Дневник арбитры выдали ей с превеликой неохотой. Его же надлежало сжечь! Но у арбитров имелся железный аргумент: император еще не умер. Телом он вполне жив, а значит, пока нет необходимости уничтожать записи.

Они говорили с уверенностью, но Шай видела в их глазах сомнения. Разгадать арбитров не составляло труда – всех, кроме Гаотоны, чьи мысли продолжали ускользать от нее. Эти люди не понимали, почему император вел дневник, зная, что потомки никогда не прочитают и не оценят его записи. Зачем доверять свои мысли бумаге, если не для того, чтобы их прочитали другие? «Арбитрам также не дано понять, – подумала Шай, – почему поддельщица получает удовольствие от создания фальшивки. И как она может радоваться тому, что люди любуются ее изделием, а не шедевром, о подмене которого никто даже не догадывается».

Дневник рассказал ей об императоре намного больше, чем официальные хроники, и причиной служило не только его содержание. Страницы потерлись от постоянного листания. Да, Ашраван хотел, чтобы его записи читались, но не потомками, а только им самим.

Так какие же воспоминания Ашраван подбирал столь тщательно, что снова и снова перечитывал их в своем дневнике? Был ли император тщеславен и в силу этого наслаждался былыми победами? Или, наоборот, не был уверен в себе? А может, он часами искал подходящие слова, желая оправдать совершенные в прошлом ошибки?

Дверь в комнату без стука отворилась. Да и зачем стучать? Ведь Шай уже лишили всякого подобия личной жизни, она по-прежнему пленница, возросла только ее значимость.

В сопровождении капитана Зу в комнатенку величаво вошла арбитр Фрава. На ней была мантия мягкого фиолетового цвета, и на сей раз в поседевшую косу слуги вплели ленты золотого и фиолетового цветов.

Шай неслышно вздохнула и поправила очки. Гаотона ведь ушел праздновать вместе со всеми, и она уже готовилась провести ночь, штудируя документы и обдумывая предстоящую работу, а заодно и предстоящий побег.

– Мне сообщили, – надменно произнесла Фрава, – что ты не очень-то торопишься.

Шай отложила книгу.

– На самом деле подготовка заняла совсем немного времени, и я уже приступаю к изготовлению печатей. Сегодня я напомнила арбитру Гаотоне, что мне все еще нужен человек, хорошо знающий императора. Связь между ними позволит мне должным образом опробовать печати. Разумеется, действие оттисков продержится недолго, но, надеюсь, времени хватит на проверку предварительных предположений.

– Подходящего человека для тебя подберем. – Фрава прошлась вдоль стола, ведя по полированной поверхности пальцами, остановилась возле его угла и слегка надавила на красный оттиск. – Как я погляжу, ты немало усилий вложила в трансформацию стола, но оттиск сразу бросается в глаза. Почему ты не спрятала его снизу?

– Потому что горжусь своей работой, – объяснила Шай. – Любой поддельщик, выдайся ему возможность, внимательно осмотрит мое творение и по достоинству оценит.

Фрава фыркнула:

– Тебе нечем гордиться, воровка. Да и вообще, ты занимаешься подделками, но разве смысл их создания не в том, чтобы никто не узнал об их лживой природе?

– Когда как, – ответила Шай. – Конечно, если незаконно копируешь картину, факт подделки лучше не афишировать. Но если занимаешься подделыванием, то скрытность – лишь помеха делу. Оттиск на этом столике уже никуда не денется. Всем своим видом он говорит о приложенном мною труде. Которым вовсе не грех гордиться.

В этом заключался странный парадокс ее жизни. Занятие поддельщика – это не только печати души, это искусство подражания во всей его полноте. Почерки, предметы искусства, личные печати… Прежде чем приступить к изучению печатей души, будущие поддельщики, обучением которых в народе Шай занимались почти тайно, осваивали все обычные виды подделок.

Печати души – высшая форма этого искусства, но их же и труднее скрыть. Да, можно поставить оттиск на часть предмета, не бросающуюся в глаза, а затем замаскировать. Шай доводилось так делать. Тем не менее, пока остается оттиск и риск его обнаружения, подделку нельзя назвать совершенной.

