Хугин стоял напротив. Ему было легче — снег лежал вокруг и повсюду. Снежные сугробы и ледяные стены воздвигал он в своих видениях, сдерживая выпущенное Митрандиром пламя. И в бешеном столкновении огня и льда рождались формы и сущности.

Аннариэль направляла потоки летящих искр, отталкивая в сторону те, которые казались ей ущербными — негодным сущностям не место в обновленном мире.

Олорину досталась Форма — то, что обычно достается самым неопытным. Но он был художником, и зрительная память была у него великолепная. И форм в ней хранилось, пожалуй, больше, чем у всех остальных, вместе взятых.

Галадриэль взяла на себя Воплощение. Оно завершает усилия всего Круга.

Одиннадцать стояли снаружи. Хириэль играла на гитаре. Валандиль — на самодельном металлофоне. Ингвэ, как в бубен, бил ладонями в днище пустой кастрюли. Остальные пели, выводя голосами мелодии. И все они складывались в такую отчаянную фугу, какая, наверное, не звучала с того дня, когда мир сей был создан в Музыке, и Музыка та была — Священная Песнь Творения…

Осколок был уже виден…

— Что это? — ахнула Нельда. — Там еще кто-то работает, кроме нас!

«Плакучая ива», один из самых лучших кораблей во всем Мидгарде, медленно покачивалась на темно-свинцовых волнах. Нельда стояла на носу, напряженно вглядываясь в черную даль. Маги Братства стояли по бортам.

Осколок то вырастал, то вновь уменьшался в размерах, и каждый раз вокруг него вспыхивали зловещие маленькие волны, украшенные пенными гребнями.

Кэрьятан инстинктивно налег на румпель. Ни один моряк не подойдет к бурунам близко — только ради спасения гибнущих…

— Руль прямо! — крикнул Фаланд. — Подойти ближе!

Белые полосы пены снова взметнулись вверх, оплели глыбу и стиснули ее.

— Вот оно!

Галадриэль сразу почувствовала, что работать стало легче. Как будто на ее руки, направляя их, легли ладони опытного мастера. Теперь только вытолкнуть этот кусок… Нет. Не получается.

— Еще раз! — крикнула она. — Еще сильнее! Шевелится! Честное слово, он шевелится! Господи, какой же он неудобный!

А что, если…

— Еще сильнее! — крикнула она снова.

Митрандир старался изо всех сил. Белое пламя слепило его глаза, казалось, уже наяву. Но и этого было мало. Надо еще сильнее. Еще горячее. Как солнце. Да! Как солнце!

Оно полыхало в самом зените, так ярко и ослепительно, что на него невозможно было смотреть. Никогда в наших широтах оно не бывает таким безжалостным. Но Митрандир видел его и таким — двадцать лет назад, в Афганистане, в самую середину лета…

Но это был не Афганистан. О берег острова бились морские волны. А на берегу росли деревья — сосны, ивы, ясени, березы. И другие, незнакомые. А люди в легких развевающихся одеждах — босые, загорелые, как греки или индусы — приветственно махали руками…

— Сад Эдемский… — прошептал Митрандир.

А гигантский осколок, стискиваемый со всех сторон, все уменьшался и уменьшался…

— Нельда! — крикнул Фаланд. — Ты же Мастер Форм!

Но она и так уже впилась своим взглядом в каменную глыбу, все сжимая ее…

— Бутылку! — внезапно крикнула она. — Скорее! Или мы его потеряем!

— Вот! — кто-то вложил в руку Нельды пустую посудину из-под вина.

Осколок уже превратился в крохотную алмазную пылинку, неподвижно висящую над качающейся палубой «Плакучей ивы».

Теперь все зависело от Нельды. Она осторожно вытянула руку с бутылкой, приближая ее горлышко к осколку. Коснуться его было бы хуже смерти. А палуба все качалась и качалась…

«Плакучая ива» сползла с очередной волны, и ее нос начал подниматься.

Алмазная пылинка скользнула в горлышко бутылки.

— Все! — крикнула Нельда, вгоняя пробку ударом ладони.

— Теперь подальше от Верланда! Как можно дальше! — скомандовал Фаланд.

Кэрьятан снова навалился на румпель…

Глубины Верхнего Моря — надежная могила. Последний осколок Бездны упокоился в ней навсегда.

