— Я тебе получу, я тебе сейчас так получу! — слова прозвучал громко, но с места парень не сдвинулся. — Марш ремонтировать навес!

Юрка довольно осклабился, поглядел на меня с триумфом. И выдал припасенную фразу, подражая герою фильма:

— Я же говорил? Доцент заставит!

Тоха булькнул, пошел алыми пятнами, открыл рот, но не нашелся, что ответить. Из-под навеса вышел Эдик, хлопнул его по плечу, заржал, сказал с притворным сочувствием:

— Ну ты попал…

Юрка выпятил колесом тощую грудь и победно задрал нос. Этот миг стал мигом его триумфа. На физиономии парня читалось: «Как я тебя уел? А?»

Тоха махнул рукой и попросту ушел в палатку. Эдик посмотрел на меня, притянул за рукав. Сказал:

— Сходи надень сапоги, мне помощь твоя нужна.

— Какая? — Мне совсем не хотелось еще куда-то идти. Скорее наоборот, мечталось присесть, а лучше сразу прилечь. Во всем теле была слабость.

Эдик это почувствовал, поспешил оправдаться:

— Правда, нужна. Рогоз хочу накопать. Только ты не переживай, я тебя наклоняться не заставлю, сам все сделаю. Ты только ведро подержишь.

Это звучало интригующе. Что такое рогоз, я прекрасно знал. Но не имел ни малейшего понятия, зачем его копать. Спросить тоже не успел. От навеса раздался возмущенный голос Юрки:

— Размечтался! Не отдам. Иди сам свой рогоз копай. А Мишка мне и тут нужен!

— Обойдешься. С навесом там делать нечего. Санжай уже яму вырыл. А установить и закопать ты и один сможешь. Помощники для этого не нужны. Юрка обиженно засопел, посмотрел на меня моляще. Я помотал головой — заниматься навесом хотелось еще меньше.

— Как знаешь, — буркнул парень и отвернулся.

Эдик только ухмыльнулся, отправился за ним следом, вернулся с ведром, лопаткой и необычным ножом, похожим на маленький мачете. Порадовал:

— Ну все, теперь до вечера будет дуться.

Мне подумалось, что пусть дуется. В конце концов я ему не нянька. Он давно уже взрослый человек. Вслух я спросил:

— Для чего копают рогоз?

Эдик не удивился, не стал спрашивать: «И это не помнишь?». Он просто ответил, за что я был ему благодарен.

— Ради корней. Они съедобные. И даже вкусные, если запечь на костре. Чем-то немного на картошку похожи. — Парень обернулся на лагерь, вновь вздохнул, почти прошептал: — Жрать у нас совсем нечего. Скоро будем одну рыбу жевать, благо ее тут ловить не переловить.

Камыш стоял неподвижно. Жирный, высокий. Над озером был полный штиль, не ветерка. Эдик вручил мне ведро, нож, скинул на берег куртку, остался в одной майке. Велел:

— Ты глубоко не заходи. Черт его знает, докуда тут. Промокнешь. Я на разведку.

Я хотел сказать, куда уж больше промокать? Пока бежал в грозу по лесу, вымок по самое не балуйся. А переодеться так и не успел. Да и не во что тут особо переодеваться. Но промолчал. Какой смысл озвучивать очевидное?

Первый камыш Эдик добыл сам. Вытащил его на берег, отмерил от корня примерно две ладони, велел:

— Руби здесь. Низ стебля тоже съедобный. Мы из него салат сделаем. Санжай как раз обещал отыскать черемшу.

Он задумался, добавил:

— Ей, конечно, уже не время, но есть можно.

Про черемшу я только слышал. Пробовать не доводилось. Но это я оставил при себе. Послушно рубанул по стеблю камыша. Нож прошел, как по маслу, развалил добычу на две половины, врубился в землю.

— Молодец, — похвалил Эдик и полез снова в воду.

Я выдернул лезвие, провел по нему пальцем. Шикарная штука. Мечта!

— Мих, ты чего застрял? Иди сюда.

— Иду. — И я полез в воду.

Дальше пришлось работать без остановки. Эдик копал. Я рубил, промывал, складировал. Рогоза было много, корни у него оказались большие, толстые, разляпистые. В ведро они не лезли принципиально. Часть удалось сложить, воткнув стеблем вниз. Для остатка я, почесав маковку, скинул мокрую куртку, решил, что хуже ей точно не станет. Зато, завернув, можно будет нести.

А потом… Потом случилось то, к чему я подспудно был готов.

