— Не знаю, я не изучал поведение кроликов. Может, сбежали с опытов… Да так и прижились.

Постепенно чувство опасности отходило; ну да, подумаешь, «опасная зона» висит на заборе в виде больших красных букв. Может, каждый такой сетчатый забор обязан нести на себе такую табличку, даже если огораживает курятник.

(У бабушки когда-то был такой сетчатый забор, за которым курицы проводили большую часть времени. Хотя я не припомню там подобных табличек).

Калитка приближалась к нам неминуемо, и я даже, кажется, начала различать, что никакого замка на ней не висит. А потом за нашими спинами раздался грозный мужской голос:

— Вы что здесь делаете? Ну-ка идите отсюда!

Как будто мы были школьниками, которые пытаются стащить конфеты.

Еще и солнце, как назло, спряталось за облака, и наш город утонул в тени. Не самая вдохновляющая атмосфера.

Я думала, Ник сейчас начнет что-то ему доказывать, намеренно растягивая слова, так что у охранника (или какую роль этот мужчина здесь выполняет?) от злости заскрипят зубы. Но вместо этого Ник кратко посмотрел на меня и предложил:

— Пойдем быстрее.

Его взгляд метнулся куда-то мне за спину (я не решилась тоже обернуться и посмотреть). В следующее мгновение Ник обхватил мое запястье — сомкнулись кольцом пальцы. Холодная рука — неужели тоже мерзнет? Трепет усилился. Под его пальцами, в тех местах, где они соприкасались с моей кожей, что-то будто искрилось и пощелкивало. Впрочем, судя по равнодушному Нику, он ничего подобного не испытывал, а узнать наверняка я не решилась. Он потянул меня к калитке, и, чтобы поспевать, мне приходилось едва ли не бежать. Калитка и вправду оказалась незапертой, хотя меня это уже слабо волновало.

— Что ты там увидел такое? — заговорила я, когда мы покинули опасную (судя по всему, еще и наводящую ужас) зону.

Мое запястье тут же отпустили в свободное плавание.

Первый раз, когда мы подержались за руки. И, видимо, последний.

Ник помотал головой:

— Человек в форме. Работник, подозреваю.

— А чего так испугался?

Вообще, это совсем недавно меня он обвинял в трусливости.

— Скажем на нашем, поэтичном, не стал лезть на рожон. — Похоже, к Нику начала возвращаться привычная манера общения. — Это ты любишь нарываться на неприятности.

— Ну да, все-таки с тобой пошла гулять.

— Ну да.

Если честно, я подумала, что он начнет спорить.

Потребовалась еще пара мгновений — и вот мы уже возле больницы, здесь все тихое и мирное, четыре этажа, белые стены. Территория облагорожена и выглядит, как в диснеевских мультиках: зеленые холмики и клумбы красно-желтых цветков, огороженные белыми камешками. По всей территории стоят разноцветные гипсовые фигуры: гномики, улитки и даже олененок. Вдоль тропинок, в кустах ириса, прячутся фонари в изящных черных шляпках. Ворота для въезда автомобилей закрыты, однако у забора (куда более благородного, чем тот, сетчатый) все равно стоят люди. И пытаются кого-то разглядеть.

Вполне может быть, что кроликов.

Мы подошли к женщине, которая держала за руки двух дошкольников, подозреваю, что своих сыновей. И попытались проследить за их взглядами.

Кролик был. Один.

Он крутился возле самых больничных стен, и узнать его получилось лишь по длинным ушам. Невнятно серо-коричневое пятно.

Ник очень внимательно осматривал территорию, я видела, как он прищуривает глаза. Но никаких других кроликов не обнаружил.

Он заметил со вздохом:

— Когда мы здесь были в прошлый раз, их было куда больше.

Были… опять с кем-то другим (хотя, скорее всего, с другой). Я постаралась об этом не думать. Он волен проводить время с тем, с кем сам считает нужным.

— Наверное, если бы кто-то пришел на встречу вовремя… — Я покосилась на Ника. А кролик в это время и вовсе исчез в одном из холмов. Видимо, норы у них запрятаны именно там.

— Ну-ну, не надо на меня смотреть так злобно, — он вздохнул со всей характерной ему артистичностью. — Я в этой ситуации пострадал больше всех.