– Оставьте нас, – вдруг приказала Фрава стражникам.

– Но… – попытался возразить Зу, шагнув вперед.

– Не в моих привычках повторять, капитан, – отрезала Фрава.

Он заворчал под нос, но все же поклонился, а затем злобно посмотрел на Шай. Казалось, одаривать ее угрожающими взглядами стало в последние дни его второй работой. Тем не менее Зу вслед за подчиненными вышел и захлопнул дверь.

Обновленный с утра оттиск печати клеймящего кровью выделялся на двери. Клеймящий приходил каждое утро в одно и то же время – Шай делала на этот счет специальные записи. Если же он слегка задерживался, исходящий от метки свет перед самым его визитом слабел… Оставалось лишь надеяться, что однажды клеймящий не успеет, но пока он являлся вовремя.

Фрава внимательно наблюдала за Шай, будто что-то просчитывая. Шай же неотрывно смотрела арбитру в глаза.

– Зу, наверное, опасается, что я в его отсутствие сотворю с вами что-нибудь ужасное.

– Зу не блещет великим умом… хотя, когда следует кого-то устранить, он незаменим. Надеюсь, тебе не доведется испытать его сильные стороны на себе.

– Неужели совсем не страшно? Ведь вы остались наедине с монстром.

– Не с монстром, а всего лишь с оппортунистом, – ответила Фрава, подойдя к двери и вглядевшись в светящийся оттиск. – Вреда ты мне не причинишь. Тебе наверняка интересно, почему я выпроводила стражу.

«На самом деле, – подумала Шай, – я совершенно точно знаю, почему ты это сделала. Равно как и то, почему ты выбрала час, когда остальные арбитры гуляют на празднике и точно не застанут тебя здесь».

Предложение! Сейчас оно наконец прозвучит.

– Ты когда-нибудь задумывалась, – начала Фрава, – сколь много пользы извлекла бы империя, прислушивайся император к гласу мудрости, который бы… ему своевременно давал советы?

– Уверена, что император Ашраван к мудрым советам всегда прислушивался.

– Иногда прислушивался, – согласилась Фрава. – Но временами он становился просто невыносим. По-моему, было бы замечательно, если бы после перерождения император утратил эту свою досадную черту. Ты согласна со мной?

– А я-то полагала, будто вам нужно, чтобы он и впредь поступал в точности как прежде, – делано удивилась Шай.

– Все верно. Но я знаю, что ты, одна из величайших поддельщиц в истории, особенно преуспела в создании печати собственной души. И тебе, конечно, по силам в точности воссоздать душу нашего бесценного Ашравана, одновременно с тем наделив его склонностью к голосу разума… Особенно к голосу разума определенных лиц.

«Огненные ночи! – подумала Шай. – Да ты толкаешь меня на то, чтобы я прорубила для тебя черный ход в душу императора. И тебе даже хватает наглости говорить об этом совершенно прямо, без обиняков!»

– Возможно, я… воплощу в жизнь ваши благие пожелания, – пробормотала Шай, будто обдумывая подобную возможность впервые. – Но хотелось бы также и мне рассчитывать на достойное вознаграждение.

– Будет тебе достойное вознаграждение, – заверила Фрава. – Насколько я понимаю, сразу после освобождения ты планируешь покинуть столицу. Но стоит ли? Если столичные власти станут к тебе благосклонны, перед тобой откроются воистину шикарные возможности.

– Давайте ближе к делу, арбитр, – заявила Шай. – Мне предстоит долгая ночка напряженной работы. И я вовсе не настроена упражняться в словесности.

– В городе процветает торговля контрабандой, – поспешно заявила Фрава. – И за этой торговлей пока что приглядываю я. Но если добросовестно выполнишь поставленную мною задачу, надзор за этой деятельностью я поручу тебе одной.

Фрава, подобно прочим непосвященным, совершила стандартную ошибку, предполагая, что знает причину, по которой Шай занимается своим ремеслом. Фрава была уверена, что контрабандист и поддельщик – по сути одно и то же, поскольку и тот и другой сознательно нарушают законы. А значит, Шай уцепится за столь соблазнительную возможность.