Поздно.

Рук схватил змею слишком далеко от головы, допустив один предсмертный укус. На него уставились мертвые красные глаза. Он швырнул труп на дно лодки – незачем приманивать из воды других хищников – и медленно поднял руку с ранкой к глазам.

Из проколов выступили две капельки крови. Он не стал делать надрезы, высасывать яд: слишком глубоко он уже проник. Рук чувствовал его, как протянутую по жилам колючую, раскаленную добела проволоку, которую каждый удар сердца протаскивал все дальше и дальше. Он попробовал вспомнить, сколько вздохов сделал с тех пор. Три? Четыре? Воздух дельты забил легкие, став вдруг горячим, словно он сунулся лицом в кипящий горшок и пытался дышать паром. Кругом шевелились, раскачивались, колебались тростники. Ветер? Или у него уже мутится в глазах?

Он нетвердой рукой взялся за борт лодки, уставился в рассеченное тростниками солнечное сияние, ожидая начала последнего страшного танца.

Вместо того проткнувшая его руку огненная спица замедлила движение и остановилась. Еще десяток мучительных вдохов, и огонь перешел в болезненный зуд, тот – в звонкие мурашки, и, наконец, осталась только ноющая боль в месте укуса и на ладонь вверх, к локтю.

Он повернул руку так и этак, снова посмотрел на две капельки крови, которые уже сворачивались – как всегда скорее, чем у любого другого человека.

И закрыл глаза. Его захватили голоса дельты – плеск воды, птичий щебет и тихий гул миллионов крошечных насекомых.

Вот так.

Пятнадцать лет ничего не изменили. Ничего не перевернулось, когда он обратился спиной к миру зеленого солнца, ила, крови и смерти. Когда он отверг богов Вуо-тона. Эйра не перекроила его по своему образу. Столько лет в молитве и покаянии, а все осталось прежним – красное зрение, память, сила, способность выжить там, где никто не выживет. Он остался, кем был.

Кем бы он ни был.

Всю дорогу до западного порта Пират Гвенне чудилось, что она идет под водой или против немилосердного ветра. Погода была ни при чем. Небо оставалось до хруста чистым. Над селениями и широкими полями за Аннуром сияло солнце. На самом деле они с Килем и двумя приставленными для охраны легионерами неплохо продвинулись. Завидев имперский флаг на коротком древке в руках Чо Лу, все на широком тракте – крестьяне с телегами, купцы в фургонах, спешащие по своим делам пешеходы – поспешно жались к обочине. Они могли ехать рысью по ровному пути и пологим спускам и быстрым шагом на подъемах. В сравнении с иными ее путешествиями нынешнее выдалось легким, чуть ли не прогулкой. И все же она едва держалась на проклятой лошади.

Гвенна сама не знала, чего хочет. Остановиться? Повернуть назад? Спешиться и пуститься бегом? Безумие. Не занятая внутренней борьбой часть сознания еще признавала его. Не было повода задерживаться, ничто ей не препятствовало, и все же, чтобы усидеть в седле, нужно было усилие воли, какого не требовал от нее ни один бой.

Чо Лу и Паттик все только усложняли. Оба были на пару лет старше ее, а выглядели моложе. Она ловила их взгляды. Она даже с закрытыми глазами чуяла их трепетное, изумленное волнение. Напрямик она не признавала себя кеттрал – бывшей кеттрал, – но легионеры были не слепые. Они заметили и черную форму, и парные кликни – Гвенна не видела причин отказываться от оружия, к которому привыкала всю жизнь. И ее шрамы заметили.

Может быть, они впервые видели кеттрал, зато рассказов наслушались. И уж конечно, тех, в которых величайшие воины империи переплывали океаны, стирали с лица земли крепости, не бросали боя тяжело раненными, спасали людей, побеждали, когда все казалось потеряно… Наверняка не тех, где кеттрал бессмысленно гибли по недоумию своего командира.

К середине первого дня Чо Лу не выдержал. Натянул узду и пристроил коня рядом с Гвенной.

– Я только хотел сказать, – шепнул он, – какая честь быть вашим спутником, командир. И для меня, и для Паттика.

Гвенна повернулась к нему. Парень чем-то походил на домбангца: длинные прямые волосы, темная кожа, карие глаза.

