Хугин буркнул что-то невнятное и замолчал.

Коптев стоял на берегу озера в надетой внакидку шинели со споротыми погонами и с непокрытой головой. Из-под левой полы его выглядывала рукоять кинжала.

— О Ингвэ! — обратился к нему Митрандир. — Народы сей земли избрали тебя, как достойнейшего из достойных, дабы наречь своим государем. Прими же всеэльфийский венец и носи его с честью. Будь мудр и справедлив, и не позволяй никому из своих подданных притеснять других. А если на нашу землю ступят враги, будь отважен и стоек, не щади своей крови и даже самой жизни ради жизни своей земли!

— Благодарю тебя, мой дивный народ! — ответил Коптев, или, вернее, Ингвэ. — Я принимаю эту землю, и да будут жить на ней я и мои наследники отныне и до конца времен!

Приняв блюдо из рук Митрандира, Ингвэ церемонно поклонился на все четыре стороны и опустился на одно колено.

Говорят, что тот, кто видел одну коронацию — видел и все остальные. Но здесь все свершилось очень просто, благопристойно, без всякой пышности и мишурных обрядов. Митрандир взял с блюда украшенную венцом папаху и возложил ее на голову коленопреклоненного Ингвэ.

Государь выпрямился, и низкое зимнее солнце, выглянувшее на мгновение в разрыв облаков, озарило его статную фигуру и обветренное лицо. Кругом негасимого пламени полыхнул всеэльфийский венец. Серые глаза смотрели ясно и строго, проницая до самого дна бессмертную сущность каждого.

И не было более отставного полковника Коптева. Был Ингвэ, эльф и король всех эльфов.

Оставалось еще произнести тронную речь. И она прозвучала.

— Узрите Музыку Творения! — воскликнул Ингвэ. — Вы видите, как играют на солнце снежинки, искрясь и переливаясь всеми цветами радуги? Самая малейшая часть живого мира творит Музыку перед своим Творцом, ибо она сотворена. Насколько же большего Он ждет от нас! Вот, вы избрали меня, чтобы был я хранителем нашей земли и нашего народа, чтобы я делил с вами все наши радости и горести, я чтобы я говорил от имени всех нас и каждого из нас. И потому я говорю:

«О Всеединый! Отче наш! Удостой меня и мой народ быть хранителями Творения Твоего, дабы мы, отвергшие Искаженное, берегли и приумножали Истинное. И да будет земля сия местом священным и вовеки неисказимым! Эа теннойо — да будет так во веки веков!»

Солнце, словно только и ждало этой фразы, скрылось за облаками. Зато на севере их серые громады внезапно расступились, и прямо над головой Ингвэ возник гигантский голубой силуэт летящего орла — символ Вечности.

Луинирильда запела, выводя голосом странную мелодию без слов. Митрандир поддержал ее хрипловатым басом. А там уже пели Галадриэль, Торонгиль, еще кто-то…

Мелодия ширилась, крепла, распадалась на отдельные искристые ручейки и вновь сливалась в один общий поток. И где-то уже слышались голоса птиц, зверей, шум рек, грохот прибоя, свист ветра, рев пламени…

Солнце, вновь выглянув из-за туч, полыхнуло золотистым огнем, слепя глаза.

Это — грех, говорят христиане. Рождение — грех. Все телесное — грех. Но почему тогда в книге, чтимой ими самими — и не просто чтимой, ею завершается вся Библия! — рождение названо в одном ряду с солнцем, луной и звездами? Почему?

— О государь! — обратилась к Ингвэ Галадриэль. — Еще не все сделано. Негоже быть королю без королевы!

— Уж не ты ли хочешь ею быть? — улыбнулся он.

— О нет, государь! Я уже дала клятву, и муж мой — не король. Выбери из тех, кто еще не связан обетом!

Аннариэль демонстративно встала рядом с Хугином. Вперед вышли четверо девушек, облаченных поверх одежды в белые простыни. И каждая из них держала в руке кружку с вином.

Рыженькая игриво подмигнула. Но Ингвэ смотрел не на нее, а на ту, черноволосую, что стояла с ней рядом. Вся она, с головы до ног, как-то сразу ударила его по сердцу. Не задумываясь над тем, что он делает, Ингвэ шагнул к ней, взял из ее рук кружку и, отпив, протянул ей свой кинжал.

