Следующие полчаса прошли для д’Агосты как в тумане: его снова придавило незнакомыми пейзажами и звуками, опять трясло на обратном пути в темном кебе, но страннее всего было ощущение полета сквозь бесконечную пустоту, ближе к концу переходившего в жуткое падение. А потом они очутились в той же самой подвальной лаборатории. Пендергаст стоял, д’Агоста растянулся на полу. Когда вой прибора утих, стали слышны голоса. Д’Агоста закрыл глаза, сделал два-три глубоких вдоха, снова открыл и неуверенно поднялся на ноги.

– Вы можете оставить нас, Проктор, – сказал Пендергаст. – А вы, доктор Ференц, когда закончите проверку прибора, можете считать, что на сегодня выполнили свою работу.

– В этот раз прибор показывал необычные данные, – заметил человек по имени Ференц. – Вероятно, из-за того, что он работал с двумя людьми вместо одного. Но я лучше побуду здесь, хочу убедиться, что все в порядке.

Проктор вышел. Пендергаст помог д’Агосте снять тяжелое пальто и шляпу, подал ему пистолет, телефон и ботинки, а затем показал на все еще открытую дверь.

– Не вернуться ли нам в библиотеку, Винсент?

Шагнув вперед, Д’Агоста пошатнулся, но удержался на ногах. Он попытался заговорить, однако из горла вырвался только хрип.

– Никуда я не пойду, пока вы не объясните, без всей этой чепухи, без заумных слов, что за хрень с нами произошла.

Пендергаст на мгновение замер, а затем, видимо, смягчился.

– Я сказал, что мне нужна ваша помощь. Но чтобы вы поняли истинный масштаб того, о чем я вас прошу, мне пришлось отправиться с вами в прошлое. Туда, где эта помощь понадобится.

– В прошлое, – подхватил д’Агоста.

– На самом деле это не совсем верно. Этот прибор открывает портал в параллельную вселенную, создавая своеобразный мост из нашего мира в альтернативный Нью-Йорк альтернативного тысяча восемьсот восьмидесятого года. Избавлю вас от технических подробностей, только хочу заверить, что ваши действия, совершенные там, не изменят нашу временну´ю линию. Если вы убьете моего предка в этом альтернативном тысяча восемьсот восьмидесятом году – что, кстати, значительно упростило бы нам задачу, – это никак не скажется на моем существовании в нашем мире.

Д’Агоста еще раз глубоко вздохнул. К нему вернулся голос.

– Но если ничего не изменится, если тот мир не пересекается с нашим, то… не наплевать ли нам на то, что там творится?

– Там же Констанс. Моя Констанс.

– А другая Констанс? Та маленькая девочка, которую я видел.

– Она принадлежит к другой временно`й линии, – сказал Пендергаст и задумался. – Это сложно объяснить, но моя Констанс решила, что прибор дает ей возможность исправить прошлое, восстановить справедливость… и, возможно, найти подходящий дом для себя, а также для брата и сестры. Я воспользовался прибором с целью убедиться, что она… преуспела в этом.

– И дать ей знать, что она может вернуться домой, если передумает, – не удержавшись, добавил д’Агоста.

Пендергаст уклонился от прямого ответа.

– То, что мне открылось, подтвердило мои худшие опасения. Констанс не удовлетворится спасением брата и сестры. Она намерена отомстить своему бывшему опекуну.

– То есть… Ленгу?

– Да, Ленгу. Жажда мести настолько ослепила ее, что она не способна ясно мыслить. Ей не одолеть этого человека… в одиночку. Если я не вмешаюсь, все закончится так ужасно, что трудно даже представить. Но я не могу сделать это в одиночку, не обнаружив своего присутствия перед Констанс. Я нуждаюсь в вас, мой старый напарник.

– Но… – начал д’Агоста, однако тут же оборвал себя.

Он пребывал в смятении. Если Констанс сделала выбор, кто такой Пендергаст, чтобы вмешиваться? Разумеется, она отказалась бы от его помощи, если бы знала.

Пендергаст взял его под локоть.

– Пойдемте в библиотеку. Там мы сможем говорить свободнее… И я постараюсь ответить на другие вопросы, которые, уверен, у вас появились.

