбухают, забивают горло, перекрывают воздух, как она рвет себе глотку…

– Вам надо поесть, – сказал Киль.

– Думаете, император выбрала бы для задания того, кого надо кормить с ложечки?

Историк пожал плечами, оторвал ножку куропатки и стал зубами сдирать мясо с косточки. Гвенна смотрела, как он жует.

Ей здесь не нравилось, в этой комнате. Хотелось быть уже далеко, на борту судна. Хотелось с кем-нибудь подраться, кого-нибудь убить. Почувствовав подступающий гнев, она сжала кулак. Сидя в отдельной столовой и любуясь, как историк лопает куропатку, ничего не исправить, но комната для нее еще не готова, а в общем зале поджидают Паттик и Чо Лу с круглыми глазами и десятком вопросов. Она заставила себя взять ломтик огневки, прожевать и проглотить. Чтобы драться, нужны силы, а кроме того, у нее накопились вопросы к императорскому историку.

– Чего я не знаю? – спросила она, не сводя с него глаз.

Киль перестал жевать.

– Полагаю, список выйдет длинным, – шевельнул он бровью.

Хорошая шутка, но иронией от него не пахло. А пахло гребаным камнем.

– Вы лич? – не отступилась она.

Такой вопрос почти любого заставил бы встрепенуться. Кеттрал с личами сотрудничали, но все прочие аннурцы их сжигали, вешали или топили. Килю следовало бы обидеться, возмутиться. А он выразил разве что умеренный интерес.

– Почему вы спрашиваете?

Гвенна замялась. Ответив честно, она выдала бы собственный секрет. Только кеттрал знали о Пробе, сларнах с их яйцами и даром обостренной восприимчивости.

– Я неплохо разбираюсь в людях. Какой у вас колодец?

– Я не лич, – покачал головой историк.

– И не простой историк.

– Простых не бывает.

На это трудно было найти ответ. Сама Гвенна простой солдат. Вернее, была простым солдатом до разжалования.

– Ради чего вас послали со мной?

– Как объяснила вам император, ради моих знаний о Менкидоке. И не только.

– Все ваши знания о Менкидоке – из кипы книг тысячелетней давности.

– Некоторая их часть – да.

– Вы работали с картами и записями кшештрим, которые вымерли уже… сколько?

– Приближенно – десять тысяч лет назад.

– Вот-вот. Десять тысяч лет назад. Планируй я вторжение в Эридрою по кшештримским картам, меня ждал бы нехилый сюрприз – целая империя невесть откуда взялась.

– Береговая линия не исчезла вместе с кшештрим, хотя могла несколько измениться. И новые горы за последние десять тысяч лет из земли не выросли.

– Вы здесь не чтобы показать мне побережье и горы. На то есть карты.

– Не все в Менкидоке отмечено на картах.

Сказано было достаточно сдержанно. Он выбрал на блюде фигу и стал задумчиво жевать. Не с таким видом обсуждают затерянный континент. С таким видом вообще ничего не обсуждают. Штука в том, что Гвенна его наружности не доверяла.

– Вы там бывали, – сказала она, помолчав.

Другого объяснения быть не могло.

– Очень давно, – подтвердил историк.

Гвенна кивнула на его кривой нос, переломанную челюсть, пальцы.

– Это все оттуда?

– Повреждения? – Ученый взглянул на свои ладони. – Нет, большая часть получена значительно позднее.

– Что вы там делали?

– Изучал.

– Что изучали?

– Историю.

Она нахмурилась:

– Я считала, историки интересуются людьми. Что им делать там, где людей нет?

– В тех краях не всегда было так пустынно.

– Всю историю Аннура континент необитаем – на всем протяжении письменной истории человечества.

– Люди, – заметил Киль, – не так давно научились писать.

Он вернулся к куропатке, а слова так и остались висеть между ними. Гвенна следила, как он ножом и вилкой разбирает грудку. Она всю жизнь ела мясо: баранину, свинину, говядину, оленину – все, что можно изловить или подстрелить на аннурской земле, но вид отделяющего мясо от костей историка вдруг напомнил ей Талала в дверях Бань: кровь хлещет из ран, кожа опалена, словно его поджарили на вертеле.

Она отвернулась к маленькому окошку. Дорога на запад, широкая и прямая, как копье, пронизывала холмы и деревни, уходя к далекому отблеску моря. Закатное солнце превратило воду в огонь, потом в кровь.

– Так что там, в Менкидоке? – спросила наконец Гвенна.

– Чудовища, – ровным голосом ответил Киль. – Болезни. Безумие.

Гвенна обратила на него пристальный взгляд:

– Император считает, что все это выдумки да байки.

– Люди не выдумывают на пустом месте, – возразил историк.

Она обдумала его слова.

– А вы говорили об этом императору? Она вам не поверила?

Киль покачал головой.

– Не говорили? – настаивала Гвенна, в которой удивление схватилось с растерянностью.

– Не говорил.

– Вы понимаете, что это измена?

– Измена? – Он задумчиво налил в чашку чаю, сдобрил медом, размешал. – Мне представляется более серьезной изменой лишить империю оружия, в котором она чрезвычайно нуждается.

– Птиц.

– Птиц, – подтвердил он, склонив голову.

– Осознание опасности повышает шансы на успех операции, а не подрывает их.

– Потому я вам и рассказываю. И расскажу начальнику экспедиции после выхода в море.

– Мне и начальнику, но не императору… – покачала головой Гвенна. – Почему?

Историк сделал крошечный глоток чая, насладился вкусом и отставил чашку.

– Адер уй-Малкениан – способная правительница, но она осторожна. Она и так рискует, отсылая один из самых ценных кораблей, одного из лучших адмиралов, одну из последних кеттрал…

– Я не кеттрал.

– Все равно, – понимающе кивнул он. – Она многим рискует на основании сведений, которые, как вы заметили, вполне могли устареть на десять тысяч лет. Сознавай она, как опасен тот материк, полагаю, никогда не решилась бы на экспедицию.

У Гвенны от этого разговора голова пошла кругом. Такое признание могло стоить историку головы, а он выкладывал все так беспечно, за чаем, под фиги и куропатку. Скрыть от императора правду о Менкидоке – даже если это правда, если он не сошел с ума, как старинные первопроходцы, – уже достаточно плохо, но Киль на этом не остановился. Он, изломанный, остроглазый, лишенный запаха человек, кажется, имел тут свой интерес, ради которого готов был рискнуть милостью императора и собственной жизнью.

– Зачем это вам?

Он взглянул на нее, поджал губы, сделал еще глоток, поморщился, добавил в чай меда и помешал, вглядываясь в пар над чашкой.