Сначала не изменилось ничего. Дни проходили и складывались в недели, но небо по-прежнему было серым, мороз — жестоким, а Путь, если и расширялся, то незаметно.

Так продолжалось до девяностого дня Катастрофы, когда Сильмариэнь, жена Азазелло, до того в Книге Хранителей ни разу не упоминавшаяся, вышла из дому на озеро за водой.

Конечно, она это делала ежедневно, и вряд ли об этом стоило упоминать, если бы, случайно бросив взгляд на небо, она не увидела там тусклый серый диск.

Она издала такой истошный вопль, что все колонисты разом высыпали из своих изб.

Да! Это было Солнце. Именно так, с заглавной буквы. Они смотрели на него, боясь вымолвить хоть слово, будто, испугавшись, оно могло исчезнуть.

— Пробилось-таки, — внезапно произнес Валандиль. — Все, хана теперь морозу.

— Да нет, еще не совсем хана, — возразил Ингвэ. — Хорошо, если к солнцестоянию снег сойдет.

— А какой сегодня день Катастрофы? — внезапно спросил Хугин. — Девяностый? Ну так сегодня равноденствие.

— «Ибо отныне в Гондоре первым днем нового года станет двадцать пятый день марта, когда пал Саурон», — процитировал кто-то Толкиена.

— А что, это мысль, — согласился Ингвэ. — Только надо будет новый календарь придумать.

— Зачем? — удивился Хугин. — Все уже придумано. Вон у Толкиена целых два календаря приведено. Правда, в оригинале, не в переводе.

— А у тебя есть? — поинтересовался Ингвэ.

— Есть в библиотеке, — кивнул Хугин.

— Ну вот и займись. А знаете что? — серые глаза Ингвэ засверкали веселыми синими огоньками. — А знаете что? Давайте поднимемся на башню. Оттуда, наверное, лучше видно. Ага?

— Подождите, я сейчас! — крикнул Митрандир и помчался к своему дому.

— Постой! — задержала его Галадриэль. — Мою гитару тоже прихвати.

Все шестнадцать колонистов стояли на верхней площадке башни. Повернувшись лицом к тусклому солнечному диску и простирая к нему руки с зажатой в правой руке рукоятью сабли, Митрандир громко произнес:

— О источник света и жизни нашего мира! Из твоих бесчисленных лучей подари нам по одному, дабы могли мы на мгновение засветиться столь же ярко, как ты!

— Ибо живущие в ночи суть светоносны, — продолжила Галадриэль стихами норвежской поэтессы Гюнвор Хофму. — То, что произрастает ныне, набухло светом. Так в райских садах расцветают розы и тернием оберегаются от Мироздания.

— Ты — дерево, твое место в саду, и, когда мне темно, я вхожу в этот сад, — вспомнила Сильмариэнь песню Гребенщикова. — Ты — дерево, и ты у всех на виду…

Потом они настроили гитару и пели, передавая ее по кругу. Кто не умел петь — читал стихи. И до тех пор длилось празднование Начала Света, пока пальцы и губы не свело холодом…

Через несколько часов, придя к себе домой, Хугин взял Книгу Хранителей и сел к окну.

«Сегодня — Начало Света, Первый День новой эпохи, — написал он. — И с этого дня мы должны начать новое летоисчисление.

Год, без сомнения, будет иметь ту же продолжительность, то есть 365 дней 5 часов 48 минут 46 секунд. Эту цифру приводит и Толкиен в приложениях к «Властелину Колец».

5 часов, 48 минут и 46 секунд составляют… — Хугин взял в руку острую щепку и некоторое время предавался вычислениям но оконном стекле, — 0,242199 дня. Итого 365,242199 дня.

В эльфийском календаре, описанном подробно в тех же приложениях, каждый двенадцатый год удлинялся на трое суток, и каждые 144 года это удлинение отменялось. Это составляет 365,2430555 дней.

Кроме того, Толкиен описывает также нуменорский календарь. Каждый четвертый год в нем — високосный, но при этом последний год в столетие — простой. Это дает продолжительность года 365,24 дня.

Грегорианский календарь, по которому велся счет до Катастрофы, похож на нуменорский, но там еще дополнительно является високосным каждый последний год каждого четвертого столетия. 2000 год по христианскому летоисчислению как раз был високосным годом. Итого 365,2425 дня.