– Для того, чтобы подделать стену. Это же понятно.

– Хорошо. Но зачем мне переписывать историю каждого отдельного блока? – спросила она. – Ведь можно заменить один блок или несколько, сделать между ними какой-нибудь туннель или лаз и просто удрать.

– Я… – Он нахмурился. – Признаюсь, ответа у меня нет.

Шай провела рукой по стене комнаты. Стена была покрашена, хотя за давностью лет краска во многих местах шелушилась, а кое-где свисала рваными лоскутами. Под пальцами отчетливо чувствовались отдельные блоки.

– Все в этом мире, Гаотона, пребывают в трех реальностях: Физической, Когнитивной и Духовной. Физическая – это то, что мы видим и осязаем. Когнитивная отражает то, как наш разум воспринимает объект и как объект воспринимается самим собой. В Духовной же реальности находится душа объекта, сама его сущность, а также все его связи с предметами и людьми, его окружающими.

– Да пойми ты наконец, – нетерпеливо произнес Гаотона, – меня не пронять языческими байками.

– Ну да, конечно, вы же служите солнцу, – с трудом подавив смешок, вымолвила Шай. – Ой, нет, восьмидесяти солнцам. И несмотря на то что все они как две капли воды похожи друг на друга, вы верите, что каждый день восходит новое… В любом случае вы попросили рассказать о моем искусстве и объяснить, почему воссоздать душу императора значительно сложнее, чем трансформировать стол. Идея реальностей играет здесь важную роль.

– Ну хорошо, хорошо. Продолжай.

– Итак. Если предмет существует как единое целое продолжительное время и воспринимается окружающими таковым тоже долгое время, то этот предмет и сам все сильнее и сильнее воспринимает себя единым целым. Возьмем, например, наш стол. Он состоит из некоторого количества различных деревянных частей. Но воспринимаем ли мы его как набор этих составных частей? Мы воспринимаем его как единое целое. Таким образом, чтобы подделать стол, мне нужно представить его целостным. Аналогичным образом обстоит дело и со стеной. Стена в моей камере существует уже давно, а потому ощущает себя единым целым. Возможно, отдельные блоки все еще воспринимают себя обособленно от стены, но, если бы я попыталась поработать с ними, мне бы непременно воспрепятствовала стена. Ведь сама она воспринимает себя уже как единое целое.

– Сама стена, – бесцветным голосом заговорил Гаотона, – воспринимает себя уже как единое…

– Вот именно.

– Ты говоришь так, будто стена наделена душой.

– Все вещи наделены душой, – уверенно заявила Шай. – Каждый объект как-то воспринимает себя. Ключевую роль играют связи и намерения. И именно поэтому, уважаемый господин арбитр, я не могу просто переписать личность вашего императора, оттиснуть на нем печать и на том покончить с делом. Например, в семи отчетах сказано, что любимый цвет императора – зеленый. А почему именно зеленый, вам известно?

– Нет, – признался Гаотона. – А тебе?

– Мне тоже пока не известно, – призналась Шай. – Предполагаю, что данный цвет нравился брату Ашравана, умершему, когда Ашравану было всего шесть. Тогда получается, что император обожает этот цвет, поскольку он напоминает о безвременно ушедшем родственнике. А может быть, император любит зеленый из-за чувства привязанности к родине? Ведь он родился в Укурги, а флаг в этой провинции как раз зеленый.

Гаотона, казалось, растерялся.

– Неужели принимать во внимание необходимо и столь ничтожную мелочь?

– Ночи! Конечно же! И еще тысячи и тысячи подобных мелочей. Я могу в некоторых случаях ошибиться, да наверняка ошибусь, однако надеюсь, что это не сильно повлияет на результат. Вероятно, у поддельного императора будет слегка другой характер, и это нормально, ведь все люди день ото дня меняются. Но если я допущу слишком много ошибок, характер уже не будет иметь значения, потому что печать не возьмется. Предполагаю, что, если печать на императоре придется обновлять каждые пятнадцать минут, поддерживать иллюзию станет невозможно.

– Разумно предполагаешь.

