— Ну? И че делать-то? — вытянувшаяся от разочарования морда Десятого Назгула обернулась к хмурому Горбагу. Вид моргульского забияки давал ясно понять, что от предстоящей потехи он ждал совершенно иных впечатлений.
— Где же хреновина-то эта… — не обращая внимания на душевные терзания Радбуга, процедил десятник, чей напряженный до боли взгляд обшаривал пустые улицы и крыши домов. — Неужели так далеко бьет, что отсюда не видать, а? Пхут'тха…а-ха-а…
— Че делать-то? — уже настойчивее повторил Радбуг, фамильярно тормоша задумчивого десятника за плечо.
— Пасть заткнуть для начала! — прорычал тот, сбрасывая руку, точно какую-то мерзкую ядовитую тварь. — И айда, наверх потихоньку…
— Э!э! — Десятый Назгул вцепился в рукав Горбага, — ты че, Горбаг? А если там такая хреновина не одна, а? Ты прикинь только…
Радбуг воровато оглянулся, и, понизив голос, засипел в самое ухо десятника:
— Я вот че думаю… слышь, Горбаг? Я вот думаю: а на кой ляд нам вообще сдалась эта деревня вонючая…и получше будут, ну. Мы ж все равно собирались того… — и он выразительно кивнул куда-то вдаль.
Увы, столь подкупающая откровенность не принесла желаемого результата. Горбаг какое-то время молча слушал, после чего просто заткнул обнаглевшего панибратца одной-единственной фразой:
— Думаю здесь я, понял? — сообщил моргулец, демонстрируя неровные, но острые клыки. — Это раз. А деревня… Раз так охраняют, значит есть — чего, усек? Наверх, я сказал…
Первым из оврага выбрался вдохновленный нравоучениями Радбуг, за ним — Ранхур-маленький. Вслед за ними над краем показались головы командира и картографа.
— Вперед… — прошипел Горбаг.
Врассыпную, короткими перебежками, девять темных приземистых фигур двинулись на свет факелов. И тут до звона настороженный слух уловил характерный, натужный скрип.
— Там! — палец картографа уверенно устремился в темноту, указывая чуть вправо от начала главной улицы поселка. — Вы слышите — ворот натягивает?
— Быстро! Вдоль забора — бегом! — заметался Горбаг, тщетно ища обходной путь. В тот же миг раздался сухой щелчок, и несколько десятков стрел ударили по зажатым в переулке оркам. Взвыл Шадрук, получивший болт в плечо, и собравшиеся на площади люди, точно ожидавшие именно этого сигнала, рванулись к нападавшим. Вблизи сухну оказалось несколько больше, чем казалось из оврага. Рваные отсветы факелов подпрыгивали в их руках, башмаки глухо ударяли в землю, слышались громкие выкрики: не то проклятия, не то слова команд. Ранхур выплюнул стрелу на тетиву и, не целясь, выстрелил в первого. Сухну упал, и тут Рагдуф краем глаза заметил движение возле чернеющих кустов.
— Хэй, Ранхур! — он дернул за капюшон лархана, привлекая внимание — Там!
Стрелок молниеносно обернулся в указанном направлении и увидел странное сооружение, напоминающее водруженную на полозья баллисту с широким ложем, а рядом — высокого сухну, что спешно разворачивал свое тяжелое орудие для нового залпа. Молча выдернув из плеча сотоварища тяжелую странной формы стрелу, степняк прицелится и спустил тетиву с сухих недрогнувших пальцев. Защитник поселка захрипел, хватаясь за пробитое его же собственным снарядом горло, и сполз наземь рядом со своей машиной. Путь был открыт, и Горбаг с восторженным ревом рванулся по улице навстречу толпе. Раненый Шагрук не стал ввязываться в драку: тихо подвывая от боли, он добежал до метательной машины и попытался ее развернуть, но усилия одной руки для этого оказалось недостаточно. Сапогом отпихнув труп сухну со стрелой в горле, Шадрук полоснул ятаганом по тетиве, туго натянутой на железные рога. Мордорская сталь без труда рассекла толстый, сплетенный из воловьих сухожилий жгут — точно шерстяную нитку — и получившая свободу железная пластина упруго распрямилась, с противным звоном вибрируя острыми краями. Теперь метательная машина была бесполезна, ибо вторую тетиву, рассчитанную на подобное натяжение, искать придется не один час, а для того, чтобы приладить ее на рога, потребуется не меньше трех человек. Иртха улыбнулся краем закушенных от боли губ, и, не выпуская из рук ятагана, с чувством выполненного долга сполз на землю.
