Из длинной изогнутой трубки, покрытой искусной резьбой, к потолку поползла тонкая струйка сизого дыма с едким, и в то же время сладковатым запахом. Уллаг’ин-ха, трава духов… Только очень удачливый и смелый охотник может разыскать это неприметное растение на залитых солнцем высокогорных лугах, где бродят одни лишь дикие козы, и не свернуть себе при этом шею на узких звериных тропках. Впрочем, тому же охотнику курить этой травы не стоит, ибо вреда она не причиняет лишь шаманам. Любой другой иртха, отведав ее дыма, теряет разум, поэтому зовется она еще пачахкур, «трава — пустой глаз». Рассказывают, что несчастным безумцам начинает казаться, будто за спиной из выросли крылья и со счастливой бессмысленной улыбкой шагают они с утеса в пустоту, отправляясь в свой первый и последний полет. Но для птицеподобного Хуркул-иргита такое действие «пустого глаза» было делом естественным.
Встав над притихшей в ожидании хар-ману, шаман окунул связку перьев в пустой сосуд, и словно бы стряхнув с кончика импровизированной кисти капли незримой влаги, неспешно принялся чертить на лице исцеляемой священные знаки, не обойдя вниманием даже подрагивающий веки закрытых глаз. Прикосновения упругого кончика пера были невесомы, и, несмотря на легкую щекотку, по-своему приятны, так что Корух невольно начала по-детски безмятежно улыбаться. Но вскоре посерьезнела, ибо Хуркул-иргит негромко забормотал, обращаясь к покровительнице клана. Слышавшему сейчас его речь, большинство слов показались бы неразборчивыми, поскольку говорил он быстро и тихо, перемежая членораздельные фразы совиным уханьем. Ничего удивительного в этом нет — ведь слова, обращенные к духам, не предназначены для ушей ступающих по земле смертных и бессмертных тварей. И только лишь одна хар-ману знала текст наизусть, за долгие века слова невольно врезались в память, и сейчас она мысленно повторяла их вслед за шаманом.
— О, прародительница наша, Желтая Сова, незримо парящая в ночи! Вечная странница, бесшумнокрылая охотница, луноглазая праматерь! Ночное время, ночное племя, призываю вас днесь, призываю здесь за черный лес, за четыре края небес. Узнайте чело отмеченной знаками вольного ветра, да станут злые духи добычею острых когтей ваших. Пусть терзают ох острые клювы, как терзали они разум сестры вашей. Услышь мой зов, Желтая Сова — крепко слово на ветер, что ни птенцы — то дети, мать за них в ответе. Осени…
Он не успел окончить фразу. Вытаращив глаза не хуже своих питомцев, Хуркул-иргит осекся на полуслове и замер. Пустая чаша выпала из дрогнувшей его руки и немедленно утонула в устилавшем пол толстом ворохе перьев. Разомлевшая сонная хар-ману недовольно приоткрыла один глаз, в недоумении глядя на говорящего-с-духами — отчего это он прервал ритуал вызова? — и увидела, что Хуркул-иргит, подобно пойманной рыбе, беззвучно двигает губами и мелко дрожит. Вначале Корух испугалась: не оставил ли ее дар слуха? — но ненадолго, ибо два нахохлившихся серых шара, доселе смирно сидевшие на своих шестах, внезапно всполошились, тревожно заухали и захлопали крыльями. Их большие круглые головы беспрестанно вертелись, словно бы птицы ощущали присутствие некоей незримой силы. «Хуркулхубу здесь!» — догадалась мать рода, — «совы видят ее». Но не успела ни о чем спросить Хуркул-иргита, потому что тот, собрав все отпущенные ему силы, прохрипел:
— Приведи сюда Йарвху Злую Траву! Быстрее!
Обомлевшая от подобной наглости мать рода раскрыла было рот, дабы напомнить, кто она есть и как к ней подобает обращаться, но татуированное лицо шамана в ореоле встрепанных перьев стало таким страшным, что гневная отповедь застряла в горле, а сама глава клана опрометью бросилась из шатра вон, позабыв об оставленной у порога обуви.
