1964 «А так ли трудно расчеловечиться…» А так ли трудно расчеловечиться По волчьим законам, По нраву овечьему? Надо лишь думать шумом, шумом, Спрессованным, утрамбованным шумом. Все громче, все ниже по косогорам — Сверчки в сумерках — Думаем хором. А долго ли снова вочеловечиться? Недолго, Недолго, Не дольше вечности. 1964 «Я ненависть нянчила на руках…» Я ненависть нянчила на руках. Качала ее, Пеленала ее… Кормила Презренным лицом И шорохом крови. А теперь она Идет на меня, качая улицы, В ногу, в ногу, в ногу, И сквозь рупор В упор: …ый, ый, ый. 1964 «Серый день остановил время…» Серый день остановил время. Он подлинно то, что есть. Его можно видеть, трогать, съесть. Он самая прочная дорога Между «Бог весть» И другим «Бог весть». Но откроется глубоководный зрачок, И срок придет, сужденный и трудный, И, как трубач, напрягая губы: Родительница снова родит. Воительница снова родит. И станет широко и легко, Красно, и сине, и черно, и звездно. Польется из теплых сосцов молоко. Так было, Так будет! Если не поздно. 1967 Бегство И было слово к Ионе, сыну Амафиину: «Встань, иди в Ниневию, город великий, и проповедуй в нем, ибо злодеяния его дошли до Меня». И встал Иона, чтобы бежать в Фарсис от лица Господня… Книга пророка Ионы I Он опять вернулся ко мне, Прорицающий, жалящий голос. Дай другому его, не мне, Я видна, как ворона в огне Неба, – мною оно раскололось. Ни на шаг! Не хочу, не могу, Хоть убей, не пойду в Ниневию. Я гортань свою ненавижу. На, возьми, подари врагу. Гонишь? Буду судиться с тобой! Вот – народом дымится площадь, Я любого проще и плоше. Замеси меня вместе с толпой. Ни на миг! Не пойду в Ниневию! Хоть убей, не хочу, не могу. Там, не видя нависших палиц, Голос мой будет мной владеть. Он меня накроет, как сеть. Убери указующий палец. II Ночью пришел Не-человек И сказал: «Ты слышишь течение рек? Вот – устали руки Мои. Не Я ли тебя подвигал на подвиг? На каждом повороте винта Стояли Ниневии врата, Но каждой дороги давал Я по две. Не Я ли тебя сажал на колени, На отцовские теплые колени Летнего дня и весеннего дня? Свет облаков и лучей толкотня. Но ты заградила глаза и уши. Вот – устали колени Мои, Солнца Мои и луны Мои, И ветер Мой твои губы сушит!» И я отвечала: «Благослови! Ты щедро дарил, Строящий души, Но Ты мне не дал силы любви, Силы любви и терпенья любви, Но ты мне не дал железа в крови, И вот – Твой ветер мне губы сушит!» 1967 «Возвращается ветер…» Возвращается ветер. Возвращается ветер На круги своя. Этот старый свитер — Узнаю тепло этой сброшенной кожи. Мягок сказочный волос, И на уровне глаз Белой мяты семья. Если голос прохожий, — О, у голоса королевская власть! — В этот голос похожий Головою в колени, как в детстве, упасть. Оттого, что вечен, Оттого, что он – не ты и не я, Возвращается ветер. Возвращается ветер На круги своя. 1967 «Долго ль будешь ты подниматься по лестнице…» Долго ль будешь ты подниматься по лестнице, Бессмертный возлюбленный мой, Пока не ужалит тебя звезда? Долго ль будешь спускаться вниз, Пока не коснешься брезгливо Пальцами правой ноги Моря леммингов, крысиного моря? О! О! О! Легче ль было в доме Атридов? Лучше ли в Гефсиманском саду? На Черной – Богом проклятой – речке? Долго ль будешь ты подниматься по лестнице И снова спускаться вниз? 1972 «Луна на том берегу…» Луна на том берегу Бросила мне конец полотенца. Я стала обматывать полотенцем Черные обгорелые пни, Черные обгорелые головы… Но мне не хватило луны. 1964 «День сначала был шестикрыл…» День сначала был шестикрыл. Это видели я и птицы, Но, как ворох нудных петиций, Ветер листья перешерстил. Поднимается облако пыли И угрюмо трясет головой. Вот теперь мы и вправду поплыли, Как и должно, в обнимку с землей. Ни юродивого «за грехи», Ни первин святого испуга. Добросовестно, как петухи, Молнии повторяют друг друга. Перемычка, коровий брод, Коридоры, набитые пухом… Не по этим мосткам перейдет Стержень мой, именуемый духом. |
