— Я уже решил, что ты заблудилась, — заметил Пашка, когда я наконец появилась на кухне.

Он стоял напротив плиты. В одной руке — тарелка цвета морской волны. В другой — черная лопатка. Я подошла ближе… яичница.

Он так солидно выглядел с этой тарелкой, лопаткой и мокрыми волосами, в просторной футболке, что визуально делала его шире — и я даже растерялась. А он растерялся тоже — наверное, чтобы я не чувствовала себя одинокой. Либо его мое платье смутило. Либо вся эта ситуация. Как будто мы с ним знакомы уже лет пятнадцать, я вернулась домой после тяжелого дня на съемочной площадке. А у него тоже был тяжелый день, однако кончился он чуть раньше моего, и Пашка вот стоит… встречает.

— Не знала, что ты умеешь готовишь, — сказала я, настоящая я, которой до съемочных площадок пока так же далеко, как до сцены оперного театра.

— Я только так, основное…

— Решил сделать что-то к чаю, поскольку всё мучное в доме я уже съела?

— Ну типа того, — Пашка кивнул, и я искренне возмутилась. Так что он тут же поспешил исправиться: — Потому что позаимствовал у тебя обед.

А яичница у него, кстати, получилась неплохая. Мой Илья все время пропускает момент готовности, — и каждый раз гордится своей невероятно хрустящей корочкой, приговаривая, что я, воображуля, такую никогда не получаю.

На этом, наверное, надо было закругляться?.. Пашка ответил — наверное.

Я все-таки полюбовалась на высохшие Пашкины волосы — в помещении они были скорее каштанового цвета, зато, стоило нам выйти на улицу, они в самом деле заискрились красным, как фейерверки. Пашка сказал, что это именно такой эффект, который был ему нужен. Спасибо, спасибо, спасибо, Ника. Пожалуйста, всегда к вашим услугам.

Он дошел со мной до остановки, однако спустя минуты три ожидания автобуса мне в голову вдруг ударила очередная гениальная идея — пройтись пешком. Полуденная жара спала, близился вечер, и на улице вдруг стало так приятно, что лезть в душный автобус совсем перехотелось.

Пашка вызвался меня проводить.

И, на самом деле, это была весьма приятная прогулка.

Все неловкости остались в квартире; а еще я наелась, так что настроение у меня мгновенно улучшилось. Сверкали Пашкины волосы, качалось при ходьбе мое платье, и мне мгновенно вспомнились мои прогулки с моим первым и единственным — редко, но всё же случалось, что я была на них в такой же степени беззаботна и до наивности радостна.

Мы обсудили каждую встреченную собачонку, а вот Ник смеялся над моими попытками поговорить про собачек.

Покачались на качелях — я последний раз притрагивалась к качелям года три назад.

Еще и голубей умудрились покормить. Я затащила Пашку в первый попавшийся супермаркет, и мы вышли оттуда с небольшой упаковкой семечек.

В общем, отрывалась я по полной. В детство ударилась.

А потом мы дошли до меня, уже начинало смеркаться, но я все равно подумала — как быстро мы добрались! Остановились рядом, и мне было совершенно все равно, что в любой момент здесь может пройти кто-то из родни или знакомых и задать свой любимый вопрос — свидание ли у меня?

Все равно Пашку нужно было уже отпускать. Он в своей рубашке скоро начнет мерзнуть, ибо я, в платье, уже начинаю.

Ему еще обратно ехать.

Он же поедет, так? Не станет повторять маршрут?

— Мы с тобой не обнимаемся ни при встрече, ни при расставании, — заметила я вместо того, чтобы просто попрощаться.

Атмосфера наивности и беспечности постепенно растворялась, и мы вынуждены были вернуться каждый в свой кокон из мыслей, страхов и предрассудков — и подсматривать потом из него, не спеша демонстрировать себя настоящих.

— Ты никогда не предлагаешь, — Пашка пожал плечами — и зачем-то посмотрел мне в глаза, пока этот кокон не успел захлопнуться.

Я развела руки по сторонам, как бы сообщая — вот она я, открыта перед тобой. Он шагнул вперед, осторожно обхватил меня за талию, и я обвила руки вокруг его шеи. Голову повернула, чтобы случайно не соприкоснуться взглядами. Или еще чем-нибудь. Лбами, например…

Вырвалась первой.

