— Стрел не жалеть! — распорядился Лугдуш. — Не давайте ей выползти, гоните обратно. Огня, огня надо!
Правофланговый стрелок словно этих слов и дожидался: поджег смоченную в таингуре тряпку и, наколов ее на кончик стрелы, ткнул в фасеточный глаз. Страшилище отпрянуло, загонщики воодушевленно заорали, пугая тварь еще больше. А когда пылающий лоскут шлепнулся между передними лапами чудовища, то оно развернулось на месте и заковыляло обратно в спасительную темноту, подальше от яркого света, криков и противных стальных ос. Было слышно, как раздутое тулово второпях задевает каменные своды. Лугдуш с облегчением вытер вспотевший лоб тыльной стороной ладони.
— Все, кажись? — недоверчиво выдохнул кто-то.
— Кажись, да… — отозвался он, не отрывая, однако, напряженного взгляда от черного провала. — Все, уходим!
На заставу возвращались с чувством выполненного долга. Проход снова завалили глыбой, гадкий, облепленный пылью сверток из паучьей норы подцепили и потащили по земле волоком. Должно быть, тарку внутри кокона не слишком нравилось такое обращение, но возражений не было: парализованное ядом тело еще пару дней будет производить впечатление мертвого. Мертвецы же, как известно, непривередливы.
— Че с тобой? — не сбавляя шага поинтересовался Лугдуш у стрелка, последним покинувшего пещеру, обратив внимание на его неровный шаг и серую бледность. — Цапнула, что ль, зараза?
— Угу…
— Куда?
— Во! — поморщившись от боли, пограничный страж оттянул ворот рубахи и продемонстрировал два синюшных пятна проколов на спине чуть ниже плеча. — Это… прижечь надо бы… — успел сообщить он, но тут его согнуло пополам. Послышался характерный звук, Шара тактично отвернулась. Но не тут-то было!
— Эй! — Лугдуш придержал ее за клепаное плечо рубашки. — Пригляди за ним, ладно? Мы и так торопимся, а тут еще…
Шара ничего не успела ответить, потому что народ, повинуясь окрику «Айда шустрее!», прибавил ходу, и лучница осталась одна. Если, разумеется, не принимать в расчет беднягу Уфтхака, которого по-прежнему неостановимо рвало. Девушка зашарила по поясному ремню в поисках фляги с водой, отлично зная, что ее там нет: желание хоть чем-нибудь помочь порой сродни ожиданию чуда. Но вот Уфтхак медленно встал с колен, сплюнул и вытер лицо тыльной стороной ладони.
— Ниче вроде… — ободряюще сообщил он сочувствующей Шаре. — Пху-ут-тха… вот же гнида. И когда успела, а… Слышь, давай это… постоим еще чуток, а? Продышаться надо…
— Да уж постоим, — хмыкнула девушка, качая головой. — Эк тебя…
— А! — беспечно махнула рукой недавняя жертва. — Это еще ничего, так, неизбежная херня… Тот лопух, из караульных, вообще в лапы к ней без противоядия полез. Видала, как его выносили? Во… Теперь хрен ты разбери: выживет, не выживет, уродом останется… его лучше пожалей!
— А… Шелоб эта… — осторожно поинтересовалась лучница, — она сильно ядовитая?
— …! — заверил Уфтхак. — Вообще, гхул-кхан говорил, будто яды у нее на каждый случай разные: тот сильнее, этот слабее — да вот только она, тварь такая, наперед не предупреждает! — он вымученно хохотнул, — так что средство едино оригхаш: пока он в крови есть, яд не всосется. Так только… вывернет пару раз наизнанку после укуса — и все.
Шара вновь покачала головой, на этот раз — восхищенно: воистину, лучшего сторожа для ворот перевала вовек не сыскать! Никого не пропустит: ни своих, ни чужих… О! кстати…
— Слушай, а если она вырвется?
— Там же дверь каменная, — возразил Уфтхак, — сама ж видела, вроде… Тяж-желая! Старушке такую глыбу не стронуть — от нее и ставили!
