– Это было в прошлом сезоне. Скажите, а кого это вы ждали с таким живым интересом?

Констанс вновь ощутила тревогу, смешанную с раздражением: девица оказалась любопытной и чересчур проницательной.

– Я не жду никого в отдельности. Просто наслаждаюсь зрелищем, как ваш мистер Гексли.

– Понятно. С моей стороны не будет непростительной дерзостью спросить, из какой именно европейской страны вы приехали?

– Из Трансильвании. Но мои предки жили в Галиции. Я из рода Пястов.

– Трансильвания – родина вампиризма. Вы читали эту книгу?[102]

– Да, читала.

– До чего пугающе готично! Я бы хотела когда-нибудь там побывать. Один мой друг родом из Трансильвании. Я познакомилась с ним, когда лечилась в Шварцвальде. Он говорит по-румынски. Это ведь и ваш родной язык?

Разговор принимал опасный оборот. Констанс говорила на шести языках, но румынским не владела. Она улыбнулась и поспешила сменить тему:

– В Шварцвальде? Значит, вы бывали в Европе?

– О да! Мои родители возили меня повсюду. Франция, Италия, Германия, Испания. Мы ведь ужасно культурные люди. – Эдит пренебрежительно щелкнула пальцами, словно отгоняя муху. – Все это кажется мне нелепым. А вам? Я поняла это по вашему лицу, еще когда подходила.

Констанс испытывала одновременно и недовольство, и восхищение. Похоже, эта неопытная девушка с прыщавым лицом видела ее насквозь. Она натянуто рассмеялась.

– Неужели мои чувства так заметны?

– Думаю, вы считаете меня слишком дерзкой.

– Вы еще увидите, как это качество пригодится вам в жизни.

– Спасибо за эти слова. Я никого никогда не хотела обидеть, но это случается снова и снова. В прошлом году я испортила себе выход в свет. Моя матушка пять месяцев подряд напоминала мне, какое дурное впечатление я произвела на всех. Ньюпорт настолько полон amour propre[103], что молочников заставляют подковывать своих лошадей резиной! Она запретила мне читать романы – пока я не выйду замуж.

– У вас есть поклонники?

– Есть, но они такие глупые… Да и весь Нью-Йорк тоже. «Славу он в царстве Глупости снискал по праву»[104].

Услышав цитату из Драйдена, Констанс внезапно представила, какое будущее ждет эту девушку: терпеть банальные разговоры недалеких мужчин, которых привлекают только ее деньги, а потом вступить в тоскливый, удушающий брак без любви. Она погибнет, если только у нее не появится какой-нибудь всепоглощающий интерес или развлечение.

– Никаких романов, пока не выйдете замуж?

Эдит покраснела:

– А вы как считаете?

– Je pense que c’est stupide![105] – ответила Констанс с внезапным ожесточением. – Я читала романы с девяти лет. – Она понизила голос: – Стащите тайком книгу из домашней библиотеки и читайте под одеялом или в кладовке. Прячьте ее под матрасом. А если найдут, соврите что-нибудь, а потом стащите другую. Вот что я вам советую, мисс Джонс. Читайте и читайте, не останавливаясь, и это спасет вас.

Эдит снова рассмеялась со смешанным чувством удивления и облегчения. Констанс уже собиралась составить ей компанию, как вдруг краем глаза заметила мужчину, задержавшегося возле входа в особняк. Сердце ее буквально остановилось на короткое, но ужасное мгновение.

– Мне нужно идти, – сказала она.

Лицо девушки вытянулось.

– Мы только успели познакомиться!

Но Констанс уже ускользнула. Оставшаяся в одиночестве у входа в бальный зал девушка растерянно и обиженно смотрела ей вслед.

Доктор Енох Ленг остановился у входа и осмотрел просторный холл. Впечатлить его было совсем не просто, и все-таки, блуждая взглядом по известняку и мрамору в багровом и алом убранстве, по китайским ширмам, драпировкам, гигантским маскам и громадным ногам в центре помещения, он вдруг ощутил прилив удивления и веселья. Невозможно представить, чтобы все это устроили пустоголовая миссис Кэбот-Флинт и ее свиноподобный муж. Он почти не посещал такие сборища, но время от времени нуждался в напоминании о том, почему он взялся за главное дело всей своей жизни. Подобные зловещие представления были необходимы, чтобы придушить любую искру сочувствия и снова разжечь ненависть к человечеству во всей его нелепости.

Он пришел на бал один, да ему и некого было привести с собой. Манк остался при экипаже и сейчас, несомненно, наслаждался зрелищем сквозь высокие окна, как пес глазеет на гильотину, возбудившись от шума и суеты, но сознавая лишь то, что здесь льется кровь.

Пройдя по ковру, профессор Ленг направился прямо к лишенным туловища каменным ногам, подметая пол длинными полами маскарадной монашеской рясы. Умело сделанная из папье-маше скульптура превосходно имитировала гранит.

Он прочитал подпись на постаменте:

Так уж вышло, что это было любимое стихотворение Ленга. Очевидно, кто-то другой, а не Кэбот-Флинты, придумал столь фантастическую декорацию, и Ленгу хотелось знать, кто же это сделал.

Он обошел каменные ноги. Справа виднелась большая арка, которая вела в бальный зал. Он остановился, глядя на проплывавшую мимо полуобнаженную танцовщицу – из труппы Ла Скала, как уверяло приглашение. Истинный образец красоты. На короткий миг он мысленно представил сладостную картину: тело плясуньи, распростертое на его операционном столе. Но нет, этого не будет. Он вынужден довольствоваться менее совершенными образцами, хотя в последних экспериментах пробовал «заклать тучного тельца», надеясь улучшить результаты.

Ленг как раз заканчивал медленный обход холла, когда почувствовал чье-то присутствие. Рядом стояла эффектная молодая женщина и тоже любовалась главным украшением вечера. Она была в экзотическом белом тюрбане и таком же белом платье, украшенном лавровыми листьями и приколотыми к груди цветами.

Женщина продекламировала низким контральто:

Ленг мягко прервал ее и продолжил:

Он поклонился и взял ее за руку.

– Профессор Енох Ленг.

Он поднес ее руку к губам, и женщина сказала:

– Будьте осторожней с кольцом.

Ленг замер.

– Ах да, конечно. Вы ведь носите печально известное полое кольцо Лукреции Борджиа, в котором она прятала яд.

– Именно так.

Он задержал на мгновение ее руку, разглядывая кольцо на указательном пальце: толстое, золотое, с мелкими бриллиантами и рубинами. Чуть повернув ладонь женщины, Ленг увидел на внутренней стороне ободка крошечное отверстие с крышкой на пружинке, а рядом – бриллиантовую кнопку, очевидно служившую для того, чтобы выпускать ядовитый порошок.

– Хитроумно, – сказал он. – Откуда оно у вас?

– От моего отца.

– А ваш отец?..

Женщина мягко отняла руку.

– Я – герцогиня Иглабронз. Моего отца, упокой, Господи, его душу, звали герцог Казимир Восьмой. Он был не только герцогом, но также заядлым химиком и страстным коллекционером. У него был самый замечательный кабинет диковин во всей Трансильвании, где мы жили в изгнании.

Ленг поднял голову. Глаза женщины были необыкновенного фиалкового цвета.