Бой меж тем, кипел вовсю. Селян было больше, но их положение сильно затрудняла темнота, а добрая сталь крошила жерди и колья не хуже обледенелых прутьев. Один из сухну, тот самый, с вилами, ухитрился зацепить зубьями лезвие летящего ятагана и вырвать оружие из рук противника. Клинок отлетел прочь и вонзился в утоптанную глину шагах в трех позади. Человек издал торжествующий крик и, пробив кожу доспеха, с размаху вонзил вилы в живот врага. Орк согнулся пополам и упал на колени, зажимая четыре глубоких раны. Сухну занес вилы, намереваясь добить поверженного противника, но в этот момент с пальцев маленького степняка слетела тетива, опережая последний удар. Другой сухну, по виду — совсем еще молодой — после первого же взмаха ятагана лишившись черенка от лопаты, с визгом ткнул факелом в лицо Горбагу, в надежде если и не обжечь, то, по крайней мере, испугать. Отпрянув от горящей просмоленной палки, десятник ловко отсек руку, державшую ее. Сухну взвыл, обливаясь кровью, а факел, плеснув оранжевым хвостом в ночное небо, перелетел через плетень и упал в кучу соломы, что сушилась в чьем-то дворе. Сухая трава мгновенно вспыхнула, и вставший на дыбы огонь охватил бревенчатую стену. Раздались испуганные крики, и кто-то из людей, позабыв обо всем, помчался спасать от огня своих домашних и нехитрый скарб, но оставшиеся получили, наконец, помимо злости еще одно существенное преимущество: в зареве начавшегося пожара фигуры ненавистных врагов стали видны как днем. Всю неуклюжесть селян точно ветром сдуло: переставший быть невидимым противник был уже не настолько страшен, как казалось вначале, и многие из мирных землепашцев и рыбаков вспомнили, наконец, о том, что их предки — умбарские пираты — в свое время недаром наводили ужас на прибрежные города Средиземья. Чаша весов, отмеряющих исход битвы за поселок, начала неумолимо клониться в обратную сторону. Несмотря на то, что силы и у тех, и у других убывали пропорционально, для отряда в двенадцать душ гибель трети бойцов означала больше, чем для деревни — потеря половины защитников. И одни духи ведают, чем закончилась бы эта авантюра, если бы с противоположной стороны площади, сметая собою тощую, кое-как сколоченную изгородь с вывешенными на просушку горшками, не вылетел в полном составе отряд Дагхура. Мгновенно оценивший ситуацию разведчик находился, возможно, впервые за свою жизнь, в состоянии неуправляемого бешенства. И причиной тому было вовсе не отчаянное сопротивление жителей прибрежной деревушки…
Сутки назад соединившийся десяток Дагхура молча наблюдал рыжее зарево над крутым правым берегом Бурзугая. События, предшествовавшие соединению отрядов сами по себе были не из разряда веселых, а открывающийся ныне вид радовал бойцов не более, чем нхара — новый хлыст. Опоздание группы к месту встречи плюс дым над лесом доставило десятнику немало приятных минут ожидания и напряженных размышлений. В итоге было принято решение срочно переправиться через Бурзугай по следам исчезнувшего картографа и его охраны. К великому облегчению, спасать никого не потребовалось. Невозмутимо полирующий й’танг песком Багнур был немало удивлен, когда со стороны выходной шиверы самого нижнего из Бурзугайских порогов показалась восьмерка по пояс мокрых иртха в форме, цепочкой бредущая вдоль берега. Опознав в переднем Дагхура, старый охотник обрадованно всплеснул руками и полез было в воду — встречать, но взлетевший вверх по склону разведчик не удостоил его даже взглядом. Он о чем-то недолго поговорил с Мулугом, и соединившаяся разведгруппа быстро, почти бегом, двинулась в прежнем направлении, по пути забирая все дальше и дальше от берега. Все терялись в догадках: с чего бы это такая спешка? Шаре в плане информации повезло больше других: продолжая тенью следовать за увечным картографом, она успела расслышать обрывки разговоров. Насколько ей удалось понять: судя по дымовому сигналу одной из групп, враг находится на восточном берегу Бурзугая, поэтому десятник, не желая оставлять своих в тылу, принял решение объединить отряд и обойти опасную прибрежную зону по чужому берегу как можно дальше от реки. Идея, мягко говоря, попахивала таингуром, но в свете последних событий являлась, несмотря на опасность затеи, наилучшим решением. Страха не было: авторитет Дагхура оказался настолько велик, что одно лишь присутствие молчаливого моргульца придавало непоколебимую уверенность в том, что все получится как надо. Десятник знал об этом безграничном доверии, поэтому когда темноту ночи разорвало зарево далекого пожара, моргулец сначала молча схватился за голову, после чего, не сдержавшись, помянул Наркунгура и двадцать шесть остроухих демонов. Напрасно Мулуг пытался его успокоить: к себе и своим ошибкам Дагхур был беспощаден. Но, так или иначе, а деваться с вражеского берега было уже некуда, а значит, оставалось по-прежнему идти напролом, в надежде, что проскочить удастся целыми и относительно невредимыми. Не тратя более ни мгновенья на отдых, отряд поспешил на свет пожара, и вскоре оказался перед деревней, где кипел бой. Каково же было удивление приготовившегося к худшему разведчика, когда вместо частей неприятельской армии его взору предстала жалкая кучка мужиков с дубьем и факелами, отчаянно отбивавшихся от еще более жалкой кучки орков. В первых рядах нападавших Дагхур без труда опознал мерзкую физиономию Горбага, мимоходом подметив, что среди фигур в черной форме явно недостает четверых бойцов. Оценив, в чью пользу складывается сейчас ситуация, десятник уже во второй раз за эту ночь сумрачно помянул Наркунгура, и, оставив увечного картографа на попечение таингур-кхана, отдал команду ударить защитникам деревни с тыла. Перемахнув через темные скелеты плетней, десяток быстро проломился через чужие огороды и вылетел на центральную площадь.
