— Будьте добры, ваши документы.

Ну, я предъявил.

— Так, — говорит, — товарищ Пантелеев, следуйте за мной.

Заводит меня обратно к директору и говорит:

— Товарищ директор, на каком основании вы продали ему сапоги?

Тот говорит:

— Как? Это же товарищ Бархударов. Сын того самого… создателя русской оперы.

— Если бы! Это же какой-то Пантелеев.

Тот даже с места вскочил:

— Как — Пантелеев? Какой Пантелеев? А на каком же основании вы у нас сапоги купили?

— А на основании того, — говорю, — что у моей жены сапоги каши просят!

Ну, конечно, скандал! Отобрали сапоги да еще говорят:

— Еще раз с черного хода придешь — света белого не увидишь!

Вот, думаю, беда. А что, если они теперь возле каждого магазина станут дежурить? Ведь это мало сказать, что ты Бархударов, надо еще документ иметь. Одним словом, понял я, что надо срочно менять фамилию: Пантелеев на Бархударов. Написал заявление и прямым ходом в паспортный стол. Прочла паспортистка мое заявление и говорит:

— Товарищи, вы что все с ума сошли? Седьмой человек хочет Бархударовым стать. Возьмите другую фамилию.

Я говорю:

— Другая у меня уже есть. Мне эту надо.

— Ничего не могу сделать. Звонил товарищ Бархударов, велел свою фамилию никому не давать.

— Что значит — звонил? Надо еще проверить, кто звонил. Настоящий Бархударов или такой же Пантелеев, как и я.

— Ничего не понимаю, — говорит. — Вы можете объяснить?

А что тут объяснять? Понял я, что надо срочно другую фамилию искать. Чтоб была звучной, чтоб люди ее знали, но не помнили откуда. Неделю сидел, все учебники перерыл, но нашел. Во, фамилия! Столыпин!

Я ее уже проверил. Позвонил в аптеку:

— Категорически приветствую, Столыпин беспокоит!

И порядок. Обслужили по первому разряду. Бутылку облепихового масла и финскую клизму на восемь литров. Так что сомнений нет. Завтра же пойду в паспортный стол фамилию менять.

Только уж, чур, эту фамилию никому не брать! Это моя. А вы, если хотите, берите другие.

Главное — чтоб фамилия известной была. Пусть даже неизвестно откуда. Потому что если ты Бархударов, то у тебя все, а если Пантелеев, то у тебя одна фамилия.

Отчетно-перевыборное собрание было в самом разгаре. Вернее, никакого разгара не было. Это уж так принято говорить — в разгаре. На самом деле все было тихо, мирно, почти по-семейному. Как и бывает нередко на самых обыкновенных профсоюзных собраниях.

Председатель месткома, не отрываясь от бумажки, бубнил свой доклад, члены месткома, сидящие в президиуме, дружно рисовали на листочках какие-то каракули, а заполнившие зал рядовые члены профсоюза мирно дремали на своих местах.

В тот момент, когда председатель перешел к восьмой странице доклада, рассказывающей о славных делах кассы взаимопомощи, из-за кулис неожиданно показался огромный рыжий кот. Он вышел на середину сцены, зажмурился под ярким светом прожекторов, задумчиво посмотрел в зал, а затем одним движением вспрыгнул на стул и уселся среди членов президиума. В зале засмеялись. Докладчик на секунду оторвался от бумаги. В этом месте доклада смех не был предусмотрен. Он внимательно посмотрел по сторонам и вдруг заметил рыжего кота, с достоинством восседающего среди членов президиума.

— Брысь! — сказал докладчик.

Это был первое слово, которое он сказал не по бумажке. Кот повел ухом, но даже не шевельнулся.

— Брысь, тебе говорят! — повторил председатель и махнул на кота рукой.

Кот посмотрел на председателя и принялся чесать за ухом. Зал оживился. Наконец-то публика почувствовала интерес к происходящему.

Председатель вышел из-за стола, подошел к коту и шлепнул его докладом по спине. Кот лениво спрыгнул со стула, обошел вокруг стола и взобрался на освободившееся место председателя. Тот со всех ног кинулся обратно. Тогда кот обошел стол с другой стороны и уселся на прежнее место. Публика захохотала.

