Фрава выглядела ошеломленной.

– Даже и не знаю… – Она вновь нацепила на себя привычную маску надменности. – Похоже, к своим обязательствам ты относишься более чем легкомысленно, поддельщица. Ведь ты здесь не дворец реконструируешь, а императора к жизни возвращаешь.

– Работа с камнем души меня успокаивает. И трудиться приятнее в просторном помещении, чем в тесном чулане. Да не волнуйтесь, будет вам душа императора в срок.

Арбитр прошлась по комнате, изучая заваленный бумагами стол.

– То есть работу над камнем души императора ты уже начала?

– И не над одним. Это дело непростое. Я проверила на Гаотоне уже более сотни предварительных образцов.

– На арбитре Гаотоне, – поправила Фрава.

– Именно, на старике Гаотоне. И каждая опробованная на нем печать – лишь крошечный кусочек общей картины. Как только получу все работоспособные фрагменты, приступлю к изготовлению совсем уж миниатюрной гравировки. В итоге одна печать вместит в себя с дюжину уже проверенных.

– Как так? Ведь ты только что заявляла, что испробовала уже больше ста, а в финальную версию войдет лишь дюжина из них?

Шай фыркнула:

– Дюжина? На душу человека? Да что вы, Фрава. Финальная печать, которую придется ставить на императора каждое утро, послужит лишь ключом. Или, иными словами, краеугольным камнем. И активировать она будет сеть из сотен удачно изготовленных печатей. – Шай достала из груды бумаг книгу с записями и раскрыла ее там, где находились наброски окончательных печатей. – Эти символы необходимо нанести на металлическую пластину, а затем связать ее с итоговой печатью-ключом. И полученную пластину императору предстоит всегда носить при себе.

– Ему еще и какую-то пластину таскать придется? – Фрава нахмурилась. – И печать заново каждое утро ставить? Не находишь ли, что вести нормальный образ жизни при таких условиях императору окажется крайне затруднительно?

– Полагаю, – парировала Шай, – что сам пост императора изначально исключает ведение нормального в обычном понимании образа жизни. Не волнуйтесь, все получится. Пластину целесообразнее вмонтировать в украшение. Например, в медальон или браслет с квадратными сегментами. Посмотрите на мои клейма сущности. Они точно так же устроены, и в коробочке под каждым лежат пластинки. – Шай слегка замялась. – Тем не менее я никогда раньше такого не делала; никто никогда подобного не делал. Но весьма вероятно, что через некоторое время мозг императора впитает в себя всю необходимую информацию, и необходимость ставить печать ежедневно отпадет. Это примерно как год за годом отпечатывать одно и то же изображение на стопке бумаг в том же самом месте – в итоге на нижних страницах проявится рисунок.

– И все равно считаю предложенное тобой совершенно кошмарным.

– Даже более кошмарным, чем оставить императора мертвым? – спросила Шай.

Фрава взяла книгу с заметками и эскизами Шай и захлопнула ее.

– Прикажу писцам скопировать все, – как бы между прочим сообщила она.

Шай поднялась.

– Книга мне нужна.

– Не сомневаюсь в этом, – кивнула Фрава. – Потому-то ее и скопируют. Для страховки.

– Копирование займет много времени.

– Верну я тебе твои драгоценные записи завтра же, – бросила Фрава и направилась к двери.

Шай кинулась следом, но путь ей преградил Зу, наполовину вытащив из ножен кинжал.

Фрава, остановившись, обернулась:

– Спокойно, капитан. Поддельщица всего лишь защищает проделанную работу. И это правильно. Это говорит о том, что она старалась.

Взгляды Шай и Зу пересеклись.

«Да он и впрямь жаждет моей смерти! – заключила Шай. – Дело плохо».

Она поняла, в чем причина. Зу поручено охранять дворец, а Шай совершила там кражу и попалась только из-за доноса императорского шута, да и то лишь после того, как покинула галерею. Вот и выходит, что со служебными обязанностями капитан не справился. Хочет расквитаться.

Шай отвела взгляд. Как бы ни было тошно, но выглядеть сейчас надлежит сломленной, покорной.