Бросила — всё, пока, и скрылась в подъезде, благо, сумочка у меня была маленькой, и ключи в ней долго искать не пришлось.

Этот сумасшедший день подходил к концу.

Сегодня утром я хотела устроить уборку в комнате, но к вечеру сил ни на что не осталось. Так что, вернувшись, я заварила себе пол-литровую кружку чая, сделала несколько бутербродов и ушла смотреть сериал, который рекомендовала мне Оля.

Сюжет оказался наиглупейшим, а герои творили всякую ерунду (хотя, если мы вдруг начнем внимательнее следить за собой, вполне может оказаться, что мы тоже много какой ерунды творим, просто привыкли этого не замечать).

Зато, как и обещала Оля, из-за бесконечного потока событий время за просмотром летело незаметно. Очнулась я к полуночи, выяснила вдруг, что родители уже давно ушли спать. А братца вообще в квартире не наблюдается. Опять пропадает со своими друзьями. Ждет, пока вернутся их девушки и мотивации дадут в виде пинка, чтобы наконец домой вернуться.

Я проверила социальные сети, надеясь обнаружить в них что-нибудь интересное, но нет, никто мне не писал, и тем более не писал мне тот, чьи сообщения я ждала. Но я не сдавалась, ждала до последнего. Посмотрела еще две с половиной серии — потом у меня разболелась голова.

И я принялась лежать в темноте, разглядывая потолок, врем от времени шевелясь, чтобы не уснуть.

Но в конце концов, когда время приблизилось к трем часам ночи, сон меня победил.

И ведь я правда ждала, что он напишет, красивая ли сегодня луна, или не настолько она, по его меркам, прекрасна, чтобы заострять на этом внимание. Ведь любой другой посчитал бы эту мою просьбу — сообщить о красоте луны — шуткой, но Ник… в нем тоже есть эта искорка, искорка дурости, как называет ее мой Илья.

Я проснулась около одиннадцати утра — слишком поздно по меркам летних каникул. И первым делом бросилась проверять, не пришло ли мне долгожданное сообщение.

Но он так ничего мне не написал — в какой раз я попадаюсь в эту ловушку?

Редко, но случаются у нас с мамой вечера,

когда мы садимся на кухне друг напротив друга

и говорим обо всяком;

за окном обязательно царит темнота, над нами желтым светом горит ночник — у него две лампочки в торшерах, всегда повернутые в разные стороны.

Мне во время таких разговоров всегда кажется, что мама бесконечно права, и я стараюсь впитывать каждое ее слово, чтобы пронести его с собой как можно дольше и воспользоваться им в тот момент, когда оно будет мне необходимо. Когда я вдруг окажусь напротив кого-нибудь, и мне будет очень больно, я должна буду вспомнить мамины слова и не дать себя в обиду.

Вот только чаще всего я их забываю, стоит мне лишь лечь спать.

А потом, в нужное время, теряюсь и совершаю оплошности — одну за одной.

Сегодня, однако, случилось у нас утро.

Субботнее утро, когда папа уже убежал в гараж, потому что на выходных ему совсем не сидится дома, а Илья ушел отсыпаться после своих ночных гостеваний. Мама иногда говорит — у других родителей сыновья возвращаются с красными глазами после вечеринок со спиртным, у нас — после бесконечных проектов.

Хотя, что-то мне подсказывает, совсем без вечеринок и у Ильи не обходится. Просто мы много чего о нем не знаем.

Мы с мамой напекли целую гору блинов, а часть даже нафаршировали творогом; поставили перед собой три блюдца с самыми разными добавками — сметана, сгущенное молоко и смородиновое варенье, и потчевали себе неспешно за чаем. Правда, смородиновое варенье ела только мама — я его признаю лишь в виде морса, как-то так с детства повелось. Хотя варенье у мамы вкусное.

Она всегда начинает первой эти наши разговоры.

Задаст какой-нибудь вопрос, а я отвечу нехотя, потому что, честно говоря, я не слишком люблю открывать перед мамой всякие вещи, которые связаны со взаимодействиями между людьми и мной.