Поль Лабр взял ее руки в свои.

– Вы говорите так туманно, – пробормотал он, – но несмотря ни на что, я повторяю и буду повторять всегда: в мире нет прекраснее и добрее женщины, чем вы. Я в этом не сомневаюсь и уважаю ваши тайны. Я никогда не спрошу о них, а свои я вам открою.

– Ах! – сказала Тереза, улыбаясь сквозь слезы, – у вас прекрасное сердце! Я так часто об этом думала, все могло бы получиться еще лучше… еще лучше! Молодые муж и жена рядом со мной. Счастье в моем бедном доме…

Она резко оборвала свои громкие размышления и вытерла влажные глаза тыльной стороной ладони.

– Какое ангельское дитя! – прошептала она, глядя на Суавиту.

Потом она сказала:

– Не считайте меня сумасшедшей, месье Лабр. Я уже успокоилась. Рассказывайте, я вас слушаю.

Поль рассказал ей все без утайки, ничего не пропустив; Тереза слушала, затаив дыхание. Естественно, она уловила в его рассказе некоторые известные ей подробности, о которых он и не догадывался. Несколько раз во время того, как Поль рассказывал о своем страхе за жизнь ребенка, об отчаянии и надежде, о попытках спасти девочку, Тереза склонялась над спящей Суавитой и нежно, по-матерински целовала ее в лоб. Ее взгляд был также полон материнской любви, но вместе с тем выдавал и ее беспокойство. Мысли ее витали далеко отсюда; она сосредоточенно о чем-то думала.

Поль Лабр упомянул и о письме от своего брата, которое прочитал только в шесть утра. Но он не стал подробно рассказывать об его содержании, считая, что письмо к делу отношение не имеет.

– Я назвал ее Блондеттой, – продолжал он, – во всяком случае я буду ее так называть, пока не узнаю ее настоящего имени; а я обязательно его узнаю, даже если для этого мне понадобится перевернуть весь Париж! Не правда ли, ей идет имя Блондетта? Она пришла в себя только утром, часов в восемь, и очень испугалась, увидев меня, но потом улыбнулась. И тут… Матушка Сула, я не знаю, как вам сказать… как объяснить… Дело в том, что у нее очень странная улыбка, какая-то неестественная, ее лицо искажается болезненной гримасой, кажется безумным. Я очень испугался, боюсь, что она потеряла рассудок. Вы и сами скоро увидите.

Тереза внимательно посмотрела на молодого человека.

Вместо того, чтобы ответить, она отошла в дальний угол комнаты и тихо прошептала:

– Я никогда не поверю, что маленькая мадемуазель де Шанма дурочка или сумасшедшая: генерал сказал бы мне об этом. И разве тогда адресовал бы ей свое, вернее, мое письмо, как и ее сестре? Нет, если одна из них безумна, не станешь писать: «Изоль, Суавита! Дорогие мои девочки!»

Имя Суавиты всплыло в памяти. Мадам Сула вздрогнула, внимательно посмотрела на девочку и вдруг подумала: «А действительно ли это Суавита?» Неожиданно для себя Тереза вскричала:

– Это не она, я уверена, что это не она! Это не может быть она!

– О ком это вы, матушка? – спросил Поль.

– О ней, – ответила Тереза. – Бедное дитя!

– Как это печально, не правда ли? Но я расскажу вам конец этой истории, а он того печальнее. Когда Рено вернулась и принесла наш завтрак, я спросил у Блондетты, хочет ли она есть. Девочка отрицательно покачала головой… Тогда я предложил ей попить, и она опять молча кивнула. Я не удивился, так как до этого она не проявляла практически никаких признаков разума. Это был прогресс, и я надеялся, что скоро рассудок ее полностью восстановится.

Я долил в вино воды, добавил сахара и подал ей. Она медленно выпила все до последней капли. Потом она посмотрела на меня с благодарностью и улыбнулась. Ее губы приоткрылись, и я подумал, что сейчас она заговорит. Я был счастлив при мысли, что вот-вот услышу ее голосок, но меня постигло страшное разочарование. Она сделала усилие, от которого лицо ее напряглось, глаза округлились, но вместо слов, которые я надеялся услышать, она издала лишь хриплый звук!

– Она немая! – воскликнула мадам Сула.

Поль обескураженно посмотрел на нее. В этом восклицании женщины послышались торжествующие нотки.