— Почему? Так и не удалось победить документы?

А вдруг там что-то не самое приятное? Расстрою сейчас своими вопросами, а Ник и без того не особо весел на нашей прогулке. Я вновь вгляделась в траву и уже в следующее мгновение заметила:

— Ой, смотри! Кролик!

Мы взглядами прилипли к тому, что творится за забором. Впятером: я, Ник, мальчишки и их мама.

Он появился из норки, которая располагалась совсем рядом с нами. И вблизи оказался куда большего размера, чем показалось сначала. Точно не крольчонок, самый настоящий взрослый крол. Размером с огромного упитанного кота. Шерсть рябая — смешение коричневого, белого, серого и черного. Уши длиннющие и просвечиваются солнцем, так что можно различить капилляры. Нос тонкий, и усы в обе стороны торчат едва ли не на полметра. Глаза большие, черные. Смотрит на нас и не моргает. Водит носом, вынюхивает что-то.

— Ну красавец, — заметила я тихо.

— Чем, интересно, кормят, что они вырастают такими алабанами, — полюбопытствовал Ник, тоже едва не шепча.

Зато мальчишки вдруг активировались. Один из них, в оранжевой кепке, так сильно захотел приблизиться к кролику, что стукнулся головой о забор. Железная конструкция затряслась. В струну вытянулись кроличьи уши, на мгновение он замер, а затем со скоростью света драпанул обратно, в нору.

— Кролик ушел спать, — сказала женщина назидательным учительским голосом. — Скоро сядет солнышко. Пойдемте.

Мальчишки ушли, явно расстроенные, а мы остались постоять еще недолго. Хотя не особо верилось, что кролик вернется. Может, и правда уже смотрит свой первый сон.

— Дети… — вздохнул Ник.

— Все равно успели посмотреть. Повезло.

— Ты про документы спрашивала, — вспомнил он вдруг. — Да, там все не очень хорошо.

Мне хотелось спросить про эти документы подробнее, но я не решилась. Если бы хотел, наверное, рассказал бы сам. Не из тех, кто будет умалчивать что-то из скромности.

Мы, не сговариваясь, пошли вдоль забора — надеялись, что ли, еще кого-нибудь разглядеть? Но не встретили больше ни одной зверюги.

Зато вдруг обнаружили приоткрытую калитку, которая вела на территорию больницы.

Сегодняшний опыт (хождения по территориям) прошел абсолютно бесследно, потому что мы все-таки вошли внутрь.

Кроликов не было. Да и неудивительно. На этой половине не осталось даже солнца, она целиком пряталась в тени от здания. Зато здесь были широкие деревянные качели. Что-то мне подсказывает, что предназначались они посетителям больницы или хотя бы персоналу, но никак не случайным прохожим. И все-таки Ник предложил:

— Сядем отдохнуть?

— А можно? — Все-таки порядочность была сильнее.

— А отсюда кто должен прогнать?

Даже если и прогонят — это будет возможность еще раз почувствовать ладонь Ника на моем запястье.

Мы смогли уместиться на этих качелях практически втроем: справа я, слева Ник, а посередине его рюкзак, на который Ник без лишней скромности водрузил руку. Его пальцы замерли совсем рядом с моим плечом, сантиметрах в пяти. Вдобавок к тени, которая царила здесь, поднялся ветер, и я почувствовала, что начинаю замерзать, но с места не сдвинулась.

Ник снял наконец очки. И смотрел сейчас вдаль.

Зеленые у него глаза. Не обманула память…

Мне представилось вдруг, будто мы плывем в лодке — и воображаемая лодка, и настоящие качели скрипят совершенно одинаково.

Над нами раскинулось ночное небо, а волны величественные, но спокойные, бьются о борта, то усиливаясь, то ослабевая. Лодка деревянная, и на ее носу — фонарик в красном абажуре. Он должен указывать путь, но впереди настолько непроглядная тьма, что нам все равно не удается ничего рассмотреть. Зато позади нас тьма рассеивается, а это значит, что фонарь — предатель, он указывает наше местоположение оставшимся на берегу. Поэтому одновременно с тем, чтобы наслаждаться уединением, я так сильно боюсь, что совсем скоро нас заметят — и разрушат это волшебство. А оттого и наслаждаюсь не в полной мере.