Шай снова села и, вздохнув, вернулась к отчетам.

– Ты сказала, что справишься, – проговорил Гаотона.

– Да, сказала.

– И ты уже проделывала подобное с собственной душой.

– Свою душу я знаю досконально, – заявила Шай. – Знаю все события моей жизни, всю подноготную. Доподлинно знаю, что нужно изменить, чтобы добиться требуемого эффекта, но даже собственные клейма сущности сотворить без ошибок было весьма непросто. Теперь же мне предстоит не только проделать подобное для другого человека, но и сами преобразования сотворить значительно более обширные, чем в случае с собственной душой. А на все про все мне отпущено менее ста дней.

Гаотона кивнул.

– А теперь скажите, что вы делаете для поддержания иллюзии, будто император находится в добром здравии, – попросила Шай.

– Мы делаем все необходимое.

– И все же меня одолевают сомнения. Согласитесь, в обмане я разбираюсь куда лучше большинства из ныне живущих.

– Думаю, ты удивишься, узнав, насколько и мы тоже поднаторели в области обмана, – возразил Гаотона. – Мы же, в конце-то концов, политики.

– Ладно, ладно… А еду вы ему посылаете?

– Разумеется, – ответил Гаотона. – Блюда в императорские покои доставляются трижды в день, на кухню возвращаются пустые тарелки, хотя императора, конечно, тайно кормят отваром. С посторонней помощью он все выпивает, но взгляд его остается пустым, и сам он словно глухонемой.

– А ночной горшок?

– Он не в состоянии следить за собой, – ответил Гаотона, поморщившись. – Мы надеваем ему подгузник.

– Ночи! И никто горшок для виду не выносит? Не находите, что это выглядит подозрительно? Что начнутся перетолки между прислугой и охраной? Такие вещи необходимо учитывать!

Гаотона покраснел.

– Прослежу, чтобы горшок выносили. Но, признаться, мне не нравится, что кто-то еще будет входить в покои императора. Ведь тем выше вероятность, что случившееся раскроется.

– Подберите кого-нибудь, кому полностью доверяете, – посоветовала Шай. – А вообще, предлагаю ввести правило, позволяющее войти к императору, только имея при себе специальную пластинку с вашим личным знаком. Да, я уже слышу ваши возражения, слышу, что, мол, часть дворца поблизости от императорских покоев и без того прекрасно охраняется. Знаю, изучала, когда готовила ограбление галереи. Только вот подосланные убийцы убедительно доказали слабость вашей охраны. Настоятельно предлагаю последовать моему совету. Чем больше уровней безопасности, тем лучше. Если перестанет быть тайной случившееся с императором, сидеть мне снова в клетке… и ждать казни.

Гаотона со вздохом кивнул:

– Какие еще будут предложения?

Просочившись сквозь трещины в оконной раме, прохладный ветерок принес в комнату Шай запах незнакомых специй и низкий гул голосов. Город снаружи отмечал Дельхабад – праздник, о котором всего лишь два года назад никто и слыхом не слыхивал. Таким образом фракция «Наследие» возрождала из пучины забвения очередное древнее торжество, склоняя общественное мнение в свою пользу.

А толку-то? Ведь империя – не республика. Правом возведения на престол нового императора обладают лишь арбитры различных фракций.

Шай переключила все свое внимание с праздника за окном на дневник императора.

«Я наконец согласился с требованиями членов фракции, – гласила очередная запись. – Предложу мою кандидатуру на пост императора, как настаивает Гаотона. Болезнь с каждым днем все больше подрывает здоровье Йазада, и уже скоро будет избран его преемник».

Шай отметила в своих записях, что Гаотона настоятельно призывал Ашравана добиваться престола. А ведь позже Ашраван в своем дневнике отзывался о Гаотоне весьма пренебрежительно.

Что в их отношениях изменилось?

В поисках разгадки Шай обратилась к другой записи, сделанной годы спустя.

Личный дневник императора Ашравана ее очаровал. Император вел его от руки, и инструкция на титуле гласила, что дневник надлежит уничтожить сразу же после его смерти.