– Я лежу внизу, правильно? Сверху циновка, а на ней овощи. Ясно? – строго спросил он.

– И что дальше? – взволнованно задышала Клементина.

– Дальше вы везете тележку по улице Сент-Оноре до улицы Сен-Рош, о которой мы говорили, и останавливаетесь у двери кабаре «Большая бутылка», – инструктировал Клементину Пистолет. – Его содержит некий Жозеф Муане. При этом вы постараетесь развернуть тележку левым боком ко входу, чтобы я имел возможность, не покидая своего убежища, увидеть, что творится в этом заведении… Вы меня понимаете? – Клампен внимательно и строго взглянул на зеленщицу.

– Да, – кивнула та.

– И что вы на это скажете? – поинтересовался Клампен.

– Что вы ужасный хитрец, но…

Клементина запнулась.

– Что – но? – спросил Пистолет.

– Дело в том, что ходят слухи, будто вы часто крутитесь на Иерусалимской улице, месье Клампен, – прошептала мадам Ландерно и, словно испугавшись собственной дерзости, потупила глаза.

Выпрыгнув из тележки, Пистолет гордо выпрямился и скрестил руки на груди.

– Клементина, – молвил он с благородной печалью в голосе, – прощайте навеки! Моя нежность к вам была равна вашей прелести. Но я вынужден отказаться от вас. Я могу вытерпеть многое – но не могу допустить, чтобы мою честь оскорбляли женщины!

И Пистолет твердым шагом направился к двери кладовки.

Мадам Ландерно бросилась за ним и заключила молодого человека в железные объятия.

– Я никогда не верила грязным сплетням, месье Клампен, – вскричала она, и в ее голосе послышалась мольба и отчаяние. – Это все злые языки! Я сделаю все, что вы прикажете!

Несколько секунд Пистолет колебался, затем чувства одержали верх, и он вернулся в кладовку со словами:

– Вы уговорили меня, ангел мой, и я вам верю, но помните: я скорее умру, чем допущу, чтобы та, которую я люблю, презирала меня!

Клампен улегся на дно тачки. Клементина, полная раскаяния и усердия, накрыла Пистолета циновкой, а сверху стала укладывать овощи. Когда почти вся циновка была уже завалена овощами, во дворе раздался пьяный голос:

– Эй, мадам Ландерно!

– Ага, – сказал Пистолет, – вот и Тридцать Третий. Я выиграл у него сегодня утром восемнадцать су. Любовь моя, будьте с ним поласковее.

– Эй, жена, я пойду прилягу, – сказал старьевщик, появляясь на пороге. – Знаешь, Пистолет из тех, это точно. Сегодня утром я его застукал. При встрече с ним не подавай виду, но как-нибудь ночью мы устроим ему темную.

– Ладно-ладно, – проворчала торговка. – Только воры имеют зуб на жандармов.

– Не беспокойтесь, месье Клампен, – добавила она, когда за старьевщиком захлопнулась дверь, – я не хочу иметь с этим человеком ничего общего. Я его боюсь. И даже если вы из тех, что с того? Я пойду на это! Я готова на все, лишь бы не разлучаться с вами! Я последую за вами куда угодно, хоть в ад, как Орфей!

– Этого не потребуется, – ответил Пистолет. – Вполне достаточно спасти жертву от мучителя. Вперед!

Клементина покорно впряглась в свою тележку и тронулась в путь.

Следуя инструкциям Пистолета, она остановилась как раз напротив входа в кабаре «Большая бутылка». Разложив свой товар, Клементина принялась зазывать покупателей:

– Большая кучка цикория за два су! А вот репа, лук, морковь!

Пистолет приник к дыркам.

Он смог разглядеть, что в темном и грязном помещении пары три или четыре посетителей шлепают засаленными картами и потягивают лиловое вино.

За стойкой сидела женщина со злым лицом и штопала дырявые носки.

Клементина торговала как ни в чем не бывало, но тоже смотрела в оба.

До сих пор ей не попались на глаза ни жестокий похититель, ни несчастная жертва.

Полумрак в кабаре казался еще гуще из-за сизого табачного дыма. Под большим окном находилось застекленное подвальное окошко, в котором мерцал свет.

