– Что случилось? – Гаотона коснулся пальцами предплечья, но лишь размазал чернила – оттиск пропал так быстро, что даже не успел их задействовать.

– Похоже, что ничего. – Шай внимательно рассматривала поверхность печати, выискивая дефекты. – С этой я, очевидно, ошиблась, причем весьма радикально.

– А каких именно черт характера императора касалась эта печать?

– Именно тех, что сподвигли Ашравана стать императором. Разразите меня огненные ночи! Я ведь ни секунды в ней не сомневалась! – Шай, покачав головой, отложила печать в сторону. – Получается, что Ашраван стал императором вовсе не потому, что в глубине души хотел доказать семье, что действительно способен им стать. И даже не ради того, чтобы наконец-то выйти из тени брата.

– Я скажу тебе, поддельщица, почему он это сделал, – произнес Гаотона.

Шай изучающе смотрела на него. Очевидно, что именно Гаотона поспособствовал восхождению Ашравана на престол, но в конечном счете император возненавидел арбитра. Возненавидел именно за свое восхождение?

– Интересно, – сказала она. – Почему?

– Он намеревался многое изменить в империи.

– В дневнике об этом ни слова…

– Он был скромным.

Шай в удивлении приподняла бровь. Услышанное шло вразрез со всеми записями, с которыми она ознакомилась.

– Конечно, он был весьма своенравным и невыносимо упрямым в спорах, но тем не менее в глубине души – весьма скромным. Его скромность – очень важная черта его характера. Тебе необходимо это учитывать.

– Я учту, – сказала Шай.

«Ты ведь и с ним так же себя вел, – подумала она. – Смотрел разочарованно, намекая, что нам бы следовало быть лучше, чем мы есть».

Не только Шай казалось, что Гаотона относится к ней как дедушка, разочарованный поведением внучки.

Из-за этого хотелось отмахнуться от него. Вот только… он предложил свою кандидатуру для испытания печатей. Считая то, что она делает, ужасным, он принял это наказание сам, а не прислал кого-то другого.

«Ты ведь искренен, старик?» – подумала Шай.

Гаотона откинулся на спинку стула, размышляя об императоре, и взгляд его сделался отрешенным. Шай ощутила беспокойство.

Среди ее коллег по цеху многие посмеивались над честными людьми, называя их легкой добычей. И очень заблуждались. Честный человек совсем не обязательно наивен. Лживого дурака и честного дурака одинаково легко обмануть, только способы будут разные.

Но честного и умного человека обмануть всегда намного сложнее, чем умного лжеца.

Потому что искренним по определению сложно притворяться.

– Что за мысли скрывает твой взгляд?

– Думаю я о том, что вы, должно быть, относились к императору в недавнем времени точно так же, как и ко мне сейчас. Иными словами, бесконечно брюзжали по поводу того, что и как надлежит совершать.

Гаотона фыркнул:

– Кажется, именно этим я и занимался, но мои взгляды вовсе не были ошибочными. Он же мог… Мог бы стать кем-то большим, чем был. Так же, как и ты могла бы стать прекрасным художником.

– Я и есть прекрасный художник.

– Настоящим художником, я говорю.

– Так и есть.

Гаотона покачал головой:

– Картина Фравы… Похоже, кое-что мы упускаем из виду. Фрава приказала обследовать подделку, и эксперты обнаружили несколько неточностей. Сам я их, разумеется, без чужой подсказки и не разглядел бы, но они там несомненно имеются. Поразмыслив, я счел их несуразными. Ведь все мазки выполнены безупречно. Я бы даже сказал, мастерски, а манера письма полностью совпадает с манерой письма художника, создавшего шедевр. Но если ты отменно воссоздала тончайшие приемы, присущие кисти автора, зачем тогда, например, расположила луну слегка ниже, чем на оригинале? Такую ошибку, разумеется, сложно заметить, но мне кажется, ее ты допустила намеренно.

Шай потянулась за следующей печатью.

– И полотно, которое признано оригиналом, – продолжал Гаотона. – То, что сейчас висит в кабинете Фравы… Тоже подделка? Или я ошибаюсь?