– Да, она немая! – с болью в голосе повторил Поль.

– Бедное, бедное дитя! – прошептала Тереза и прижалась губами к маленькой ручке Блондетты.

Она думала:

«Это говорит само за себя! Это не может не говорить само за себя! Я так часто расспрашивала о ней, мне бы сказали, что она немая. А генерал? Передавая мне записку, он сказал бы: Суавита немая. Значит, это не она, это не Суавита!»

– Вы добрая женщин, матушка Сула, – сказал Поль, внимательно наблюдавший за тем, с какой нежностью Тереза склоняется над ребенком. – Но сегодня утром с вами происходит что-то странное. Когда вы воскликнули: «Она немая!», я готов был поклясться, что вы рады!

– Я? – сказала Тереза. – Милое маленькое создание! Месье Поль, боюсь, вы не сумеете как следует заботиться об этом ангеле. Я сама буду ухаживать за девочкой! Я заменю ей мать!

– Я очень на это рассчитываю, – признался Поль и сложил руки в благодарном порыве, – тем более, что мне придется теперь найти работу. Как только эта малышка появилась здесь, я решил, что могу работать в какой-нибудь мастерской или на фабрике, как и многие другие.

– Вам? Работать? – удивилась Тереза. – С вашими руками, не привыкшими к труду?

– Ну, если только с неба не свалится вдруг какое-нибудь наследство, – засмеялся Поль. – Давайте, матушка Сула, поговорим обо мне. Я уже сказал вам, что у меня появилось несколько причин, чтобы жить. Сам бы я не решился вот так взять и пойти работать. Мне необходима поддержка, необходим друг и наставник. И вот приезжает мой брат Жан!

– Какое счастье! – воскликнула мадам Сула. – Вот это действительно хорошая новость! Когда же мы увидим, наконец, вашего славного братца? Ведь он барон, вы знаете об этом?

Поль рассеянно разглядывал адрес на конверте.

– Меня немного беспокоит, что его до сих пор нет, – ответил юноша. – Конечно, я не волнуюсь, дорога от Гавра до Парижа вполне безопасна; но все же письмо было отправлено позавчера и в нем написано: «Завтра вечером я смогу тебя обнять».

– «Завтра» означает вчера, – заметила гостья. – Должно быть, он уже приехал.

– Должно быть… – задумчиво протянул Поль.

– Он появится в конце концов, – успокаивающе произнесла мадам Тереза.

– О, разумеется! Хотите, я прочту вам письмо, матушка Сула? – предложил Поль.

– С удовольствием, – сказала добрая женщина, – я вся внимание.

Поль развернул письмо, громко шуршавшее в его руках после купания и последующей сушки.

Из-за длительного пребывания этой ночью в воде чернила размылись; письмо напоминало теперь древнее послание, изъеденное временем.

Внешний вид вещей значит очень много, и Поль сказал:

– Мне трудно выразить то, что я чувствую. Я знаю, когда и где это было написано; это случилось вчера и совсем недалеко отсюда. Однако мне кажется, что это было в незапамятные времена, а Гавр находится где-то на краю света. Я понимаю, это лишь иллюзия, но… Итак, слушайте.

И он начал:

«Мой милый Поль, когда ты получишь это «Настоящим уведомляю», как пишут высоким стилем рекруты да миллионеры, ты подумаешь, глядя на марку:

Мэтр Жан – человек аккуратный и экономный. Чтобы не платить почте за доставку письма из Монтевидео, он передал это послание с каким-нибудь месье, отправлявшимся из Уругвая в Сирию или в Понтуаз. Мэтр Жан сказал этому человеку: дорогой месье, во имя Родины, не будете ли вы столь любезны бросить это письмецо в почтовый ящик где-нибудь в Гавре, городе, стоящем в устье Сены; я буду вечно вам признателен.

Парижане все такие. Они во всем видят подвох. Это – профессионалы, умудряющиеся ошибаться в двенадцати случаях из десяти.

Карамба! Сынок, я иссох от тоски; как я соскучился по их милому головотяпству! В Париже, видишь ли, больше глупости, чем во всем остальном мире. В Америке не хватает парижского вздора; все люди тут благоразумны до ужаса. Я не мог больше жить без Парижа. Глупость или смерть! Одним словом, я пишу эти строки в Гавре и сейчас лично брошу письмо в почтовый ящик, я, я сам и никто другой!..»