– Тереза! – хрипло произнес граф.

И сразу подумал, что произошло убийство.

Перед мысленным взором генерала тут же возникла картина: Поль Лабр, стоящий с ружьем в руках на горной площадке.

Месье де Шанма видел молодого человека.

И это было меньше часа назад.

Генерал скомкал письмо.

– Это невозможно! – прохрипел он, пытаясь отогнать подозрение, невольно зародившееся в его душе. – Это невозможно, глупо и бессмысленно!

– Тереза! – еще раз позвал генерал. Он подошел поближе.

Сраженная пулей, мать Изоль упала навзничь; голова ее лежала на песке.

Ливень, хлынувший из грозовых туч, намочил седые волосы женщины, и они прилипли к бледному лицу.

Месье де Шанма положил ладонь на грудь несчастной, чтобы проверить, бьется ли сердце, но рука генерала сильно дрожала.

Вдруг он нащупал комочек почерневшей, обугленной бумаги. Это был пыж. Стреляли почти в упор.

Слева, рядом с пыжом, на груди темнело пулевое отверстие.

Кровь из него не текла.

Генерал поднял женщину на руки и понес ее под проливным дождем к хижине дровосека, стоявшей на краю леса, в четверти мили от Мортефонтэна.

Когда граф де Шанма опустил Терезу на жалкую кровать, ему показалось, что он услышал вздох.

Из-за грозы на улице потемнело, и в хижине царил почти полный мрак.

Какой-то мужчина сидел у очага, повернувшись спиной к крохотному оконцу.

– Тереза! – проговорил генерал, – вы меня слышите?

Человек разжигал угольком свою трубку.

Уголек упал.

В темноте холодные пальцы слабо прикоснулись к руке генерала.

– Имя вашего убийцы, Тереза! – вскричал граф де Шанма.

– Поди узнай! – проворчал мужчина, спокойно подняв уголек.

Ледяной рукой Тереза притянула к себе месье де Шанма; тот приложил ухо к губам умирающей женщины.

Она сделала неимоверное усилие, пытаясь что-то сказать. Генерал разобрал лишь одно слово и одно имя:

– Простите… Суавита!..

Затем, вместе с душераздирающим стоном с бледных губ сорвалось другое имя, прозвучавшее, как мольба:

– Изоль!

– Поль Лабр! – прервал несчастную женщину генерал. – Ради Бога, скажите мне правду. Это Поль Лабр?

Человек, сидящий у очага, с любопытством прислушивался.

Рука Терезы судорожно сжалась, а затем безжизненно упала.

Мадам Сула была мертва.

Стоя на коленях, генерал откинул назад ее седые волосы и поцеловал в лоб, проговорив:

– Что бы вы ни сделали, я вас прощаю.

Затем граф де Шанма вскочил на ноги и выбежал из хижины.

Человек отошел от очага.

Это был Луво по прозвищу Трубадур, который, ворча, двинулся к двери.

– Кажется, все свалят на месье Поля Лабра, – пробормотал он. – Что касается меня, то я не имел ничего против этой женщины… И теперь я уж лучше промокну до нитки, чем останусь тут с ней один на один. Я в этом доме не хозяин…

За несколько минут генерал дошел до особняка месье барона д'Арси и позвонил в дверь. Появившийся на пороге слуга сообщил гостю, что барона нет дома.

Промокший генерал попросил пристанища; в этом невозможно отказать.

Слуга, стыдясь и чувствуя необходимость объясниться, заявил:

– Месье барон очень добр, да! Но он управляет своим домом, как хочет. Когда людям есть что охранять, они запираются на все замки.

И он захлопнул дверь.

Генерал отправился в мэрию и сообщил об убийстве Терезы Сула.

Раз двадцать он хотел назвать имя Поля Лабра, но не сделал этого.

Потом генерал зашел в сельский храм и долго молился в одиночестве перед бедным алтарем. Граф де Шанма тихо шептал, обдумывая свое дальнейшее поведение:

– Если я проникну в этот недоступный дом, найду ли я в его стенах счастье своей жизни, или меня постигнет там удар?.. А этот молодой человек! Все факты свидетельствуют против него, это очевидно. Почему же внутренний голос говорит мне: Поль Лабр не может быть преступником?!