– И поаккуратнее, – предупредила она Фраву. – Проследите, чтобы писцы не утеряли ни одной странички.

– Я буду обращаться с твоими записями так трепетно, как если бы от этого… зависела жизнь императора. – Фрава нашла свою шутку забавной и одарила Шай редкой улыбкой. – А ты подумала над вопросом, который мы недавно обсуждали?

– Подумала.

– Ну и?

– Мой ответ – да.

Улыбка Фравы стала шире.

– Отлично. Что ж, скоро снова поговорим.

Верховный арбитр ушла с книгой, содержавшей два месяца кропотливой работы. Шай знала, что копировать записи эта женщина вовсе не намеревается. Она покажет их своему поддельщику, и, если тот решит, что сделанного достаточно для завершения работы, от Шай без лишнего шума избавятся, не дожидаясь возражений других арбитров. Зу будет счастлив прикончить ее собственными руками.

Этой ночью Шай не спалось.

Она была уверена, что подготовилась вполне тщательно, но все же приходилось ждать. И ожидание это было сродни затягивающейся на шее петле. Что, если она все же истолковала ситуацию превратно?

Все записи в книге Шай специально делала малодоступными для понимания посторонним. Порукой тому служили и мелкий неразборчивый почерк, и перекрестные ссылки, и списки – многочисленные списки напоминаний о том, что ей предстоит сделать… В итоге получился пухлый манускрипт, кричащий о том, что работа невероятно сложна.

Записи представляли собой подделку, и подделку сложнейшую… Подделку, которая имитировала не определенный объект, а создавала заведомо превратное представление об общем содержании книги.

«Держись от меня подальше, – внушала та. – Претворить в жизнь хоть что-то из написанного нереально. Лучше уж оставь эту каторгу на долю Шай! Иначе ты потерпишь провал и заплатить придется собственной головой…»

Эти записи были одной из самых тонких подделок, которые Шай когда-либо создавала. В каждом слове и правда, и ложь, и разобраться, насколько сильно текст влияет на восприятие читающего, смог бы только искусный мастер-поддельщик.

А насколько хорош поддельщик Фравы?

И доживет ли Шай до утра?

Она не спала. И это притом, что хотела и должна была, а ожидание, растянувшееся в часы, было сущим мучением. Но мысль о том, что за ней придут и застанут спящей, казалась уж совсем невыносимой.

Измучившись вконец, Шай встала и извлекла из груды на столе очередную стопку бумаг, повествующих о жизни Ашравана. Охранники, игравшие в карты за этим же столом, подняли удивленный взгляд. А один даже, рассмотрев болезненную усталость на ее лице и покрасневшие, запавшие глаза, кивнул на лампу.

– Яркий свет заснуть не дает? – спросил он сочувственно.

– Вовсе нет, – ответила Шай. – Просто мысли из головы не идут.

Она вернулась в постель и, листая страницы, на весь остаток ночи погрузилась в жизнь Ашравана.

Досадуя на отсутствие книги с записями, она взяла чистый лист и принялась делать новые заметки. Позже она добавит их в книгу. Конечно, если ей эту книгу вернут.

Похоже, она наконец-то поняла, почему Ашраван утратил юношеский оптимизм.

Отчасти, конечно же, причиной тому повсеместные в империи коррупция и бюрократия. А отчасти – недостаток уверенности в себе самом. Но эти причины не были главными.

Основной причиной краха всех прогрессивных устремлений Ашравана стала сама его жизнь.

Жизнь во дворце, в этой частице империи, напоминала работу часового механизма. Здесь каждый выполнял свою роль. Конечно, не все его детали функционировали безупречно, но в целом механизм со своей задачей справлялся.

Ашраван вовсе не был ленив, но жил в праздности, а побороть продажность и косность в империи можно, лишь собрав всю волю в кулак. Но стоит ли напрягаться именно сейчас? Что мешает в следующем месяце властно потребовать неукоснительного приведения в жизнь всех намеченных перемен? Но с каждым месяцем молодому императору все труднее было справляться с громоздкой бюрократической машиной, а вот плыть по течению великой реки, именуемой Империей Роз, все легче, все приятнее.