— Посерьезней, товарищи, посерьезней, — сказал председатель. — Все-таки важные вопросы решаем. Чей это кот?

— Да это же Васька, — сказали из зала. — Сторожа нашего кот.

— Понятно. Сторож здесь присутствует?

— Тут я, — поднялся со своего места сторож.

— Я вас попрошу немедленно вывести животное.

— Нет, — махнул рукой сторож, — не пойдет.

— Как это — не пойдет?

— А так. За сценой-то вон холодище какой. Вторую неделю не топят. А тут лампы, прожектора. Да и люди надышали. Так что не пойдет. Очень он тепло уважает.

— Ну, товарищи, — развел руками председатель, — я не понимаю. Что же мы, из-за кота будем собрание отменять?

— А чего его отменять? — сказали из зала. — Сидит себе — и пусть сидит. Он же никого не трогает.

— Верно! Пускай погреется.

— А в зале, между прочим, топить надо. А то у вас в докладе про это ничего не сказано.

— При чем здесь я? — быстро сказал председатель. — Вопросами клуба у нас занимается культмассовый сектор.

С места вскочил культмассовый сектор с коричневой от загара лысиной.

— Я, товарищи, об этом ничего не знал. Мы примем меры. В самое ближайшее…

— Не знал он, — громко сказали в зале. — Конечно, ему не холодно. Целый месяц в Сочи просидел по тридцатипроцентной путевке.

— Точно! А я третий месяц в желудочный санаторий прошусь — так путевок нет.

— Товарищи, товарищи! — закричал председатель, пытаясь вернуть собрание в прежнее русло. — Не будем переходить на личности. Это же частный случай. Выясним, разберемся… Давайте продолжим.

Но собрание уже пробудилось от спячки и никак не желало погружаться в нее обратно.

— Хватит нам бумажки зачитывать. Надоело!

— Пусть лучше соцстрах скажет, куда он путевки девает!

Из-за стола поднялся маленький, тщедушный соцстрах. Он не привык выступать на таких многолюдных собраниях. От волнения руки у него тряслись, подбородок дрожал. Это был уже не соцстрах, а, скорее, соцужас.

— Я того… Не виноват. Я — как большинство. Сам я ничего не решаю.

— А не решаешь — так нечего место занимать!

— Нам такие нужны, которые решают!

— Ну товарищи, — плаксивым голосом сказал председатель, — я не понимаю, почему такой шум из-за этого кота. Он даже не член нашего профсоюза… Кыш, ты! — снова замахал он руками. — Кыш, проклятый!

— Не тронь кота! — загудели в зале. — Пусть сидит. Ему, может, тоже в президиум хочется. А то у вас туда не пробьешься.

— Верно. Привыкли, понимаешь, к почету, а на дело им наплевать!

— Ты нам лучше скажи, когда очередникам квартиры дадут? Пятый год обещаете.

— И с премиями, с премиями надо решать! — перекрывая всех, кричал чей-то бас. — А то работают одни, а получают другие.

Собрание продолжалось. Люди вскакивали со своих мест. Они кричали, шумели и топали ногами. А рыжий кот, свернувшись в клубок, сладко спал на стуле. И никто не обращал на него внимания. Ведь люди давно уже привыкли к тому, что на собрании у них обязательно кто-то спит.

У каждого человека в жизни мечта есть. Один хочет машину купить, другой — на гитаре играть научиться, третий — в начальники выбиться. А вот у меня мечта особая, ни на кого не похожая. Мечтаю… мечтаю я… в метро прокатиться. Вы только погодите, не хмыкайте. Мечта эта вроде простая, но для меня как бы неосуществимая. Метро-то у нас в городе на каждом углу, а внутрь меня не пускают. Придумал какой — то бюрократ дурацкое правило: чтоб, значит, человека в нетрезвом виде туда не пускали. А если человек всегда в таком виде? Что ему делать? Ну сами посудите, не глупость, а? В троллейбус — можно, в трамвай — можно, на работу — добро пожаловать! А в метро — нельзя.

Так что с этим метром у меня целая трагедия. Когда я веселый, меня туда не пускают, а когда просплюсь, в себя приду — у меня пятачка нет на проезд. А просить совестно. На выпивку — еще туда-сюда, а на мечту — язык не поворачивается.