– Не ошибаетесь. – Шай тяжело вздохнула. – За несколько дней до того, в который я намеревалась украсть скипетр, я прощупывала систему безопасности дворца. Проникла в галерею, добралась до кабинета Фравы и подменила картину.

– Значит, та картина, которую считают подделкой, на самом деле оригинал, – заключил Гаотона, улыбаясь. – И ошибки на холсте в кабинет Фравы ты нанесла намеренно, создавая видимость того, что оригинал и есть копия!

– Вообще-то, нет, – возразила Шай. – Хотя, признаюсь, к подобной уловке я в прошлом не раз прибегала, но в данном случае обе картины – подделки. Просто первая, очевидная, оставлена для того, чтобы ее обнаружили, если что-то пойдет не по плану.

– Получается, оригинал до сих пор где-то припрятан… – произнес заинтригованный Гаотона. – Изучая систему безопасности дворца, ты так, между делом, заменила оригинал шедевра копией. Вторую же копию, качеством чуть похуже, оставила в своей комнате на случай, если попадешься во время будущего проникновения во дворец за скипетром или тебя выдаст сообщник. Тогда бы ты призналась только в попытке кражи картины. И мы бы обыскали твою комнату в гостинице, обнаружили фальшивку и пришли к выводу, что похитить ты намеревалась именно картину, но подмену еще не осуществила. И мы бы не стали искать подлинник.

– Примерно так все и случилось.

– Что ж, весьма разумно, ведь за кражу у частного лица положено гораздо менее суровое наказание, чем за попытку выкрасть предмет государственной важности. За похищение картины ты бы получила максимум десять лет, но уж никак не смертную казнь.

– К великому сожалению, меня по наводке шута схватили, как только я вышла из галереи со скипетром.

– Но что с оригиналом картины? Где ты его… Где он спрятан? – запинаясь, спросил Гаотона. – Он все еще во дворце?

– В некотором роде, – ответила Шай. – Ведь именно там я его и сожгла.

С лица Гаотоны медленно сползла улыбка.

– Ты лжешь!

– Не в этот раз, старина. Видите ли, пронести подделку внутрь – легче легкого, поскольку на входе никого толком не проверяют, но на выходе-то досматривают, да еще как. Следовательно, выносить картину из галереи было бы неоправданно рискованно. А подмену изначально я, если помните, совершила лишь ради того, чтобы проверить надежность охраны. В общем, интересовал меня только скипетр, а вовсе не картина, и потому, подменив картину, я тут же кинула оригинал в ближайший камин в главной галерее.

– Сама не понимаешь, что наделала! – в сердцах воскликнул Гаотона. – Это же был оригинал работы Шу-Ксена. Его самый величайший шедевр! Шу-Ксен ослеп и более творить не способен. Ты вообще представляешь ценность… В голове не укладывается. Зачем ты так поступила?

– Никто ничего не узнает, все будут удовлетворены подделкой. Следовательно, вред от моих действий минимальный.

– Отдаешь ли ты себе отчет в том, что картина была бесценным произведением искусства?! – Гаотона впился в Шай взглядом. – Твой поступок – просто проявление гордыни, и ничего более. Ты и продавать-то ее не собиралась, желала лишь потешить самолюбие. Изначально стремилась к тому, чтобы именно твоя работа оказалась на всеобщем обозрении в галерее. Ты лишила нас всех великолепнейшей картины только ради того, чтобы возвысить себя в собственных глазах.

Шай пожала плечами. На самом деле причины, побудившие ее сжечь картину, были куда серьезнее, чем представлялось Гаотоне. Хотя она действительно уничтожила шедевр.

– На сегодня мы закончили. – Побагровевший Гаотона поднялся и в отчаянии махнул рукой. – А ведь я подумал… Эх, чтоб тебя!

Он рывком распахнул дверь и вышел.

Каждый человек – изначально головоломка.

Так говорил Тао, первый наставник Шай. Поддельщик – вовсе не мошенник или шарлатан, а художник, живописующий не красками, а людскими воспоминаниями и помыслами.