Йарвха жила на другом конце поселка, если, разумеется, подобное понятие применимо к пещерам. Подступающий вплотную к Кундузу язык горного массива Дабанкару был сплошь изрезан большими и малыми норами, многие из которых оказались вполне пригодными для жилья. За бессчетные же века существования Черного Кряжа злые ветра Унсухуштана день за днем, крупинка за крупинкой вытачивали малые трещинки в теле камня, расширяя имевшиеся пустоты и вытачивая новые. Самая крайняя пещера уже добрых пять столетий принадлежала матери Тхаурх и ее немногочисленным отпрыскам. В живых на сегодняшний день из детей Тхаурх оставались дочь Йарвха и сын Шаграт. Шаграта здесь в последний раз видели лет этак семьдесят назад, он столь же внезапно исчез, как и появился. Говорили, что после возвращения из Харада он так и не смог оставить ремесло воина, и теперь в хорошем чине коротает свои дни не то в Минас Моргуле, не то в Кирит-Унголе. Что же касается Йарвхи, то ее собственное потомство по меркам Ночного народа также было весьма скромным: дочь и два сына. Хотя с этим все как раз просто: в племени молодую и красивую женщину очень сильно недолюбливали, только что не плевали вослед. Не один десяток лет после рождения дочери ей пришлось провести в одиночестве, ибо молва так и не простила хохотушке-Йарвхе похождений ее юности. Иные мужчины попросту брезговали, так что с количеством детей все ясно: откуда же их больше взять?
Занятая приготовлением обеда Йарвха была удивлена донельзя, узрев на собственном пороге почтенную хар-ману Корух, которая, толком не успев перевести дух после бега, сообщила, что ее, Злую Траву, немедля желает видеть Хуркул-иргит. Появление главы клана в скромном жилище отщепенки само по себе было событием из области невероятных, а уж то, что пожилой женщине пришлось совершить пробежку… Однако более всего Йарвху поразили босые ноги правительницы — это зимой-то! — причем настолько, что она кое-как вытерла испачканные в мясе руки и выскочила на улицу вслед за хар-ману. Обуться, она при этом, правда, все же удосужилась: впрыгнуть в короткие башмаки — минутное дело, это вам не сапоги натягивать!
Миновав охранные камни вокруг шатра говорящего-с-духами, Йарвха испытала давно забытую робость. Ей уже доводилось бывать здесь, около полувека назад. Тогда молодая женщина приходила к шаману за советом касательно странных способностей своей тогда еще малолетней дочери Шары. Птицеподобный мудрец утешил встревоженную мать не вполне понятной фразой. Эту фразу Йарвха на всякий случай, запомнила крепко: «Минуло время скорби, да не настало время прощения. Память — сама себе власть и хозяйка — когда вернуться, когда уйти, где свернуть с пути». Именно он, кстати, и присоветовал Йарвхе никому и никогда не рассказывать о непонятных словах, что произносит в забытьи странно бледнокожая девочка, не знающая страх перед солнечными лучами. Вот Йарвха все эти годы и молчала в тряпочку. Да что толку: повсюду не углядишь. Полтора круга назад, четырнадцатого кабугаза явились государевы посланцы и забрали дочку с собой. Справедливости ради, правда, следует добавить, что забрали они также и всех парней, кому шесть десятков сравнялось, ах-ха… На что в армии Унсухуштана понадобилась девица, соплеменники не знали, хотя очень может статься, что посланцы государя действовали по схеме: «С паршивой овцы — хоть шерсти клок». Духи хранили обоих мальчишек — Раглука и Лугбара — в момент визита собирателей живой дани обоих сыновей в стойбище не оказалось. Охотник и зверолов Раглук ушел тогда в горы стеречь снежного зверя ирбасу[51] и вернулся только седмицу спустя, а беспутный тихоня Лугбар уже успел к тому времени сбежать в Харад вместе с проходившим через Кундуз караваном. Так что за отсутствие братьев Шаре пришлось отдуваться лично, впрочем, судя по ее виду, скорая и долгая разлука с родным очагом не слишком опечалила девушку. Невзирая на древний закон, спокойно взяла в руки стальные ножницы, какими овец стригут, перекинула через плечо многочисленные вороные косы и обрезала их до лопаток. И голове в дальней дороге легче, и духам предков достойная жертва — да хранят от меча, от стрелы, от наветов недобрых, лжи вредоносной, да предательства нежданного. Мать Тхаурх только руками всплеснула. А странная девица молча собралась, попрощалась со всеми и вышла за порог, только ее и видели. А Йарвха еще долго глядела вослед удаляющейся колонне новоиспеченных защитников, пока слезы из напряженных, немигающих глаз не заслонили от нее тоненькую фигурку в шерстяной коричневой рубашке, отороченной по подолу заячьими хвостиками… И до самого утра упрашивала Желтую Сову и неведомых закатных духов, каким йерри поклоняются, уберечь ее дитя от бед, ах-ха… а потом и солнце взошло.
