(Из кармана пальто извлекает бутылку водки и стакан.) (Из другого – половинку огурца.) В белье лежит крахмальная салфетка. (Из кармана брюк извлекает не очень чистый носовой платок.) Я не любитель напиваться в доску, а так, чтоб только – отлакировать. Теперь мы выпьем, как протрем бархоткой. (Выпивает, не закусывает.) А третью выпьем в стиле рококо! Не люди, а карельская береза — Разводами, разводами пошло… (Достает мертвую ласточку.) А! Ласточка?.. Мертва… А я когда-то думал: кто там бьется? Какой весной в меня она влетела — и не заметил. Верно, испугалась, затрепыхалась в темноте, забилась о стенки… долго путалась в одежде… Разинут клюв, от страха умерла. От страха даже кони умирают… Чувствительнейший дуб! сентиментальный сарай! сырая глупая осина! Но все же – гостья… Может быть, она меня дискредитирует как личность. Я – не поэт, не музыкант, не ветер, чтобы весною бабочки и птицы в мою грудную клетку залетали. А тумбочкой я был давным-давно. Взять за крыло и выкинуть в окно?.. Нет, нет, оставлю лучше, чтоб о н и … когда придут разламывать на доски меня, как старый дом, в морозный день, пошарив, обнаружили шкатулку из темного ореха с музыкальным секретом. И когда откинут крышку, пусть скажут: все же было что-то в нем… Жизнь мертвая, словесный скрип и ветер. По ящикам пустым гуляет вьюга. Сквозь щели тянет струйками поземка… Я – фортепьяно гулкое! Запели во мне альты, виолончели, трубы. Я, может быть, органом быть рожден! Я был бы громок, дивен и прекрасен… Но пьяница – краснодеревщик Васин органы делать не умел. Зато он сделал из меня отличный шкаф весь в деревянных яблоках и розах. (Достает из кармана большое яблоко, долго смотрит на него, улыбается.) ЛИЦО Человек после сорока, скорей всего научный работник, может быть – актер-любитель, сидит на стуле перед зеркалом, как в гримерной. Человек изучает себя в зеркале. На столике и стуле – картонные коробки. Набухли веки. И морщины резче. Да, к вечеру морозней седина Лицо для будней. Каждый день с утра хватаешь, надеваешь торопливо. Разгладишь наспех… Кашляешь, спешишь… И все кругом, на улице, в метро торопятся и лица поправляют, едва ли не роняют на ходу А праздничные далеко не всем доступны… У меня зато – набор. Открытое, как городская площадь. Простое, как приказ по институту. Привычное, как старая тахта. Да вот устало – целый день таскаю, пора ему в коробку – отдохнуть. (Снимает свое лицо, кладет в коробку, тут же надевает другое – проделывает это быстро, привычно.) Для вечера – и выбрито уже. Иду в театр… Животное! забыл! — придет сегодня Машенька! Ведь я же с работы ей звонил!.. Нельзя, нельзя… Где у меня лицо «киногероя»? Потасканное, злое – с молодыми глазами – и на лбу седая прядь! (Ищет, роется в коробках.) Опять отдал приятелю!.. Опять надеть придется «доброго младенца». (Быстро снимает одно лицо, надевает другое, смотрится в зеркало.) Великовато. Щеки отвисают, расплывчатые мягкие черты. Чтоб этот поролон, румяный блин немного оживить, очки надену. (Надевает очки, любуется.) Добряк. Жуир. И знает себе цену. (Звонит телефон. Он берет трубку.) Алло, алло… Да, слушаю… Ах, Ника!.. Да, Ника Вячеславовна, очень-очень признателен… да, буду… как всегда… Нет, нет, не занят, буду аккуратно… Привет супругу… (кокетливо) Чуча!.. Чудера! (Кладет трубку телефона, задумывается.) Парадное лицо надеть придется. Есть целых три. Одно – для именин. Другое – для коллоквиума. Третье — почтительно-улыбчивое. Вот!.. А если то, со «сдержанным восторгом»? Но чересчур!?? Успеть купить цветы… Не опоздать бы… Будут дипломаты… Еще одно… не розы, а гвоздики… (Рассуждая таким образом, поспешно примеряет разные лица. Вдруг замирает.) О, господи!.. Что это я наделал? Чужое, незнакомое… Скорей содрать его и прежнее надеть… (Пытается снять чужое лицо.) |