— Мих, — голос Эдика сначала дрогнул, тут же стал глухим, сдавленным, — иди сюда.

Сердце у меня бухнуло и замерло. Я всеми фибрами души почувствовал, что ничего хорошего сейчас не увижу. Спросил:

— Что там?

И замер, боясь услышать ответ.

— Иди, — повторил Эдик. — Срочно.

Мне едва удалось подавить желание перекреститься, так стало страшно. Черт, я никогда не был особо верующим, а тут… Ноги сами зашли в воду. Глаза все видели в резком, почти контрастном свете. Я влез в камыши, раздвинул их руками, углядел чуть сбоку Эдика и пошел, прощупывая сапогами дно, чтобы не подвернуть лодыжку в ямке.

Чем ближе, тем сложнее было идти. Последний шаг дался с огромным трудом. Эдик мне молча кивнул, посторонился, сказал:

— Смотри.

Я отодвинул еще пяток камышей, наклонил и увидел. Тут уж не смог сдержать облегченного вздоха. На отмели, между растений лежал совсем не труп. Нет, эта вещь наверняка принадлежала пропавшему Генке. Только была не им самим.

— Штормовка, — подтвердил мои мысли Эдик, — Генкина. Точно.

— Ты трогал, — спросил я. И услышал, что голос мой от волнения тоже стал сиплым.

— Нет, — ответил он. — Я не стал без тебя.

— Надо вытаскивать.

Я сделал еще шаг, нагнулся, свернул промокшую ткань так, чтобы из нее ничего не выпало, поднял, удивился:

— Тяжелая. Интересно, что там?

— Тащи на берег, — сказал Эдик, — посмотрим.

Обратно мы шли куда быстрее. Не глядя на воду, льющуюся в сапоги, не замечая ям. Слишком хотелось выбраться из озера.

Куртку на землю я опускать не стал. Отнес чуть дальше, бережно положил на траву. Распрямился и отступил, давая Эдику возможность действовать самому.

Он принял правила игры и опустился на колени. Пальцы его подрагивали. В полной тишине парень ощупал штормовку, проверил карманы, выкладывая находки одну за другой: фонарик, нож, две банки тушенки… Здесь было все, что взял с собой Генка. Все, кроме онгона и карты.

Эдик судорожно сглотнул, оттянул ворот майки, словно тот мог его душить, бессильно уселся на пятки. После паузы проговорил:

— Сдается мне, что Гена давно кормит раков…

Я совершенно непоследовательно вспомнил про холодные ключи, зачем-то спросил:

— Здесь есть раки?

Эдик вздрогнул, уставился на меня совершенно бессмысленным взглядом. Проговорил:

— Что? — наморщил лоб. — Не знаю, вряд ли. Просто, так говорят.

Он мог бы этого и не объяснять. Я и сам думал о том же. Нет лучше места, чтобы спрятать чей-то труп.

— Концы в воду, — вырвалось у меня банальное.

Эдик кивнул, как завороженный, повторил:

— И концы в воду.

Все остальное было, как в тумане. Мы совсем забыли про рогоз, про ведро, про нож. Забыли про свои куртки. Все это напрочь выветрилось из головы. Эдик осторожно сложил в Генкину штормовку все найденные вещи, бережно завернул. Потом поднял и понес, как младенца.

Лицо у него было потерянным. Глаза жалобными, взгляд беспомощным. И я понимал в чем дело. Сейчас парню предстояло самое страшное объяснение — его ждала Зиночка. Ему предстояло решить, что и как ей сказать. Мысль об этом была невыносима.

Я ощущал душевную боль Эдика почти физически. Он прошел еще несколько шагов, потом словно споткнулся, обернулся. Сказал:

— Я не могу. Давай, просто выкинем обратно? Сделаем вид, что ничего не находили.

Это решение было самым простым. Самым легким. Самым неправильным. Имело оно самое банальное название — малодушие. Эдик это тоже понимал. Никак не мог решиться, искал у меня поддержки.

И не нашел.

— Нет, — отрезал я, — так нельзя. Любой человек имеет право знать правду. Мы должны показать ребятам это.

Я ткнул пальцем в куртку, почему-то не решаясь назвать ее.

— Разве лучше, что Генку считают предателем? Не известно, что для Зиночки больнее.

Он кивнул, опустил глаза и пошел вперед, как на эшафот.

Не знаю, как так вышло, то ли сработала коллективная интуиция. То ли совпали обстоятельства, но вся компания встречала нас возле костра. Пыхтел котелок. Рядом пускал пар разгоряченный чайник. Коля ворошил палкой уголья.