Хм… опять не к чему придраться. Паукообразная гадина и вправду идеальный страж, при соблюдении всех правил — для обитателей крепости почти безвредный.
— А с чего ты вообще взял, что это «она»? — подозрительно сощурилась Шара. Уфтхак хохотнул.
— А хрен ее знает, это надо у дзаннарт-кхана нашего спросить, — весело сверкнул он клыками, и добавил интригующе: — У них знакомство близкое и давнее…
Шара округлила глаза. Какое еще знакомство, что он несет? Поймав недоверчивое выражение лица собеседницы, Уфтхак довольно хмыкнул.
— А, тебе еще не рассказывали? — начал он, лучась от счастья, — история известная. Тут раньше, пока дзаннарт-кха… а, ладно! — пока Шаграта сюда не перевели, тут короче, вообще, говорят, срач был полный. До того, что Шелоб бродила как у себя дома и жрала зазевавшихся, представь? Не то что жалила, а прямо натурально в тенета пеленала и высасывала досуха, как кошка ухо не вылизывает! А всем плевать было, кто пьяный, кто накуренный… бардак, короче. И тут явился этот… — Уфтхак сделал драматическую паузу. — Увидал Шаграт все это и охренел по полной. А он же после Харада на всю башку больной. Ну, начал свои порядки наводить, построил всех. Ваще зверюга, морды, говорят, бил только так, а особо невменяемых и вовсе со стены кидал, ага! И вот однажды…
Следующая драматическая пауза оказалась менее продолжительной: рассказчику не терпелось поскорее поведать финал истории:
— … И тут вышло так, что когда наш харадец по двору проходил, Шелоб выскочила откуда ни возьмись. Двор пустой, прикинь: только он и эта. Ну тут все, кто из окон видал, вроде как обрадовались даже спервоначалу: на, мол, тебе за все хорошее. Смотрят: Шелоб неторопливо так к Бронзовым Воротам ковыляет, а Шаграт стоит себе спокойненько, вроде даже ухом не ведет, дожидается ее. Ну все стали гадать — чем дело кончится: Шелоб знай себе прет на добычу, жвала раззявила. А этот взял да и — хопа! — кулак ей в пасть. Та сдуру цапнула, а у него под обычными перчатками — латные оказались. Шелоб жует-жует — толку хрен. А Шаграт свободным кулаком давай ее по хлебалу охаживать, та шипит, а цапнуть не может — занята пасть-то! Шипит и пятится, пятится и шипит, а он идет на нее и лупит не переставая, и так до самого ее поганого логова. Так и загнал обратно в нору. Шелоб бедная после такого воспитания вообще, говорят, две луны вылезать боялась! А за это время как раз дзаннарт-кхан стену нормальную распорядился поставить, гы-ы!
К концу рассказа глаза Шары от удивления приняли форму и размер чайных пиалушек. Вот так новости! Выходит, все эти годы она ничегошеньки не знала о своем дядьке… Младший брат Йарвхи-Злой Травы всегда представлялся ей веселым, нахальным мальчишкой, чуть ли не ровесником, первой причиной тому была, действительно, малая разница в возрасте: через два года после рождения Шары Шаграту сравнялось шесть десятков. Девушка, разумеется, не могла помнить то время, но после долгих лет разлуки узнала без труда. Узнала и удивилась тому, что страшная харадская бойня, похоже, никоим образом не сумела изменить черт характера, свойственных клану Хуркулхубухар. А на самом деле Шаграт оказался не так-то прост: маска веселой суматошности заменяла ему иную маску, столь часто надеваемую поверх обожженных чужой кровью и злобой душ: стену отчужденности и мрачного немногословия. Уллах-тагор… Шаре стало невыносимо стыдно. Если представить хотя бы малую часть того, что довелось пережить семидесятипятилетнему парнишке с окраин Кундуза в далекой выжженной земле, то станет ясно — это не идет ни в какое сравнение с ее собственными смешными бедами. Скольких здоровых мужиков эта война просто ломала как сухие щепки… а Шаграт… Он не просто выжил и смог вернуться — нет! Он смог вернуться прежним. Так какого же хрена дочь его родной сестры, нурненский стрелок, после ничем не примечательной стычки в деревне ведет себя точно какая-то сопливая эльфийка?! Все, хватит… надоело…
Их ждали на заставе. Шагая позади Уфтхака к Бронзовым Воротам, девушка уже знала, что именно ей следует изменить в своей жизни.