То, о чем мы рассказали, происходило сразу после полудня. Теперь мы оставим на время в стороне мрачную драму и обратимся к дерзкой комедии. Вернемся к утру того же дня. Заглянем к Матюрин Горэ, нищенке-миллионерше. Мы найдем ее на ферме, в довольно большой комнате, шероховатые стены которой покрыты мертвенно-белым слоем известки.

Пол здесь глинобитный, но перед кроватью, больше похожей на шкаф и стоящей между очагом и деревянным, источенным червями сундуком, где хранятся тарелки из грубого фаянса, расписанные цветами, – перед кроватью лежит красивый ковер.

Над сундуком возвышается секретер красного дерева, который явно не гармонирует с остальной мебелью. Грубый дубовый ларь служил подставкой для кровати. Стол, почерневший от сырости, мог бы находиться в самом грязном кабаке; с этим столом странно контрастируют шесть расставленных вокруг мягких кресел, обитых шелковой узорчатой тканью ярко-желтого цвета.

Из этой же ткани сделан и полог кровати, в то время как единственное окно завешено рваной холщевой тряпкой, в самую большую прореху которой проникает луч утреннего солнца.

Единственный луч… Фермерский дом расположен в глубине двора и окружен густой зеленью.

В этом жилище и обитала Матюрин Горэ, невеста сына несчастного Людовика и будущая королева Франции.

Возлежа на шкафообразной кровати, она громко дышала, вернее, храпела, да так сильно, что заглушала весьма оживленный разговор окружавших ее людей.

Солнечный луч, проникавший за полог кровати, позволял созерцать высочайшую особу Матюрин.

Она спала в красной ситцевой блузе и в хлопчатобумажном чепце с бантом из синей шерсти; мужеподобный профиль старухи выделялся в темноте алькова с необыкновенной четкостью.

Даже Екатерина Великая была более женственной.

Орлиный нос с горбинкой тяжело нависал над грубым ртом Матюрин; над ее верхней губой росли щетинистые усы, а подбородок украшала настоящая борода, и как ни бились «придворные дамы», щеки старухи, изборожденные морщинами, оставались обветренными, как у старого солдата.

Портрет будущей королевы дополнялся узким лбом, на который спадали пряди седых волос, выбившиеся из-под чепца, и парой маленьких красноватых глазок, скрытых теперь под припухшими веками.

Нос выделялся на общем фоне ярким фиолетовым пятном.

Одним словом, на кровати лежало отвратительное создание, мерзкое – но в то же время сильное. Грубость физиономии спящей женщины вовсе не исключала ума.

Крестьянские кровати немного похожи на королевские. И те, и другие обычно не придвигают вплотную к стене.

В этом зазоре Горэ держала кропильницу, бутылку водки, сало и хлеб; старуха пристрастилась к этому с тех пор, как – по ее словам – «почувствовала, что станет королевой».

Контрасты в лачуге нормандской Ментенон становились еще более разительными, если перевести взгляд с мебели на людей.

Возле кровати стояли две восхитительно красивые женщины в простых, но отмеченных безупречным вкусом платьях; это свидетельствовало о довольно высоком общественном положении обеих дам. Сейчас они, казалось, ждали пробуждения чудовищного создания, которое величали «государыней».

Одной из женщин была графиня Фаншетта Корона, внучка полковника Боццо, в течение нескольких лет блиставшая в Париже; рядом с ней замерла мадам Жулу дю Бреу графиня де Клар.

Хотя она уже перешагнула порог зрелости, ей еще предстояло превратиться в одну из любимиц предместья Сен-Жермен.

События, разворачивавшиеся в доме Матюрин, не затрагивали судеб обеих женщин, и по воле Создателя красавицы выступали здесь в ролях статисток.

Мадам де Клар что-то тихо говорил блестящий молодой человек с белоснежной кожей и черными волосами – гагат и слоновая кость.

Его называли виконтом Аннибалом Джоджа, маркизом де Паллант.

Он приехал из Неаполя и знал множество итальянских штучек. Мадам де Клар одолжила его на время «герцогине де Горэ», чьим почетным шевалье он был объявлен.

Справа от виконта стоял священник.