Они ушли. В лаборатории на время стало тихо. Потом из-за вспомогательной установки показался доктор Ференц, проводивший постоперационную диагностику. Он потянулся, массируя поясницу, несколько минут постоял неподвижно, задумчиво глядя на закрытую дверь, и снова сосредоточился на оборудовании.

Доктор Енох Ленг вышел из часовни, превращенной в пропахшую потом и нечистотами спальню, и направился в вестибюль работного дома Файв-Пойнтс, натягивая на ходу кожаные перчатки. Он закончил осмотр больных, размещенных в углу часовни, служившей лазаретом: трое чахоточных, двое с инфлюэнцей, одна девушка, страдающая гонореей. Однако перед уходом Ленг обследовал еще полдюжины молодых женщин – потенциальных кандидаток. К его большому разочарованию, оказалось, что ни одна не подходит полностью, но две могли бы пригодиться, если бы он не нашел ничего лучше при следующем посещении. Чтобы воспользоваться ими при случае, он объявил, что обе девушки больны малокровием, и прописал им «витамины». На самом деле это был мышьяк в сахарной обсыпке, от которого скоро должны были появиться тошнота, желудочные боли и нервное расстройство: если бы в дальнейшем девушки ему понадобились, это стало бы предлогом для их перевода в частную лечебницу.

Заслышав его шаги по широким сосновым доскам, к нему подошла – с грацией ожившего трупа – мисс Крин, медсестра, проживавшая в работном доме. На ней было длинное форменное темное платье, застегнутое от шеи до талии.

– Вы закончили обход, доктор? – спросила она, пригасив обычную холодную властность в присутствии выдающегося хирурга.

– Закончил, сестра.

– Разрешите спросить: готовы ли наши насельницы к труду?

– В основном да. Однако за двумя девушками нужно еще понаблюдать. Я выдал обеим лекарство от малокровия. Если не поправятся, придется в следующий раз обратить на них больше внимания.

– Очень хорошо, а как насчет пятерых изолированных больных?

«Изолированность – понятие относительное», – подумал Ленг.

– Девочка-ирландка с чахоткой очень плоха. Болезнь распространилась на оба легких, и не думаю, что ее состояние улучшится… Особенно в сырую и холодную погоду. Подумайте о том, чтобы перевести ее в более… э-э… изолированное место. Чахотку вызывают миазмы, и близость к другим обитателям способствует ее передаче.

Он понимал, что этими словами, по всей вероятности, обрекает маленькую рыжеволосую девочку на еще более скорую смерть. Мисс Крин, вероятно, выгонит ее на улицу, где она в таком состоянии быстро зачахнет. Однако то, что он ускорил неизбежное, можно расценить и как гуманность.

Сухопарая женщина переварила информацию, но ее цепкие глаза не выдали никаких эмоций.

– Мне очень нужно кое-что выяснить, – сказал он.

– Слушаю, доктор.

– Вы, должно быть, помните ту девушку, которую я принял в свою частную лечебницу в конце декабря, – Мэри Грин?

Мисс Крин кивнула.

– Наверное, вам будет приятно услышать, что ей стало намного лучше.

Она снова кивнула. Несомненно, все пациентки доктора Ленга поправляются… Ведь ни одна не вернулась обратно.

– Мое внимание привлекло то обстоятельство, что у нее есть сестра, младшая сестра. По имени… – Ленг достал из нагрудного кармана блокнот и сделал вид, будто сверяется с ним. – По имени Констанс. Она проживает в работном доме? Я справляюсь потому, что ее старшая сестра, Мэри, как оказалось, страдает редким заболеванием, передающимся от матери к дочери. Оно вызвано нарушением равновесия желчных гуморов[128] – переизбытком черной желчи при недостатке желтой. У младшей сестры может развиться тот же недуг, что и у Мэри, и лучше вылечить ее прямо сейчас, в возрасте, когда заболевание еще можно предотвратить.

Ленг много лет назад читал статьи Менделя о биологических факторах, равно как и лекции Луиса Пастера, представленные в прошлом месяце Парижской академии наук под заголовком: «Sur les maladies virulentes et en particulier sur la maladie appelée vulgairement choléra des poules»[129]. Но он знал, что многие невежественные люди, даже врачи и медицинские сестры, упрямо цеплялись за гуморальное учение.