* * *
Время шло. Своим чередом наступила осень. Там, внизу, по ту сторону Эфель-Дуата, было очень красиво: привычный глазу черный цвет крон дальних лесов то тут, то там прорезали яркие желто-красные сполохи. Теперь, глядя на такое разноцветье, любой из дежуривших на стене охотно согласился бы с утверждением дзаннарт-кхана Шаграта касательно Худрука Великого. А меж тем шесть часов караула превратились теперь в ледяную каторгу — если на перевале до сих пор еще не лег снег, то это лишь по причине резкого пронизывающего ветра. Ночной народ привычен к холоду и жестоким ветрам своей родины, ведь недаром же легенды говорят, что иртха пришли с великого Северного края земли, где вечно царство благодатной ночи. Привычка — это, конечно, хорошо, но здесь на высоте двух сотен локтей ветер крепчал и набирал такую силу и скорость, что порой к стене прижимало. Самых гадких в этом плане мест на крепостной стене было два: по обе стороны от башни, там, где между нею и Клыками образовывались высокие узкие коридоры. Мимо старались ходить по двое, держась за каменную кладку, а Лугдуш издевательски сетовал, что для придания веса и устойчивости стрелкам надо было выдать не меховые куртки, а тяжелые доспехи гон-нарт’ай-хун. Шара косила красным глазом и плевалась как рассерженная кошка: вес такого доспеха был больше ее собственного, а пару раз и вовсе послала сутулого остряка повидаться с Наркунгуром. В ответ на то Лугдуш, как ни странно, хохотнул и отвязался, и был то добрый знак: новенькая прижилась на заставе. У девушки снова появились друзья, в список которых входили ребята-стрелки и… тролль Гуф, она снова сделалась прежней Шарой: веселой, ироничной и шустрой девчонкой из Кундуза, той самой, что когда-то на потеху сотоварищам едко комментировала каждое слово начальства и замечательно подпевала у очага старинные песни под перезвон ахаш[41]. Подпевала — потому что сама играть не умела ни на чем, кроме чужих нервов, а старинные — из-за острой неприязни к современным шедеврам армейской песни вроде «Белого солнца» или «Штурмовиков»; последняя, к чести сказать, оралась у очага столь часто, что уставший от однообразия Хузгат потребовал от исполнителя в срочном порядке сочинить что-нибудь подобное про пограничную стражу — а то и впрямь как-то неловко выходит! Счастливый обладатель музыкального инструмента — Маухур — волей-неволей взваливший на свои плечи нелегкие обязанности барда, по-видимому, даже попытался на сей счет напрячь воображение, но результат так и не был явлен на суд общественности. Посему о собственном гимне погранцам пришлось забыть и утешаться древними балладами о Рраугнуре Лунном Волке и прочих героях древности, которые с раннего детства известны любому уроженцу Унсухуштана. С наступлением холодов нарушители границ куда-то исчезли, и жизнь на заставе вошла в спокойное неторопливое русло, будто бы и нет никакой войны. Служба, конечно, службой, но компании с трубочками засиживались у очага все дольше, благо никто их оттуда не гонял. Несмотря на неудачу, постигшую Маухура на стезе сочинительства, слава его как исполнителя колебалась где-то в районе потолка: шутка ли? — ахаш — это тебе не варган походный, мало того, что целиком из дерева, а, значит, безумно дорогая вещь, так еще и играть на ней не всякому дано. На далекой Паучьей заставе перезвон железных струн был чудом поистине невероятным.