Этот свет сразу же привлек внимание Пистолета.

Через закопченное стекло он смог различить смутные силуэты.

«Главный источник доходов хозяина находится не в зале на первом этаже, а в подвале», – догадался бывший шпион месье Бадуа.

И Пистолет задумался, прикидывая, как же ему туда проникнуть. Воображение Клампена лихорадочно заработало.

От размышлений Пистолета отвлекло появление на сцене нового персонажа, который, выйдя из зала, медленно направился к тележке.

Сперва Пистолет решил:

«Это Лейтенант!»

Но по мере того, как человек приближался, в душе Пистолета закрадывались сомнения:

«Если это Лейтенант, то он здорово изменился».

Когда тот, переступив порог кабака, вышел на яркий свет, Пистолету стало ясно:

«Это не Лейтенант».

Это был старик, довольно высокий, но согбенный, дряхлый, с трудом передвигающий ноги. Он был в зеленых очках и того же цвета козырьке.

Очки и козырек могли, конечно, оказаться обычной маскировкой, но так подражать старческой немощи было крайне трудно.

Преодолев две ступеньки, старик приблизился к тележке и принялся ощупывать салат.

Этот человек стоял теперь слишком близко, и Пистолет уже не мог его видеть.

Зато он прекрасно слышал, как старик окликнул входящую в кабаре женщину:

– Здравствуйте, мадам Маюзе, что-то вы сегодня припозднились.

Это не был голос Лейтенанта!

У мадам Маюзе был несчастный и жалкий вид пьющей женщины. Пьющие женщины встречаются у нас довольно редко – так, по крайней мере, принято считать.

Пьющая женщина – не просто пьяница женского рода. Это особое существо, унылое, одинокое, мрачное.

При виде мадам Маюзе Пистолета осенило. Он вспомнил, что за те несколько минут, что он провел здесь, в заведение уже проскользнули две или три женщины, на облике которых лежала отвратительная и удручающая печать упомянутого порока.

Бывшему сыщику сразу стало ясно, что происходит в тускло освещенном подвальчике. Клампен сказал себе:

– Это заведение для женщин.

Старик все торговался с Клементиной за пучок лука. Этот слабый и надтреснутый голос не мог принадлежать сильному и здоровому мужчине, каким был Куатье по прозвищу Лейтенант.

В предместьях Парижа слово «нализаться» означает «выпить крепко и с удовольствием». Прежде всего это относится к женщинам. Парижские рабочие говорят так о тех, кто недостаточно разбавляет вино. В качестве эвфемизма это слово относится к тем, кто был замечен уж слишком навеселе.

Принято считать, что такой позор, как женское пьянство, обошел Париж стороной. Не хочется спорить со столь обнадеживающим утверждением.

Тем не менее я знаю в Париже несколько кабачков для женщин, хозяева которых процветают.

Мода на абсент послужила толчком для распространения этих ужасных заведений.

Совсем недавно, до того, как улица Ремпар была снесена при расширении Французского Театра, на этой самой улице находилось питейное заведение, содержатель которого легко мог разбогатеть за четыре года – не хуже, чем владелец табачной лавки на улице Сиветт.

Смею вас заверить: взорам тех, кто туда попадал, открывалась любопытная, но удручающая картина.

Мрачные, ежедневно нуждающиеся в вине женщины за десять минут выпивали свою норму, так и не произнеся ни слова.

У женщин эта страсть почти всегда окрашена безумием, а порой напоминает манию самоубийства.

Не могу сказать, относился ли Пистолет философски к этому пороку, ставшему бичом Лондона и постепенно завоевывающему Париж, но три или четыре женщины, проскользнувшие в питейное заведение Жозефа Муане, привлекли внимание бывшего шпиона.

Он знал Париж как свои пять пальцев. Эти женщины были отмечены одинаковой печатью печали и деградации: особая печаль, деградация особого рода.

Старик еще не закончил торговаться, а в голове у Пистолета уже созрел план.

Мало видеть это немое и черное здание снаружи, любой ценой необходимо проникнуть внутрь.

Старик упорно торговался. Сгорая от нетерпения, Пистолет проклинал в душе несговорчивого покупателя. Внезапно дребезжащий старческий голос, наполнившись гневом, окреп.