— Черт бы побрал Коптева! Это ж Люська-хоббитша! — прошептал Митрандир. И вдруг, внезапно поняв, что нужно делать, он громко произнес:

— Ведомо нам из предсказаний, что роду Лусиэн, избранной в жены нашим государем, не дано иссякнуть до конца времени. Да будет также ее род родом всеэльфийских королей!

Лусиэн и Ингвэ смотрели в глаза друг другу, и в них отражались солнце и светила. Их ладони соприкасались на клинке кинжала, и в самой глубине их сердец медленно закипала мощь древних сил.

А там, за лесом, в большом и ненастоящем мире люди в строгих костюмах говорили умные слова, такие красивые и такие бессмысленные.

Но эти двое не пойдут за ними. Зачем? Они лучше останутся здесь и будут стоять, касаясь друг друга. Ибо нет Бога не-Творца, и нет Творца без любви к Творению.

И если миром правит не Любовь — то кто же?

Тот, ненастоящий, мир проходил, а они стояли. И, когда он пройдет совсем, они все равно будут стоять. Рядом. Вместе. Всегда.

И над их головами звучали древние слова, простые и крепкие, как любовь и смерть:

— Здесь и сейчас, отныне и навсегда, в этом мире или ином, в этом обличье или ином, под этими именами или иными — путь ваш один на двоих, меч один на двоих и чаша одна на двоих!

Бездна распадалась на глазах. Невообразимо огромные глыбы отрывались и падали внутрь. «Пламя» и «Звездный свет» из последних сил волокли за собой «Морскую деву» и «Блистающего». Два каната из шести уже лопнули. Четыре оставшихся пока еще держались.

Но, даже умирая, эта дьявольская воронка продолжала высасывать силы и душу. То и дело моряки сменяли друг друга и уходили в трюм, под защиту бортов, но все меньше оставалось тех, кто еще был способен держаться на палубе. Сил вырваться уже не было. Оставалось одно — идти до конца…

А за кормой, в рушащуюся Бездну медленно и плавно входила гигантская ступенчатая пирамида, с окованным искрящимся алмазным льдом подножием, увенчанная ярко пылающим на ее вершине огнем, с грозными башнями на каждом ярусе — Небесный Город, непревосходимое чудо древней и высокой магии. А за ним — «Край света», «Звезда надежды», «Небесный алмаз» — весь флот Мидгарда. И драконы с их всадниками, парящие над корабельными мачтами.

«Морскую деву», как и в прошлый раз, вела Нельда. Тилис вел «Блистающего», повторяя каждое ее движение. Нет, он совсем не был опытным мореходом, но он слишком хорошо знал Нельду, и никто лучше него не смог бы предугадать, куда «Морская дева» двинется мгновение спустя.

И, если бы кому-то вздумалось натянуть между их бортами тончайшую нить — она осталась бы целой, несмотря на то, что схлестнувшиеся силы то и дело сотрясали оба корабля от киля до верхушки мачты.

А впереди уже виднелось отверстие — то самое, через которое тогда вышла Нельда и с которого час назад четыре корабля начали размыкать плетения. Еще немного, и…

Серо-тусклое солнце моргнуло в последний раз и погасло, как гаснет электрическая лампочка, если оборвать провод.

— Уходим!

Четыре оставшихся каната продержались ровно столько, сколько было нужно.

— Буксирные отдать! — скомандовал Тилис. И, не обращаясь ни к кому, вполголоса произнес:

— Вот и все. А теперь можно спокойно жить…

Крик непередаваемого ужаса полоснул по самому сердцу.

— Лево на борт! — крикнул Тилис, еще не успев понять, что произошло. И боковым зрением отметил про себя: «Морская дева» начала точно такой же поворот в тот же самый миг.

А! Вот оно! Вырвавшаяся из Бездны гигантская глыба, набирая ход, летит… О Всеотец, она же сейчас попадет в ствол Мирового Древа!

— Руль прямо! Вперед! Заклясть ветер!

— Что? — удивленно переспросил кто-то из мореходов. Заклятие ветра фаэрийские моряки применяют только в самых крайних случаях.