Эдик довольно долго молчал, переводя взгляд с Кольки на Юрку. Наконец не выдержал, спросил:

— А с лицами-то у вас что, орлы?

Санжай смутился. Юрка начал наводить туману, ходить вокруг да около:

— Да мы тут это случайно…

Колька его перебил:

— В овраг скатились неудачно.

Тоха прыснул. Покосился на свой кулак. Я счел за лучшее промолчать. Зиночка всерьез напугалась.

— В овраг? Бедные! Не сильно расшиблись?

— Нет, — было видно, что Кольке врать не хочется, — самую малость.

Эдик хмыкнул, не стал комментировать. Наташа наморщила лоб, попыталась поймать мой взгляд, когда не вышло, предложила:

— А хотите, я могу спеть?

Мы хотели. Мы все хотели.

Нате освободили самое удобное место. Ради этого Тоха пересел на траву. Так получилось, что песни у костра стали для всех нас единственной отдушиной — настоящим лекарством от стресса.

И Наташа запела. А мы сидели замерев, забыв, что надо жевать. Есть под это волшебство казалось сродни кощунству. Пусть песня была незамысловатой. Пусть. Наши души нуждались в музыке, в красивом девичьем голосе, в бликах огня, в отголосках эха.

Дым костра создает уют,

Искры гаснут в полете сами,

Пять ребят о любви поют,

Чуть охрипшими голосами.

Зиночка придвинулась поближе к Эдику. Положила голову ему на плечо. Я виновато опустил глаза. Если сейчас Наташа старалась для меня, это были напрасные старания. Меня восхищало ее пение, ее мастерство игры на гитаре. Меня совершенно не интересовала она сама. Черт. Я даже не мог себе объяснить, почему.

Чтоб почувствовать до конца,

В этом диком таёжном крае,

Как умеют любить сердца,

Огрубевшие от скитаний.

— Прям про нас, — голос Юрки сел от волнения.

— Точно, — согласился Антон, — мы в этой глуши скоро совсем одичаем, превратимся в Робинзонов

Колька тут же пихнул его в бок кулаком, приложил палец к губам, мол, молчи, не мешай.

Наташа сделала вид, что ничего не слышит. Допела до конца, взяла последний аккорд.

— Все, — сказала она, мечтательно глядя на меня. — Понравилось?

— Как все? — Зиночка словно очнулась. — Натулечка, будь лапушкой, спой еще бригантину? Для меня. А? Ты так давно ее не пела.

— Завтра, — пообещала Наташа, — завтра обязательно спою. Честное слово. А сейчас ребятам надо поесть, помыться и спать. Они устали.

— Ой, правда, — Зиночка встрепенулась, отлипла от Эдика, — мы же не спросили даже — вы дорогу-то нашли?

Повисла тягостная пауза. Мы, не сговариваясь, старались друг на друга не смотреть. Всех выручил Эдик. Он нежно поцеловал девушку, произнес тихонько:

— Ты же видишь, с ними никто не пришел. Если бы нашли, то вернулись бы не одни.

Наташа отставила гитару, воскликнула преувеличенно бодро:

— Ребята, вы лучше расскажите, что с вами было? Нам интересно.

Юрка тут же воодушевился, вытащил из мешка куски пирита, вручил прекрасным дамам, принялся разливаться соловьем. Я же поднялся и отправился к озеру. Очень хотелось смыть с себя дорожную грязь. А рассказчиков… Рассказчиков хватало и без меня.

Спать я ушел раньше всех. Чистый, успокоенный. Юрка уже успел окончить свой рассказ и теперь почивал на лаврах. Принимал восторженные охи-ахи. Я даже не стал пытаться понять, что он такого натрепал благодарной публике. Какой лапши развесил им по ушам. Тоха молча ухмылялся. Колька невозмутимо смотрел на звезды.

Чуть позже Наташа не стала меня тревожить. Тихонечко прошмыгнула в палатку. Пристроила гитару в уголок. Улеглась на свое место. Тикали часы. Снаружи стрекотали кузнечики. Где-то ухал филин. В озере плескала рыба. Я лежал неподвижно и думал: «Узнаем мы когда-нибудь, что же случилось с Генкой? Или это так и останется секретом?»

Ничего путного решить не смог. Сон подкрался неслышно, сморил, опутал невесомыми сетями, утащил за собой за грань бытия. В пустоту. В никуда. В покой. В вечность.