– Последние два месяца, – сказала она, – я убивала людей с именами вроде Чо Лу. И очень похожих на вас.

Жестокие и ненужные слова. Аннурские легионы принимали людей со всего Вашша и Эридрои. Может, семья Чо Лу и вела род из Домбанга – отец, или мать, или их родители. Это не порочит его верности империи. Но если капля яда покончит с их Шаэлем сплюнутым восхищением, Гвенна готова платить эту цену.

Легионер опешил было, но тут же улыбнулся, покачал головой.

– Я знаю о волнениях в Домбанге.

– Волнениях? – переспросила Гвенна. – Пять лет гребаной резни, начавшейся с того, что местные порубили тысячи легионеров и скинули куски в канал.

Чо Лу решительно кивнул:

– Мы все об этом слышали. У меня дед из Домбанга, но и он восемь лет назад перебрался в Аннур. А родители выросли в Шелковом квартале, и я тоже. – Закатав рукав, он показал ей татуировку с аннурским солнцем на мускулистом предплечье. – В легионах не найти человека вернее меня.

– Он правду говорит, – вставил Паттик.

Тот тоже задержался, пристав к собеседникам. Паттик, в отличие от Чо Лу, был едва ли не светлее Гвенны. Волосы не рыжие, темнее, зато все щеки и лоб в веснушках. Он был не так хорош собой, как его приятель, и не так легко улыбался – честно говоря, он был довольно уродлив: тяжелый подбородок, большие уши, слишком близко посаженные глаза. Но и он, как Чо Лу, выглядел солдатом.

– Когда гадости в Домбанге только начались, – говорил белокожий, – в отряде кое-кто напустился на Чо Лу.

– Когда там все закрутилось, вам по сколько было? – спросила Гвенна. – По четырнадцать?

– Шестнадцать, – ухмыльнулся Чо Лу.

– В легион принимают с семнадцати, – напомнила она.

Он улыбнулся шире прежнего:

– А мы соврали.

Не Гвенне было их судить. В кадеты она попала в восемь, первый взрыв устроила в десять.

– И что случилось с наехавшими на вас братьями по оружию? – поинтересовалась она.

– Мне пришлось кое-кого… вразумить, – пожал плечами Чо Лу. – Напомнить, что присяга важнее имен, которыми нас наделили родители.

– И как они приняли урок?

– У Скорча остался шрам над бровью, а у Феррела палец кривовато сросся, но они все поняли. С тех пор мы пять лет сражались плечом к плечу. До последних дней. Это мы подавляли Анклишанский мятеж. И выжгли сетьенских разбойников в Раалте.

Улыбка его на минуту стала почти хвастливой. Потом парень вспомнил, с кем говорит, и гордость на его лице мигом сменилась тем же Кентовым почтением.

– Конечно, все это пустяки, – заметил он, – детские игрушки в сравнении с делами кеттрал.

«Кеттрал накормили собственным дерьмом, – захотелось ответить Гвенне. – Нас, почитай, не осталось. Нет птиц, а несколько выживших в гражданской войне бойцов либо стары, либо слишком увечны для боя».

Но она только молча взглянула ему в глаза и двинулась дальше в выразительном, как она надеялась, молчании.

Как видно, недостаточно выразительном. Выждав примерно четверть мили, Чо Лу снова подал голос.

– Понимаю. Конечно, мы помним, что вам нельзя говорить о… своих делах. Но возможно, вы разрешите наш с Паттиком спор.

Паттик неловко заерзал, но и в нем Гвенна чуяла нетерпеливое любопытство.

– Возможно, нет, – отрезала она.

Чо Лу расхохотался, словно в жизни не слышал шутки смешнее.

– Возможно, нет! – Он оглянулся на друга. – Она говорит: «Возможно, нет!»

И он спросил так, словно она и слова не сказала:

– Так вот, тут такой вопрос. Кеттрал могут дышать под водой?

– Нет.

Гвенна надеялась, что это положит конец разговору. Легионеры переглянулись. Чо Лу явно не верил.

– А что вы видите в темноте, правда?

Вот это была правда, но не повод подливать масла в огонь их поклонения.

– Нет.

– А боль вы чувствуете?