Утро встретило меня пением птиц. Я протянул руку, взял часы. Стрелки показывали четверть седьмого. Настоящая рань. Спать бы еще да спать. Только почему-то не хотелось.

На своей половине сопела Наташа. Спала она лицом ко мне, на боку, крепко-крепко, как младенец, подсунув под щеку ладонь. Выглядела совершенно беспомощной, трогательной. Сущий цыпленок. Я постарался ее не будить — откинул полог, прихватил одежду, на четвереньках выбрался наружу.

Ночью прошел дождь. Я его даже не слышал. Трава была мокрой, холодной. Ноги мои моментально озябли. И я, на ходу поджимая пальцы, рванул под навес — обуваться, одеваться, приводить себя в божеский вид.

Ранней пташкой оказался не я один. От костровища вовсю валил дым. Эдик пытался разжечь огонь. Дул на него, махал каким-то журналом, подкидывал в самую серединку мелкие веточки. Мокрые дрова гореть не желали. Я не спеша оделся, пару раз провел по Михиным лохмам пятерней, решил, что так сойдет, и отправился Эдику на подмогу.

Он как раз закончил с огнем, подвешивал над рыжими языками пламени чайник. Меня приветствовал кивком. Велел:

— Садись, Миш, давай посмотрим, что с твоей раной. Вчера до нее так руки и не дошли.

Что с раной? Наверное, все нормально. За эти дни я о ней толком и не вспоминал. И это был непорядок.

Волосы за пять дней успели подрасти. Пластырь прилепился к ним намертво. Эдик драл его потихоньку, отделяя от липкой поверхности волосок за волоском. Я также тихонько шипел и скрипел зубами. Наконец не выдержал:

— Дерни ты его уже, и дело с концом.

— Уверен? — У Эдика в голосе не было никакой уверенности.

Я кивнул. Он пожал плечами и вдруг действительно резко дернул.

Слышали выражение — искры посыпались из глаз? Моими искрами легко можно было спалить половину тайги. Я едва отдышался, спросил:

— Ну, как там?

Эдик задумчиво поскреб в затылке, произнес:

— Не знаю, как это возможно, но тут уже все зажило.

Я тоже не знал. Нет, предполагал, конечно, но озвучивать свои мысли не спешил.

— А Юрка поплыл проверять донки, — Эдик словно не мог придумать, что сказать еще. — Он с вечера их закинул.

Я глянул на озеро — по центру темнела лодка. Юрку было прекрасно видно. Меня основательно покоробило. Есть рыбу, которая, возможно, до этого ела Генку… Сомнительное это удовольствие, доложу я вам. При этом я понимал, что другого выхода попросту нет. Это как сапоги, снятые с мумии. Всегда приходится выбирать, что важнее: собственная жизнь, или принципы вкупе с брезгливостью. Если задуматься, рыба всегда кого-то ест. Не нужно только ловить сомов. Вот кто извечные падальщики.

Я неожиданно спросил:

— Эдик, а сомы здесь водятся?

— Не знаю, — ответил он, — а зачем тебе?

И что тут ответить? Я решил не отвечать ничего.

— Да так, любопытно.

— А-а-а, — он сам догадался, глянул на воду, прошептал, — надеюсь, что нет. Это было бы совсем несправедливо.

Юрка опустил одну донку, поплыл к другой. Эдик продолжил:

— Мы же тут, пока вас не было, это чертово захоронение почти раскопали. Добыли кучу разных побрякушек. Добрались до костей.

У меня все внутри похолодело. Вспомнились Колькины рассказы о том, что хозяин не выпустит, пока ему все не вернут. Сказал с сарказмом:

— То-то Санжай обрадуется.

— И не говори, — Эдик был со всем согласен. — Сам не знаю, как поддался на уговоры девчонок. Колька сейчас проснется, выйдет натуральный скандал.

И скандал, конечно, вышел. Не такой громкий, как мне представлялось, но все же.

Как только все поднялись, как только собрались у костра и разложили по мискам кашу, сваренную хозяйственным Эдиком, Наташа принялась хвалиться:

— Мы тут без вас продолжили раскопки. И знаете…

Санжай даже поднялся, сердито звякнул ложкой о край посудины. Спросил одно только слово: